В. Бирюк - Волчата

• Название: Волчата
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Фэнтези

Продолжение приключений «Лютого зверя» — боярского сына ивана акимовича… Нашего современника

---

Какие могут быть от таких коров удои и привесы? Их и не будет. У русских коров главная характеристика — резвость. Остальные — потомства не оставляют. Многовековая исконно-посконная селекция. А вы что думаете: эта жизнь только людей… селекционирует?

Город оставался сзади, Десна резко, под прямым углом, повернула на север. Последняя слобода пошла. Надо в тепло становиться. Велик ли смысл от моего песнопения, ежели я Артёмия сам заморожу?

Сунулись в один двор. Даже и ворота не открыли:

— Убирайтесь, а то собак спущу.

В другой, в третий… Мы уже почти прошли насквозь всю слободку, когда я, заглядывая в очередной двор сквозь фигурный вырез в калитке, узнал… Оба-на! Знакомые сани! Да здравствует исконно-посконное искусство резьбы по дереву! И его продукция: дверные дырки! Я начал радостно колотить в ворота:

— Хозяин! Открывай!

В прорези калитки показался глаз. Потом послышался мат. Я уже говорил, что здешние выражения воспринимаю… общефилософски? Поэтому и отвечаю так же. Несколько… по гегельянски. Вы не пробовали скороговоркой просклонять термин «монада» применительно к собеседнику? Типа: Кого? Чем? — Тебя, монандОй…

Мои выражения оказались выразительными: калитка скрипнула и на улицу высунулась бородатая харя. Вся раскрасневшаяся от моей образности, метафоричности и эпичности. Харя держала в руках кнут и продолжала свой, начатый ещё во дворе, монолог:

— Ужо я тя… ля… кнутом ля… с обоих сторон… ить… и…ять… и мать твою… на всю доступную мне глубину… чтоб очи твои… ясные… на берёзе кудрявой… Эта… ну… и чего?

Вот она — принципиальная разница между китайской и русской культурами! У них — «инь» и «янь». Чёрное и белое. А у нас — «ить» и «ять». Причём цветность определяется настроением в текущий момент.

Поток не-литературных образов, методик и обещаний к концу дядечкиного монолога постепенно сдулся. Никаких чудес: пока дядя с запором возился — не со своим, конечно — с калиточным, я успел скинуть рваньё, размотать и нацепить шашечку. Теперь я неторопливо, подчёркнуто манерно, мизинчиком, вытащил клинок и, не поднимая его, но чуть покачивая на руке, поинтересовался:

— Так-то ты, хамло посадское, с боярским сыном разговариваешь? Может, тебе того — хайло затворить? Или язык твой воровской укоротить? Отворяй ворота да зови Борзяту — это ж его сани у тебя во дворе стоят.

Мужик непонимающе рассматривал меня. Платочек на голове — больной, псих. Кольчуга и шашка — гриденьский отрок. Называется боярским сыном, знает имя постояльца и наезжает «как большой».

— Дык… эта… почекай трохи.

Закрыть за собой калитку я ему не дал, сам следом вошёл на двор. Подождал, пока мужик отворил ворота, завёл возы.

Лошадей распрячь, корму задать. Баньку истопить, обед сготовить. Где у тебя тепло? А Борзята где? Давай-давай, бегом.

Мужичок принялся возиться с лошадями, а я пошёл посмотреть Борзяту.

Честно говоря, я был очень рад. Ну, просто счастлив от такой удачи! Мы же с ним такой поход сделали! Мы с ним от поганых убежали! Боевой товарищ, земляк, свой. Сейчас встретимся-обнимемся, шуток пошутим. Да у меня куча забот сразу долой! Он-то — взрослый муж, а не подросток как я. К нему и отношение людей другое, и опыта дорожного больше. В общем — как родной.

— Глава 196

В избе было тепло и темно. Багровые отсветы от углей в печке и сероватый свет начинающегося зимнего вечера из открытого душника озаряли картину беспорядочно торчащих в разные стороны человеческих конечностей в центре избы. «Гвоздём» открывшегося мне натюрморта являлась размеренно двигающаяся здоровенная задница. Она составлял, безусловно, центр композиции. Её белизна, чуть подкрашенная багровым светом углей, просто притягивала взгляд. Все остальные элементы картинки синхронно следовали задаваемому её ритму. Что-то подёргивалось, ахало, ухало, шуршало и трепыхалось.

Я пытался приглядеться, оценивая детали и подробности. Но голос сбоку прервал мои наблюдения:

— Никак сопля плешивая! Выжил-таки, гадёныш. Вот же сволота бедовая! Ой! Да что ж я несу! Борзята! Ты глянь какая у нас радость случилася! Боярич Иван Рябина живой вернулся!

Я обернулся на голос и увидел у стены избы на лавке мужичка. Более по голосу, чем по виду, мною был опознан ещё один участник нашего секретно-романтического похода — Гостимил. Из-под лавки, между его сапог, в полутьме избы блеснули чьи-то глаза. Собака? Какой-то зверь? Последующий всхлип, пинок Гостимила сапогом в подлавье и зазвучавший вой разрешили мои сомнения: детёныш, человеческий. Ребёнок на мгновение высунулся на свет, так что я успел поймать: примерно пятилетний светленький скверно одетый мальчик. Но рывок Гостимила за шиворот и повторный пинок сапогом восстановили исходную диспозицию.

Тем временем процесс холодной штамповки, происходивший в середине помещения, внезапно прекратился. Как-то… на полу-ахе. Там раздалось кое-какое шевеление, и с одной стороны от белеющей задницы показалось знакомое лицо.

— Выбрался, значит. Не ко времени — весь настрой сбил.

Борзята, покряхтывая, поднялся и начал приводить в порядок свою одежду. Оставшаяся лежать молодая женщина вяло шевелилась, не пытаясь снять с лица подол своего платья. Борзята, наконец, пнул её в бок сапогом:

— Прикройся, дура.

И оборотился ко мне:

— Отбились, значит? Молодцы. Живых-то сколько осталось?

— Так — все! Мы от поганых в лесу спрятались, они разведку послали, а мы их побили и убежали, а их там мало осталось, а по дороге хуторок был — вот поганые-то там и застряли…

— Вона чего. А теперя все сюда пришли?

Я как-то остро ощутил контраст между моим радостным лепетом и хмурым тоном прерванного на полу-акте Борзяты. Но щенячья радость по поводу знакомого, родного почти, лица всё ещё кипела в моих жилах.

— Не, потерял я их, к половцам в полон попал, потом — убежал. Дорогой там… подобрал разных. Вот сюда вытащился. А тут — вы. Теперь-то мне легче будет. С вами-то.

— Вона чего. Ага. Ну конечно. С нами-то. Само собой.

— А Поздняк где? И как с тем делом, по которому мы шли?

— Убили гридня. Мы ж тоже на кипчаков наскочили. Там уже, возле Городка Остёрского. Славно погиб Поздняк. До последнего от поганых отбивался. Через его храбрость и мы живы остались — успели убежать. Да уж… Так ты мне своих-то покажи, надо ж людей на постой поставить. А то здешний хозяин… уж такой жлоб, зимой снега не допросишься. Пойдём, пойдём.

Мы вышли на двор. Борзята о чём-то напряжённо думал. Так, задумчиво, он дал мимоходом хозяину в зубы. Это — по поводу хозяйских сомнений:

— Да какая этой рвани баня?! Да сколько ж можно?! Воды ж не натаскаешься!

Хозяйская точка зрения по поводу подходящего местопребывания для женщин, детей и раненых — предлагался холодный дровяной сарай — вызвала повторную кинематическую реакцию Борзяты и, соответственно, повторный полёт хозяина в сугроб по баллистической траектории.

Я был совершенно счастлив. Умилился, прослезился и восторгнулся. Все те препоны, которые у меня возникали в общении с туземцами по каждому поводу, на каждом шагу, которые мне приходилось пробивать длинными напряжёнными разговорами, уламыванием и упрашиванием, деньгами и угрозами, постоянным нервным напряжением, у него решались одним-двумя движениями.

Вот что значат мужское брюхо и борода соответствующих местным ожиданиям размеров! Одно слово: «муж добрый». Какой там попадизм, либерализм и дерьмократизм! Вот как надо! Вот как дела делаются!

Помыться, постираться, попарится, погреться… Такое удовольствие! Алу визжал от банного жара, от щёлока, попавшего в глаза. «Наша баба» занялась постирушкой, а мы затащили в мыльню Артёмия, и принялись его обихаживать. Отмачивать присохшие к ранам тряпки, остригать отросшие ногти на руках и ногах… От моей суетни Артёмий открыл глаза и поинтересовался:

— Где я? А ты кто такой?

Кидаться с воплями радости на грудь своему давешнему спасителю я не стал — сильные эмоции в ослабленном состоянии не есть хорошо. Но сегодняшнюю ситуацию с интернированием — описал. Объяснил, что я Иван — боярский сын. Иду домой за Елно, вот решил и его прихватить.

— Спаси тебя боже, отроче. От злой смерти уберёг. Должник я тебе по гроб жизни. Довезёшь до Смоленских земель — дальше я и сам до своего господина доберусь. Ежели на то будет воля божья.

Он внимательно присматривался ко мне в полутьме парилки и вдруг спросил:

— А мы с тобой ранее не встречались? Мнится мне будто я тебя где-то видел.

Вокруг крутился Алу, возилась с постирушкой «наша баба». Тут я очень удачно оторвал присохшую повязку от раны собеседника, и необходимость ответов отпала. Всё-таки, мужик сильно ослабел — обморок.

За суетой, помывкой, кормёжкой людей и зверей, обустройством во второй тёплой избе, откуда семейство хозяина спешно эвакуировалось в поварню, зимний вечер постепенно перешёл в ночь. Слобода постепенно затихала, волчонок и младенец получили каждый своё молоко, насосались и засопели.