Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит

• Название: Катарина, павлин и иезуит
• Автор: Драго Янчар
• Издательство: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина»
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0558-9

Прозаик, драматург и эссеист Драго Янчар – центральная личность современной словенской литературы, самый переводимый словенский автор. Его книги вышли более чем на двадцати языках. Русскому читателю известны его романы «Галерник» (1982) и «Северное сияние» (1990).

Действие романа «Катарина, павлин и иезуит» (2000) разворачивается в период Семилетней войны (1756–1763), в которую было втянуто большинство европейских стран. Главная героиня романа Катарина, устав от бессмысленности и бесперспективности своей жизни, от десятилетнего безответного увлечения блестящим австрийским офицером Виндишем, которому опадала прозвище «павлин», отправляется со словенскими паломниками в Кёльн к Золотой раке с мощами Святых Волхвов. На этом пуги ей суждено встретить бывшего иезуита Симона, ставшего ее подлинной большой любовью. Широта охвата событий, описанных рукой талантливого, зрелого мастера, историческая и психологическая достоверность рассказа, богатство живых деталей прошлого, постановка вечных и вместе с тем необычайно злободневных проблем отличают этот лучший роман писателя.

---

Он сделал знак секретарю, который склонился к нему. Епископ хотел знать, как обстоят дела с духовным попечением этих людей. Секретарь пояснил, что с паломниками пойдет священник Янез Демшар из церкви святого Роха. Это тот самый, подумал епископ, что полагает, будто весенний пост не вовремя. Вероятно, присоединятся еще некоторые штирийские, каринтийские и фриульские священники.

Все теперь напряженно ждали, что скажет епископ. Может быть, он их уже сейчас благословит? Ничего не говоря, он смотрел прямо перед собой и думал, что у него все еще жар и что придется опять лечь в постель. – Хоть бы они ушли, – мелькнуло у него в голове, – пусть себе идут во имя Господне. А он ляжет в постель и будет молиться, чтобы после этого паломничества не было никаких римских комиссий.

– Только смотрите у меня, не уподобляйтесь там, в Баварии или еще где-нибудь, туркам или стае саранчи. – Он сказал, пусть идут во имя Божие, и чтобы не было на них никаких жалоб. Михаэл Кумердей забубнил какую-то песню о Деве Марии, секретарь его прервал, и епископ подумал: действительно, слух у него неважный. – Благословение, – сказал секретарь. Конечно, паломники его получили. Сложив перед собой руки, епископ прочитал короткую молитву, потом поднял руки, чтобы благословить, Магдалена и крестьяне пали на колени, предводитель паломников опять по ошибке снял с головы парик, затем мужчины долго ставили тяжелую Магдалену на ноги.

Епископ стоял у окна, заложив руки за спину. Он опять увидел дождь, не прекращавшийся весь этот сумрачный день. Теперь на мокрой улице грузчики привязывали ремнями к возам пустые бочки. Пустые – на телеги, полные – в подвал, подумал он, а все без меня, прошлогодний сладкий штайерец мне пока не попробовать. Ему пришло в голову, что можно было бы несчастного, шатающегося под окнами Полянеца все-таки принять, если уж он принял этакого старосту паломников, от баса которого рушатся иерихонские стены, да, теперь он мог бы принять Полянеца, ведь тот дал лес на строительство Верхнего Града, мог бы сказать ему доброе слово, мог бы подарить его дочери в дорогу четки. Но у епископа было еще много дел. Он продиктовал письмо в Вену о том, что принял все необходимые меры, чтобы в этом году паломничество прошло без нарушений законов как габсбургских земель, так и других, по которым пройдут его овечки, потом он с трудом дошел до собора и благословил собравшиеся там артиллерийские части, отправляющиеся на войну в Пруссию. Война с Пруссией, расходы, налоги, похороны, убийства, сплошные грехи. Он благословил все войска, обязан был их благословить, ему никогда бы не простили, если бы он этого не сделал, и он это сделал, хотя и в лихорадочном состоянии из-за болезни; вспомнил он того священника, которому не нравится пост, подумал, что сказал бы по поводу благословения армии Янез из церкви святого Роха: а пошла эта война к черту в задницу. Потом он перекрестился бы и покаялся, что так сказал. Еще ему нужно было подписать несколько назначений и распоряжение о перемещениях и, конечно, приходилось также есть и отдыхать, читать требник, и когда он вечером взглянул в окно, там уже не было грузчиков, не было под окном и фигуры в плаще – управляющего имением Виндиша Йожефа Полянеца, хотя епископ и решил принять его, несмотря на поздний час. Теперь ему стало жаль, в конце концов, он хорошо понимал Полянеца: все хотят куда-то в дорогу, кто же тогда останется здесь – только Полянец и епископ? Все меньше порядка и уважения, всюду бахвальство, роскошные одежды, питье кофе, живопись, балы и концерты, а по стране – разбой и разврат, и все куда-то едут – в Триест, в Вену и еще дальше, через моря и континенты, все куда-то спешат – в странствия и на войну; но ведь кто-то должен остаться здесь, обрабатывать поля, пасти овец – что же, все это будут делать лишь Полянец и епископ, если они одни останутся тут? Но что он вообще может изменить? Пусть идут себе с Богом паломники, пусть провалится в тартарары придворная канцелярия, пусть войска шествуют на войну с Пруссией, пусть этот суеверный народ живет со своими россказнями о вурдалаках и свиньях, бегущих в воду, сам он отправится в Верхний Град, будет там читать и гулять, беседуя с деревьями и небесами. Я не должен так думать, – мелькнуло у него в голове, – это дурные мысли, они возникли от усталости. – Но что поделать, – сказал вслух епископ Люблянский, пусть бы лучше эта армия, которую он благословил, осталась здесь, пусть бы парни и мужики работали на полях, взмахивали мотыгами, а не разбивали кому-то головы, пусть бы таскали бочки в подвалы, это хорошая работа и более полезная, чем выволакивать из грязи пушки. А паломники пусть себе идут, пусть идет и Катарина Полянец, если ей так велит сердце, пусть идут в Кельморайн, который всего лишь остановка на пути к Небесному Иерусалиму, куда все мы держим свой путь.

С такими мыслями епископ Люблянский лег под деревянный балдахин с краснолицыми, пышущими здоровьем ангелами. Он хотел было позвать секретаря, чтобы тот принес ему кофе, потому что собирался еще почитать, но зная, что неловкий секретарь обязательно обольет его этим кофе, предпочел чай. Правда, чай он тоже непременно прольет, но это так не испортит белье. Взглянув на деревянный потолок над своей кроватью, он опять увидел этих ярко раскрашенных ангелов, но прежде чем позвать неуклюжего секретаря, чтобы тот принес ему чай, глубоко окунулся в небеса на балдахине со всеми этими ангелочками и золотыми трубами, подумав, какими на самом деле белыми должны быть ангелы – сверкающе белыми, как это сказано у Луки, у Марка и Иоанна, белыми, как бел и чист разум Божией истины, как и его собственная оригинальная теологическая мысль, ведь когда-нибудь будут цитировать: как сказано у епископа Люблянского… от этой мысли у него стало тепло на сердце, и барочные ангелочки на балдахине больше не казались ему такими противными – пухлыми и краснолицыми, а наоборот, сделались белыми, каким должно быть и небо – белое-белое… далее он ни к чему уже не пришел в своих размышлениях, потому что уснул. Но вскоре начал беспокойно ворочаться на постели, ему снилось, что вокруг всей этой белизны и чистоты ходит секретарь с кружкой черного кофе в руках, и эта черная жидкость опасно плещется и колышется.

4

Секретарь епископа пытался добрыми словами уговорить озябшего Йожефа Полянеца вернуться домой, где заботливого хозяина ждали дела, поля и скотина.

– Никуда не уйду, – твердил Полянец, – буду стоять тут, пока Его Преосвященство меня не примет у себя, на третьем этаже епископского дворца. И пятнистая кобыла по кличке Пеструха будет привязана у входа в епископат, здесь она будет жевать из подвязанного мешка сено и испражняться на мокрую мостовую перед дворцом до тех пор, пока епископ меня не примет. – Секретарь замахал руками: как только может подумать человек Божий, чтобы Его Преосвященство отговаривал людей от паломничества? Церковь всегда поощряла людей к совершению этого святого обряда, хотя и трудного, хотя и опасного, но к нему ведь призывает внутренний голос человека, который на такое решился. И вообще, до чего же мы дойдем, если епископ будет отговаривать от этого некую молодую особу, хотя епископат, конечно, очень признателен за лес, который пожертвовал Полянец, за подводы и работников, благодаря чему стройка пошла быстрее. – Но это же моя дочь, – закричал Полянец, так что секретарь в замешательстве стал оглядываться по сторонам, – ни у епископа, ни у секретаря нет дочери, и они не могут понять, что такое грязные дороги, дожди, ночлеги в неопрятных условиях, бессовестные люди, война с Пруссией. – Секретарь повернулся спиной к орущему человеку и убежал обратно в епископат, грузчики, окончившие переносить полные бочки в подвал и пустые на телегу, дали Полянецу выпить траминца и увели с собой в трактир «Коловрат», недалеко от здания епископата, епископ отдернул занавеску и вздохнул с облегчением, ибо Полянеца под окном больше не было – видимо, он образумился.

В «Коловрате» все гудело от смеха, пения и криков, гости топали ногами, стучали о столы кружками, так что вино весело плескалось через край, здесь шла совсем иная жизнь – не та, что в епископском дворце. На скамье стоял человек в длинном плаще, по его седой бороде текло вино, он только что кончил один рассказ и начинал следующий:

– Когда я был в Падуе… – закричал он и подождал, пока слушатели успокоятся. – Когда я был в Падуе, я встретил там одного молодого человека из наших краев, он там учился.

Так как шум в трактире все не утихал, рассказчик обиженно умолк и слез со скамьи.

– Если не хотите слушать, то все, – сказал он высокомерно, – все, больше ни одного рассказа.

Со всех сторон закричали, что они хотят слушать, ведь отец Тобия рассказывает самые интересные истории, пусть он продолжает, это настоящий театр, не то что разные там процессии и мистерии. Отцу Тобии не нужно было говорить дважды, он выступал перед людьми с охотой, опять влез на скамью и взмахнул посохом над головами, словно прекращая этим взмахом шум; воцарилась тишина.