Михаил Аношкин - Просто жизнь

• Название: Просто жизнь
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Михаил Петрович Аношкин — автор восемнадцати книг. Член СП. Участник Великой Отечественной войны. Ей посвящены повести «Суровая юность», «Уральский парень» и трилогия, в которую вошли «Прорыв», «Особое задание» и «Трудный переход». Эти повести вышли отдельными книгами в Воениздате.

В книгу «Просто жизнь» вошла повесть «Дорогу найдет идущий» и рассказы, посвященные, главным образом, сегодняшнему дню, проблемам, волнующим нашего современника.

---

Когда успокоилась, почувствовала, что стало легче, будто слезы размыли тяжелую пыль, которая до этого плотно заложила грудь, мешала дышать и жить. Осталась лишь тихая грусть.

На другое утро забежала Таня в заводскую библиотеку, а перед обедом появилась в цехе. Как всегда, под широкими стеклянными сводами цеха бился неугомонный пчелиный гул станков. Знакомые рабочие, увидев Таню, с улыбкой кивали головой, и Таня физически ощутила: жизнь необъятна и стремительна. Ничто не может ее остановить.

Таня медленно поднялась на второй этаж, открыла дверь красного уголка. В глубокой задумчивости она даже не заметила, что дверь не закрыта. Войдя, она подняла голову и увидела… Костю. Он стоял спиной к двери, рассматривая свою неоконченную картину «Чапаев в атаке». На шее у него поверх пиджака белел марлевый шнурок, и лишь тогда, когда Воробьев повернулся на стук, она поняла, что это на марлевой повязке покоится у него забинтованная левая рука. В первую минуту Таня испугалась — синяк под глазом, широкая царапина на щеке делали лицо Кости каким-то чужим, свирепым. Но Воробьев приветливо улыбнулся, и она догадалась: он ждал ее. Приятная слабость разлилась по телу, задрожали колени, и Таня беспомощно прислонилась спиной к стене.

Если бы Костя продолжал стоять и улыбаться, она бы, наверное, расплакалась и обессиленная опустилась на пол.

Но он шагнул ей навстречу. Таня рывком оттолкнулась от стены, побежала к себе, плюхнулась на стул и стала прислушиваться к бешеным толчкам сердца. Потом взяла себя в руки, успокоилась и, скинув пальто и шляпку, вышла из своего убежища. Костя не обернулся на ее шаги. По тому, как дрогнули его плечи, Таня поняла: он чувствует ее присутствие.

— Здравствуй, Костенька!

Он растерялся от такого непривычного обращения, покосился на нее. Увидел ее доверчивую улыбку и поверил, наконец, в свое счастье.

— Таня! — позвал он ее.

Они глядели друг другу в глаза, не в силах произнести что-либо или сдвинуться с места.

Они могли, кажется, простоять вот так целый день, больше объясняясь взглядами, чем словами. Но в красный уголок пришел чем-то расстроенный Слава Бергамутров. Опустился на свободный от тюбиков и кистей табурет, уронил руки между коленей и сказал грустно:

— Вот так, понимаете ли…

— Что случилось, Слава? — спросила Таня, все еще находясь под властью близости, которая сейчас возникла между нею и Костей.

— Как что? Как что? — вдруг взбеленился Слава. Они видели его таким впервые.

— Ты говори членораздельно, — сердито сказал Костя, хмуря брови. — Толком говори!

Он пристально оглядел их и осуждающе покачал головой:

— Разве не знаете? Умер Василь Васильевич…

До Тани не сразу дошло то, что сообщил Слава.

Позднее Таня не раз вспоминала Славу Бергамутрова в тот момент, когда он, сообщив им горькую весть, сидел на табуретке и плакал, низко опустив плечи. Что-то она не поняла в этом парне. Почему он так близко к сердцу принял смерть старого мастера? Ведь насколько она помнит, старик часто бранил Бергамутрова, покрикивал на него. Слава обижался, не оставался в долгу. И все-таки, несмотря на эту, видимую каждому неприязнь, Василь Васильевича и Славу объединяло что-то сильное и крепкое. Что? Она не знала, не видела, целиком занятая сама собой. Она была эгоисткой.

* * *

С кладбища возвращались втроем. Костя и Слава подхватили Таню за руки. Глаза девушки опухли от слез. Шла тихая, печальная, молчаливая.

Костя, будто для самого себя, произнес глухо:

— Портрет ему понравился тогда. Поглядел и сказал: «Спасибо, сынок. С этого портрета буду я смотреть на вас, на молодых. А мне бы хотелось знать, что же будет через много лет…» Да… Был Василь Васильевич и нет Василь Васильевича.

Слава шел пришибленный, апатичный.

Но Костины слова вывели его из этого состояния. Он заговорил:

— Разве без Василь Васильевича мог бы я что-нибудь сделать со своей машиной? А? Да, если бы не Василь Васильевич. Не понимаете!

— Говори, Слава, — поддержала Таня.

— А что говорить? Что говорить? Ругал он меня? Ругал! Я сердился? Сердился. Почему сердился? По глупости. Вот эту глупость и выбивал из меня Василь Васильевич. Вам что? Погорюете и ладно. А я что буду делать без Василь Васильевича?

— Помогут… — отозвался Костя.

— Помогут… Конечно, помогут. Только не так, как Василь Васильевич. Сколько вечеров просидели мы за чертежами? Сколько я от него тумаков, как от отца родного, получал? Не знаете? Ничего вы не знаете, эгоисты вы!

И Слава замолк.

Таня ночевала у бабушки Авдотьи. Старушка проплакала всю ночь. Таня тоже не спала — думала. О жизни. О своем месте в ней.

ДЕНИС ИВАНОВИЧ ОБЕСКУРАЖЕН

Денис Иванович и Шура Баймаковы собрались в гости к Синицким.

Вячеслав Андреевич Синицкий — ровесник и давнишний друг Дениса Ивановича. Познакомились в институте: начинали учиться вместе. В те годы горячо спорили, отчаянно бедствовали из-за денег, но никогда не унывали. Оба потом обросли семьями — Денис раньше, Славка позднее. Поселились в разных концах города. С тех пор стали видеться редко, но иногда позванивали по телефону, благо, у Синицкого был телефон на квартире.

А встречались так, будто расстались только вчера. На этот раз гостям открыл хозяин.

— А! — воскликнул он, протягивая для приветствия руки. — Заходите, заходите!

Одет по-домашнему — в старые брюки, в простенькую рубашку и в тапки на босу ногу.

Из спальни вышла Тося, жена Вячеслава Андреевича, полнеющая женщина лет тридцати, с дочкой Иринкой на руках. Девушкой Тося была стройной, с талией «в рюмочку». После первого ребенка пополнела, а после Иринки от прежней изящной Тоси ничего не осталось. Даже веселые, с лукавинкой глаза построжели, выглядели усталыми.

Шура взяла ручку Иринки и, настраиваясь на сюсюкающий тон, каким почему-то разговаривают взрослые с несмышлеными детьми, сказала:

— Ишь, какие мы стали! Большими мы уже стали, скоро маме помощницей будем.

Тося смотрела на дочку влюбленными глазами и улыбалась.

Женщины скрылись в спальне, а мужчины ушли в гостиную, уселись на кушетку. Вячеслав Андреевич потер руки:

— Ну, ради такого случая… Не возражаешь? У меня есть где-то бутылка беленькой.

— А чего собственно? — весело согласился Денис Иванович. — По маленькой пропустить не худо.

На столе появился графин с водкой, тарелка квашеной капусты, бородинский хлеб, нарезанный мелкими ломтями.

Разные это были люди и выглядели они по-разному. Денис Иванович полысел раньше времени. Макушка кое-как прикрывалась мягкими волосами, зачесанными с виска. Лицо круглое, с крупным носом, самодовольное такое. Вроде сытно поел человек и думал: на черта это людям нужны разные треволнения? Разве нельзя обойтись без них?

Вячеслав Андреевич сохранил юношескую стройность и живость. Лицо чуточку продолговатое, пожалуй, строгое и всегда задумчивое, оно было красивым, это лицо.

Вячеслав Андреевич поднял стопку. Выпили, закусили. Вячеслав Андреевич спросил:

— Как живешь?

— Да живу, чего мне! — улыбнулся Денис Иванович. — Наше дело тихое. Дебет с кредитом сходится и ладно. С управляющим живем душа в душу. Как-то один раз отказался я подписать требование, он немного шумнул, второй раз подпись свою поставил. Но я тоже не стал куражиться. Зачем? Ну, а ты как?

— Отдыхаю, в отпуске, — ответил Вячеслав Андреевич. — На рыбалку ездил. Партнера вот только не хватает. Бери отпуск и махнем куда-нибудь на недельку, на Увильды, например. Вот будет знатно!

— Нет, что ты! Управляющий в отпуске, и я своего заместителя отпустил. В сентябре, не раньше.

И потек ручейком неторопливый разговор.

После второй стопки хозяин загрустил. Вилкой чертил на клеенке завитушки, дымил беспрестанно и порывался что-то сказать:

— Понимаешь, Денис…

А Денису Ивановичу не хотелось вести серьезный разговор. Водка растекалась по телу, согревая каждую клеточку, приятно будоражила. Хотелось только улыбаться и ничего больше. А Вячеслав Андреевич мрачнел и мрачнел. Денис Иванович не понимал его. Чего это он такой кислый? Норовит завести разговор о чем то тяжелом. Чудак, ей-богу!

Между тем женщины собрали обед. Денис Иванович похвалил хозяйку:

— Золотые руки у тебя, Тося, вишь, какой уют навела. А его, — кивнул на Вячеслава Андреевича, — гони на рыбалку. Дома зимой насидится.

Тося ничего не ответила. Шура взглянула на мужа исподлобья и незаметно для других с упреком покачала головой: мол, не суйся ты со своими советами. Захмелел, вот и болтаешь всякое. Вячеслав Андреевич жег одну папиросу за другой. Тося раздраженно заметила:

— Хватит курить! А то все уже копчеными стали.

Он с усмешкой раздавил папиросу в пепельнице, мрачно пошутил: