Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга вторая

• Название: Степан Кольчугин. Книга вторая
• Автор: Василий Гроссман
• Издательство: Издательство «Художественная литература»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

В романе «Степан Кольчугин»(1940) Василий Гроссман стремится показать, как сложились, как сформировались те вожаки рабочего класса и крестьянства, которые повели за собою народные массы в октябре 1917 года на штурм Зимнего дворца, находясь во главе восставшего народа, свергли власть помещичьего и буржуазного классов и взяли на себя руководство страною. Откуда вышли эти люди, как выросли они в атмосфере неслыханно жестокого угнетения при царизме, попирания всех человеческих прав? Как пробились они к знанию, выработали четкие убеждения, организовались? В чем черпали силу и мужество? Становление С. Кольчугина как большевика изображено В. Гроссманом с необычной реалистической последовательностью, как естественно развивающийся жизненный путь. В образе Степана нет никакой романтизации и героизации.

---

И обычный, будничный рассказ внезапно поразил ее. Она всматривалась в лицо мужа и думала:

«Что же это такое? Вот вся жизнь. А где же красота ее? Может быть, надо жалеть?»

«А Сережа?» — спросила она себя, и сердце ее заполнилось теплом. Нет, раз есть Сережа, милый Сережа, застенчивый, умный Сережа, не могло быть ошибки. И грубость его была ведь случайна, она исчезнет. Марья Дмитриевна сказала вслух:

— А Сережа?

Доктор удивленно посмотрел на нее и рассмеялся.

Вечером принесли телеграмму.

— Вероятно, от Николая, приглашение, — сказала Марья Дмитриевна.

Телеграмма была от Анны Михайловны: «Сережа арестован двадцать восьмого Киеве».

Марья Дмитриевна прочла телеграмму, встала, поправила волосы и сказала:

— Ну вот, Петя, ты ужинай один, я сейчас уезжаю в Киев.

Губы у нее вдруг стали тонкими, лицо спокойным, даже немного надменным. Она быстро укладывала чемодан и говорила Петру Михайловичу:

— Я тотчас же тебе обо всем подробно напишу. Работай, не забывай ужинать. Наталья все знает, ты ей лишь выдавай пять рублей на день.

Он ходил большими шагами по комнате и повторял:

— Ах, боже мой, ведь он нужен русской науке. Неужели жандармы погубят его?

Через несколько минут под окном раздалось негромкое цоканье копыт — пароконная пролетка подкатила к дому.

Плачущая Наталья вынесла чемодан. Надо было спешить, чтобы поспеть в Ясиноватую на скорый поезд. Доктор провожал жену.

Прежде чем выйти из дому, уже в пальто и в шляпах, они задержались на мгновение в передней.

Она взяла его руку и тихо сказала:

— Что ж, друг мой, вот наш мальчик и стал взрослым.

Они обнялись, помолчали. И в этом молчании они почувствовали самое сильное, что связывает мужа и жену: одну судьбу.

* * *

Марья Дмитриевна приехала в Киев днем и прямо с вокзала поехала в Инженерное управление, где начальником был Николай Дмитриевич. У подъезда стояли пролетки, на козлах сидели солдаты, кучера.

В подъезде было прохладно. Она замедлила шаги, чтобы привыкнуть к полутьме, и поднялась по ступенькам. Навстречу ей шли двое толстых военных, держа под мышками папки с бумагами.

— Ничего вы не написали, и в штабе округа глаза вытаращили, когда прочли, — говорил один.

Второй сердито возражал:

— Да я сам рукой своей писал и сам же отправил...

Марья Дмитриевна открыла дверь. В низкой сводчатой комнате, как школьники, сидели военные писаря. Ей казалось, что все — и стены, и столы, и воздух — сильно пахнет ваксой.

— Скажите, пожалуйста, как мне пройти к генералу Левашевскому? — спросила она.

Все головы поднялись от столов.

— По коридору вглубь, подняться на второй этаж, — бойкой скороговоркой ответил веселый голос.

На втором этаже окна были очень высокие, вдоль коридоров лежали дорожки. В приемной ее встретил молодой человек в офицерском мундире с погонами — поручик,

— Мне нужно видеть Николая Дмитриевича, — сказала Марья Дмитриевна.

— Прошу присесть, — сказал офицер, — Николай Дмитриевич сейчас занят. — Он снова жестом попросил сесть и строго спросил: — Как доложить о вас его превосходительству?

— Марья Дмитриевна Кравченко, — устало проговорила она.

Офицер пытливо поглядел на нее и сказал:

— Как только освободится, доложу.

Ждать пришлось долго. Много раз входили в приемную офицеры. Один, лысый, с погонами подполковника, громко и сердито сказал:

— Что же мне прикажете? Вот уеду сегодня — и все.

— Я доложу его превосходительству, — сказал сухо адъютант, но, не выдержав официального тона, добавил: — Что вы, ей богу, Веньямин Павлович, знаете сами, кто из Петербурга на приемку приехал, а тут еще сам командующий округом нас ждет, а мы еще должны у губернатора быть. Вам слово чести даю, что завтра после двух будет подписано.

— Ну вас с вашим словом чести, — сказал лысый и, махнув рукой, ушел.

Несколько раз звонил телефон, и офицер отвечал односложно и сухо и только один раз, оглянувшись на Марью Дмитриевну, проговорил высоким, играющим тенорком:

— Обязательно, как я мог забыть? На открытом воздухе ведь не душно, я заеду не позже восьми.

Наконец дверь кабинета распахнулась, и, громко, оживленно разговаривая, вышли трое: двое штатских и военный в орденах.

Офицер ободряюще кивнул Марье Дмитриевне, побежал в кабинет.

«Неужели там — брат, Коля?»—удивленно подумала она и с неловкостью вспомнила о нежном, немного сентиментальном письме, посланном ею позавчера, Но она не успела разобраться в своей тревоге, как навстречу ей быстро вышел Николай Дмитриевич.

— Маша! — сказал он, целуя ей руку, и она увидела, как мелькнула под черными, тщательно зачесанными волосами большая бледно-восковая лысина. — Маша! — снова сказал он. — Как я рад, идем же, идем. Жена уехала вчера в Москву, у нее мать заболела, но я не отпущу тебя, пока она не вернется.

Они уже стояли на мягком ковре в полумраке большой комнаты, со спущенными от солнца занавесями.

Он внимательно посмотрел на нее и сказал удивленно:

— Маша, случилось что-нибудь?

— Да, у нас горе, — быстро отвечала она, — я за этим и приехала.

Она рассказала ему о телеграмме.

— И я прямо с вокзала к тебе. К кому же, как не к тебе? Ты ведь генерал, все можешь, — сказала она и почувствовала, как болезненно натянуто прозвучали последние слова.

Николай Дмитриевич молчал.

— Коля! — с удивлением сказала она.

В этот момент открылась дверь кабинета и офицер сказал:

— Николай Дмитриевич, простите, пожалуйста, командующий войсками вызывает по телефону.

Николай Дмитриевич раздраженно ответил:

— Я ведь сказал вам, Вовочка.

— Сам у телефона, — комически испуганно сказал офицер, видимо поддерживая тон почтительной насмешки, установившейся здесь к. командующему военным округом.

— Сам, сам, — сердито сказал Николай Дмитриевич и, оттолкнув стул, быстро пошел за офицером.

И Марья Дмитриевна видела по лицу брата, что он рад поводу, прервавшему тяжелое молчание.

— Боже, — вслух сказала она, — как пахнет пылью, — и обмахнула платочком лицо.

Николай Дмитриевич вернулся через несколько минут.

— Прости меня, — сказал он, — разговор прервался в тот момент, когда его нельзя прерывать.

По тону его голоса, по словам, по тому, что он не остался рядом с ней, а, обойдя большой письменный стол, уселся в кресло, она поняла, что брат затруднен ее просьбой. Она подумала: «Конечно, ему будет неудобно обращаться к начальникам, да и времени у него мало». Но то, что он сказал ей, поразило ее неожиданностью.

Николай Дмитриевич погладил подбородок и проговорил:

— Маша, заранее прошу прощения и заранее знаю: не простишь, не поймешь, но постараюсь объяснить тебе. Я мало чем могу помочь тебе. Ты ведь знаешь положение: я инженер, военный, а Сережа не на гауптвахте, это ведь нам понятно, и воздействие очень затруднено.

— Господи, — прервала его Марья Дмитриевна,— разве я прошу о невозможном?

— Дай-ка мне досказать, — сказал он и после мгновенного молчания раздельно, медленно, сказал: — Если б вот здесь, за этим столом, я мог бы освободить твоего сына, вот сейчас, росчерком вот этого пера, — я торжественно отказываюсь это сделать.

Он встал из-за стола и, подойдя к сестре, быстро и страстно заговорил:

— Я Россию люблю, я предан государю, у меня сердце дни и ночи болит. Мы стоим перед великими испытаниями, великая война предстоит нам. Я-то знаю это, мне-то это понятно, я-то вижу, что ждет нас. Мы беспечны, мы слабы, мы не умеем ненавидеть, мы устали быть грозой, когда это нужно государю и нашей России. Дух беспечности охватил всех. Беспечны все, от самого маленького чиновника до высших людей. Столыпин понимал положение. Он мне сказал за два дня до покушения: «Чего хотят от меня? Я обороняю себя, свои земли, свой дом, своего государя». Я, Маруся, — русский дворянин, русский помещик, русский военный. Я — не беспечный человек. Я защищаю русское дворянство, величие армии. Я не помогаю врагам государя, покушающимся на святые наши права.

Марья Дмитриевна сказала просто:

— Коля, у меня к тебе теперь одна лишь просьба. Сегодня либо завтра получится письмо мое, адресованное тебе, это ответ на твое то, — порви его, не читая. И вот что. Я сейчас еду хлопотать, а вечером заеду повидаться с мамой.

— Как повидаться? Ты у нас остановишься.

— Нет, я остановлюсь у родных Петра.

Он проводил ее вниз. Десятки служащих глядели, как генерал провожал женщину в черном платье. Она шла быстро, он — следом за ней. Из окон видели, что Левашевский спустился со ступеней, прошел мимо замершего часового, помог женщине сесть в пролетку, низко склонившись, поцеловал ей руку.