Натан Щаранский - Не убоюсь зла

• Название: Не убоюсь зла
• Автор: Натан Щаранский
• Жанр: Русская классическая проза

---

-- Помилуйте, откуда вдруг появились слова о черновике? Ничего подобного я не говорил, просто отказался от показаний!

-- Говорили, говорили, Анатолий Борисович, я лучше помню, а вы просто очень устали. Впрочем, если настаиваете, припишите в конце: "Следует читать так-то".

-- Спасибо за совет. Я действительно очень устал, -- сказал я и в конце протокола, где обычно пишется: "С моих слов записано правиль-но, замечаний нет", -- написал: "Данный допрос проходил на седьмой день моего пребывания в карцере, где я ни минуты не спал из-за холода и получал горячую пищу через день. Читаю я его на восьмой день кар-цера. Мое физическое состояние таково, что я не могу подтвердить по-длинность текста -- как в целом, так и отдельных его частей". Расписав-шись, я сказал следователю:

-- А впредь давайте мне протоколы в тот же день, чтобы не было раз-ночтений.

Солонченко прочел написанное, помрачнел, вызвал девушку из машбюро и попросил быстро перепечатать последнюю страницу допроса -- в моей редакции...

О том, как КГБ в буквальном смысле "шьет" дела, можно написать многотомное исследование. Они работают с помощью ножниц и клея, составляя из полученных показаний нужную им картину, заботясь в то же время и о том, чтобы соблюсти видимость законности. Если допра-шиваемый -- неопытный человек или просто раззява, протоколы бесед с ним непременно будут сфальсифицированы. Для этого есть много спосо-бов.

Следователь, например, запишет свой вопрос в форме ответа свидетеля; тот возмутится и откажется подписать лист допроса. "Это вы сде-лать обязаны, -- скажут ему, -- но в конце протокола можете изложить свои возражения". Излишне говорить, что последний лист останется ле-жать в папке, а другим допрашиваемым будет предъявлен именно тот, который согласился подписать обманутый КГБ человек. Необходимо следить даже за тем, как переносятся твои ответы с листа на лист при перепечатке. На одном из моих допросов, например, появился прокурор и спросил, есть ли у меня претензии к следователю и хочу ли я дать ко-му-либо из них персональный отвод. В своем ответе я ясно выразил свое отношение к КГБ и к так называемому следствию, лишь оформляюще-му заранее решенное дело, и добавил: "Так как не вижу никакой прин-ципиальной разницы между одним сотрудником органов и другим, то никаких персональных отводов следователям КГБ у меня нет". Читая через много месяцев протокол допроса моего брата Леонида, я, к удив-лению своему, обнаружил такое заявление следователя: "Вы везде гово-рите, что не доверяете КГБ. Вот показания вашего брата, где он утвер-ждает обратное". Тут я вернулся к протоколу своего допроса. Ну и фо-кусники! Отпечатанный текст был расположен таким образом, что воп-рос прокурора и "острая" часть моего ответа оказались в конце одного листа, а слова "никаких персональных отводов следователям КГБ у ме-ня нет" -- в начале следующего, последнего, под которым стоит стан-дартное: "С моих слов записано правильно, замечаний нет" -- и моя подпись. Леня был так взволнован, впервые после долгих месяцев уви-дев мой почерк, что не обратил внимания на подвох. Впрочем, убедить моих родных и друзей в том, что я сотрудничаю со следствием, фокус-никам из КГБ все равно не удалось...

Итак, машинистка ушла печатать, а Солонченко надолго замолчал. По виду его было похоже, что он готовит мне какой-то очередной сюрп-риз. Так оно и оказалось.

-- Напрасно вы стараетесь выгородить Бейлину. Ей все равно уже никто не поможет, -- сказал он вдруг и разразился длинным монологом, из которого следовало, что Дина арестована, что ситуация после задер-жания Тота и высылки Прессела -- американского дипломата, с кото-рым я был в приятельских отношениях, -- в корне изменилась, что ум-ные люди, чувствующие ответственность за свою семью и за других лю-дей, от имени которых они позволяли себе говорить, переоценили свою позицию...

-- Мне нет смысла лгать вам, -- продолжал Солонченко. -- И вас, и Тота мы арестовали только после того, как собрали у себя на руках все козыри. Теперь мы можем позволить себе играть с открытыми картами.

В это время в кабинет вошел Володин, пожал руку вскочившему сле-дователю и остановился напротив меня, разглядывая мой карцерный наряд.

-- Ах, Анатолий Борисович, ну как же это вы так! -- сокрушенно всплеснул он руками. -- Я болел, только сегодня на работу вышел, и на тебе -- мне докладывают, что вы в карцере! Если бы я был на месте, не-пременно бы вмешался, постарался предотвратить... Но Петренко -- мужик самоуправный, нас совершенно не слушается. Да, карцер -- это не подарок... -- и он присел на диванный валик в полуметре от меня. -- Знаете, если даже все для вас обойдется и вы попадете в лагерь, приез-жать с уже подпорченным личным делом -- это очень плохо!

-- Да что это -- то расстрел, то испорченное личное дело, -рассме-ялся я. -- Вы уж чем-нибудь одним пугайте.

-- Никто вас не пугает, -- поспешно сказал Володин, -- просто объ-ясняем вам ваше положение. Я же сказал -- если обойдется, если не расстреляют... Ну, да все зависит от вас. Так когда перестанете с огнем играть, когда будете давать нормальные показания?

-- Я даю вполне нормальные показания.

-- Ну конечно, то у вас такая память, что вслепую в шахматы игра-ете, на пресс-конференциях столько цифр наизусть приводите, а как попали сюда -память напрочь отказала, ничего не помните, ничего не знаете!

Тут уж я и впрямь обиделся:

-- Простите, но вы меня с кем-то путаете, Виктор Иванович! Конеч-но, что-то я, может, и подзабыл, так в таких случаях всегда прямо гово-рю: забыл, не помню. Но, как правило, память мне не изменяет, и я че-стно заявляю: отказываюсь отвечать. Чего-чего, а лжи в моих показани-ях не найдете.

Володин добродушно рассмеялся, показывая, что оценил шутку:

-- Честно, стало быть, отказываетесь? -- и продолжил развивать ту же тему: -- Вот и у Бейлиной что-то с памятью случилось. Как только эти борцы за права человека попадают к нам, -- обернулся он к Солон-ченко, -- так обязательно у них память портится. Ну ладно, Бейлина, Нудель -- они бабы, истерички, твердят свое как заводные. Но вы-то мужчина, интеллектуал, человек мыслящий, а ведете себя, как трусли-вый и глупый страус, спрятавший голову в песок: ничего не вижу, ниче-го не знаю...

Я молчал, внимательно слушая Володина, пытаясь понять, куда он клонит. А тот, видимо, вдохновленный интересом, который я проявлял к его словам, продолжал, причем речь его становилась все напористей и драматичней:

-- Вы считаете себя героем, борцом за интересы евреев. А сами пред-аете эти интересы -- хотя бы тем уже, что вам не хватает мужества взглянуть правде в глаза. За то время, что вы в Лефортово, очень многое изменилось. Мы, конечно, не можем показать и рассказать вам сразу все -- интересы следствия не позволяют. Но и лгать нам ни к чему. Вы уже слышали отрывки из показаний Тота. Со временем прочтете все це-ликом. Но неужели и того, что вам стало известно, недостаточно, чтобы понять: ситуация сейчас совсем иная. Прессел, Тот, Оснос, Крымски, Френдли -- все эти дипломаты, корреспонденты и другие ваши друзья разоблачены как сотрудники ЦРУ. Мы следили за ними давно, но инте-ресы государственной безопасности заставляли нас выжидать. Теперь же, когда эта компания выведена на чистую воду, как выглядят все на-ши местные "борцы за права человека", которые им помогали -- пусть даже по наивности? Хотя что же это за наивность -- мы ведь всех их, и вас в том числе, неоднократно предупреждали, кем на деле являются ваши западные друзья! И как должны сегодня мы, советские люди, от-носиться к так называемым еврейским активистам, которые напрямую связаны со шпионами? Если вы считаете себя представителем интересов евреев, желающих уехать в Израиль, если позволяли себе выступать от их имени, -- хотя, замечу, никто вам такого права не давал, -- не чув-ствуете ли вы теперь себя обязанным ясно заявить этим людям, которых вы поставили в такое трудное положение: "Я не враг СССР. У меня бы ли честные намерения. И потому я осуждаю использование нашей дея-тельности в антисоветских целях". Хотите уехать в Израиль -- что ж, ваше дело. Но отрекитесь от всех этих ваших тотов и пресселов, управлявших вами как марионеткой! Этим вы и свое положение облегчите, и, главное, поможете тем евреям, кто слушал вас, доверял вам, а оказался в такой двусмысленной ситуации. В этом и проявится подлинное муже-ство!

Речь Володина была так длинна, что запомнить ее целиком не пред-ставлялось возможным; я старался сохранить в памяти лишь самое важ-ное для последующего анализа.

-- Вот Лернер -- это вам не Бейлина или Нудель, -- продолжал он. -Профессор -- человек ответственный, уже понял, в какое болото вы зата-щили евреев. Теперь думает, как их оттуда извлечь, пока не поздно. У него, как вам, наверное, известно, желания насолить советской власти было больше, чем у кого-либо другого, -- ведь и вы из-за него сюда попа-ли. Но теперь он дал задний ход, признал, что ошибался, что позволил западным спецслужбам использовать себя в преступных целях.