Б. Волохов - А море шумит…

• Название: А море шумит…
• Автор: Б. Волохов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1982

---

Странно как-то все устроено в природе: недавно лил дождь, небо было запятнано тучами, и вдруг все куда-то исчезло. Природа любит целесообразность и все уравновешивает по своим законам. А человек?.. Человек, пожалуй, необычнее всего на свете: необыкновенней летних зорь, морских рассветов, быстро летящего облака, окрашенного первыми лучами солнца… Только одинокому человеку нельзя понять смысла и цели своего существования. Необыкновенным он становится, когда приникает к общности людей и через них — к природе и миру.

О многом, очень многом надо было мне подумать и многое разглядеть, прежде чем прийти к такой мысли. И мысль эта пришла потом, чуть позже. А пока что я наблюдал, как Джураев оборудовал окоп. Замурзанный и раскрасневшийся, он стоял на коленях и прикрывал зелеными ветками дымящуюся паром горку мокрой земли. Прищур узких глаз придавал его лицу мудрую задумчивость, а губы готовы были в любое мгновение распуститься в улыбке.

— Пожалуйста, окоп твоя готов! — засиял Джураев. — Занимай свое место!

На меня вдруг нахлынуло чувство еще не осознанной близости к этому совсем незнакомому парню, а вместе с ними чувство стыда… Я торопливо вонзил лопату в стенку окопа, но сержант остановил меня:

— Не надо. Только испортишь — хороший окоп…

— Меня Михаилом зовут, — буркнул я смущенно.

— А я Садык.

— Садык Джураев. Значит, узбек?

Садык распластался в своем окопчике и строго сказал:

— Горячий наступает пора…

Из-за высотки справа вместе со знакомым давящим гулом выкатывали приземистые, темные танки.

— Граната метать умеешь? — Садык ободряюще подмигнул мне. — Пусть подходят близко!

Целясь, он прижался смуглой щекой к гранатомету, улегся поудобней. Я еще подумал: вот так, наверное, все морские пехотинцы, скрывшиеся в складках земной поверхности, исправно и по-хозяйски приготовились к тяжелой, но необходимой работе. А кругом уже ревели моторы, тяжко грохотали гусеницы. — казалось, весь мир заполнился железным воем и скрежетом.

Подняв голову, я увидел танк совсем близко — прет прямо на нас. Его тень, длинная и уродливая, покачиваясь, легла на соседние кусты. Я знал, это свой танк, и все же, вобрав голову в плечи, готов был броситься в сторону, и только боязнь насмешек удержала на месте. К тому же и танк, кажется, шел не на меня, а на Джураева.

Когда я оглянулся, стальная махина уже проскочила линию окопов, а Садык стоя бросал ей вслед учебные гранаты. Тогда-то и я вспомнил про свои…

«Противник» еще не раз бросал против десанта свои силы, пытаясь опрокинуть нас в море, но морские пехотинцы стойко держались и даже медленно вклинивались в его оборону. В полдень десантники штурмом взяли важную высоту и закрепились на ней. Наступила короткая передышка. Собственно, передышки не было, смолкла стрельба, а десантникам было не до отдыха. Они оборудовали позиции, рыли траншеи, прятали технику в землю. Ни тебе резких команд, ни раскатистых окриков, которые подгоняли бы людей, — все происходило слаженно и умело.

А у меня на душе было скверно. Скверно от того, что мы всего за несколько часов огнем и железом исковеркали большой участок земли. Цветы и траву превратили в пепел. Землю исполосовали гусеничными траками…

Я с детства люблю землю. Может, потому, что в деревне вырос, и земля всегда виделась мне такой доброй и щедрой, что ее нельзя не лелеять и не беречь. Деревушка наша, где я жил с родителями, утопала в садах и зелени. А рядом, за нашим маленьким домом, что стоял на самой окраине, начиналось великое поле хлебов. Как для младенца мила колыбельная песня матери, так мил и дорог мне звон спелых колосьев, стук кузнечика в скошенной ржи, сладок запах весеннего пара над вспаханной нивой.

А тут на моих глазах лысела, выгорала, трескалась земля. Мне трудно было совместить воедино чувство жалости к вечной природе и понимание той крайней необходимости, которая обязывает нас учиться военному делу…

В отделении Садыка Джураева меня уже считали своим. Я подносил боеприпасы, ломом долбил каменистый грунт. Добродушный Садык обучал меня премудростям солдатской жизни.

Во второй половине дня к гранатометчикам приехал Ойт. Комбат был строг, но, довольный, отметил, что на позиции порядок, назвал гранатометчиков орлами и велел не снижать готовность в любую минуту вступить в бой.

— Ну, флот, как на берегу воюется? — обратился он ко мне.

Я живо вспомнил холодные «инспекторские» глаза майора. Но, наверное, оттого, что было много солнца, на этот раз лед в его глазах растаял. Я даже растерялся — столько дружелюбного участия светилось в этом взгляде.

— Небось жарко с непривычки?

Действительно, было жарко и от палящего солнца и от непривычной обстановки, но я ответил сдержанно:

— Ничего, жить можно.

Майор оценивающе оглядел меня, и как будто опять в глазах его просквозил холодок, от которого я поежился.

— Спасибо, матрос, за выручку, — сказал он серьезно, — от меня и от всего батальона спасибо. — Вы настоящий товарищ… Едемте со мной, на командном пункте вам сподручней будет. На корабль еще не скоро попадете.

Мне не хотелось уходить из отделения Джураева, но возразить не осмелился.

— Товарищ майор, насовсем забирать Миша от нас не надо, — вмешался Джураев. — Моя отделения он теперь прописан.

— Спасибо, Садык, вернусь к тебе обязательно, — пообещал я, влезая в бронетранспортер.

Уезжая, Ойт еще раз поблагодарил гранатометчиков за добросовестную службу, а потом, наверное, для порядка строго сказал:

— Зорче смотрите! Деревья без надобности не калечьте!

На командном пункте мне действительно показалось уютней. Не надо было подниматься и бежать в атаку, падать в колючую траву, шарахаться от мчащегося на тебя танка… К тому же сержант Федотов обрадовался моему появлению, и я прикрепился к нему напрочно. Одним словом, стал штабистом. Я бы не сказал, что такое положение меня радовало, но, в конце концов, устраивало.

С Джураевым мы снова встретились под вечер. Он прибежал на командный пункт, буквально свалился в траншею и, не переведя дух, выпалил:

— Где командир?!

— Что случилось, Джураев? — спокойно отозвался майор.

Садык заговорил сбивчиво:

— Окоп копал… Грунт твердый, камень много. Лопата в землю — огонь в стороны… Думал, камень, гляжу — это. — Джураев протянул комбату ржавую каску. — Еще копал и орден находил. Вот…

Мы сгрудились вокруг майора. Он молча рассматривал каску и потускневший орден Славы. Все молчали. В глазах майора опять стояла холодная синева, но где-то в самой глубине ее мне почудились грусть и тревога.

— На этом месте проходили кровопролитные бои, — заговорил он тихо. — Где-то здесь и мой отец сражался…

Последнюю фразу Ойт произнес почти неслышно. Потом передал орден Джураеву:

— Поберегите. Домой вернемся — в музей сдадим. А по номеру ордена узнаем, кому он принадлежал.

Джураев завернул находку в платок, спрятал в нагрудный карман, неторопливо надел каску и пошел по косогору к своим гранатометчикам. Мы молча разошлись по местам…

С той минуты у меня не выходил из головы неизвестный солдат в каске, что сидел в окопе и на которого шли танки… Нет, не свои, как у нас сейчас на учении, а фашистские…

Мысль моя то и дело переносилась в ту обстановку, в которой оказался тот, может быть, такой же юный, как мы, но сожженный войной солдат. Может, он тоже любил песню жаворонка в бездонно-синем небе, писал ласковые письма голубоглазой девушке и обещал ей вернуться с победой. На перекуре между атаками любовался нежными цветами и думал о самом заветном. Он очень хотел, чтобы это заветное сбылось. А на него пошли фашистские танки…

Жутко все-таки, когда представишь, как все это было…

— Ты не спишь, Миша? — На ящики ко мне подсел Федотов.

— Не до сна почему-то, — ответил я ему.

— Тсс! — прижал он палец к губам. — Комбат заснул. Связались наконец с этим «Ястребом»…

Мы уселись рядышком, плечо к плечу, и молчали. Темнота заметно редела, становилась проницаемой, мягкой. Деревья по сторонам уже не расплывались в черные пятна, их контуры вырисовывались четко. Но в небе еще сочными гроздьями висели звезды. И тишина. Такая тишина, что казалось, будто звезды чуть слышно звенят.

— Сколько, по-твоему, лет вот этой березе? — шепотом спросил Федотов.

— Лет тридцать, а что?

— Говоришь, тридцать? — Федотов уселся поудобнее. — Ты знаешь, отец мне рассказывал, как однажды его ранило в бою. Фашистов погнали дальше, а он без сознания остался лежать на полянке. Когда пришел в себя, почувствовал: пить смертельно хочется. Только бы один глоток воды — и жизнь возвратится к нему! Представляешь, один глоток, а фляжка пустая. И тут он увидел рядом березку. Ранило ее снарядом. Видит — сок течет по коре. Весной дело было. Кое-как дополз, припал к ране… Потом его подобрали. Выжил он. Говорит, это березка спасла его.