Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

• Название: Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

Он думал, молчал, перебирал пальцами, и, естественно, итальянцу, принадлежавшему, как говорится, к болтливой нации, стало скучно. О чем бы он ни заговорил, ему или совсем не отвечали, или давали односложный ответ; поэтому он сидел, курил сигарету за сигаретой, пока его взгляд через полуоткрытую дверь спальни не упал на кларнет, висевший на том же самом месте над полочкой, только теперь он был освещен лампадкой. Итальянец спросил старого Смуджа, кто в этом доме играет, и попросил разрешения посмотреть кларнет. Затем принес его в комнату и тем вывел старика из оцепенения, заставив его разговориться; беседа увлекла обоих.

Смудж оттаивал медленно. На вопрос, кто в доме играет, он, хотя и оживился, все же ответил вяло: это, мол, он давно, когда еще не страдал астмой, играл в оркестре народного театра. Когда же итальянец, немало удивленный таким ответом, объявил себя страстным кларнетистом и, принеся кларнет, продолжал с воодушевлением говорить о музыке, тогда в старом Смудже словно что-то всколыхнулось, в глазах появился блеск, а голос приобрел окраску и живость, будто сама молодость вернулась к нему! Да, в театре он был кларнетистом, — гордо повторил он, — какие только партитуры не сыграл на этом самом инструменте! Ах, и не мало! — всего Верди, «Сельскую честь», «Фра Дьяволо» и самого Вагнера! Кх-а, — закашлялся он и прислушался к теплым и удивительно чистым звукам, которые итальянец, протерев мундштук, извлек из инструмента, и на его глаза навернулись слезы, он уже не верил, что все это было! А ведь было — тогда он еще был молод, и время было прекрасное и незабываемое, единственно, что сейчас его связывает с прошлым — это кларнет! Но о чем это итальянец спрашивает — в первое мгновение ему показалось, что он ослышался, но затем вздрогнул, уставившись на того, — спрашивает, не продаст ли Смудж кларнет?

Действительно, итальянец именно об этом его и спросил и тут же пояснил: у него дома есть свой кларнет, но тот не так хорош, как этот, а поскольку Смудж из-за астмы все равно не может играть, то он готов его купить. Три сотни! — сказал он и тут же выложил деньги на стол; брат брату лучше бы не мог заплатить, ну что, согласен ли он?

На ресницах у старого Смуджа еще не высохли слезы. Одна из них сейчас скатилась по щеке, но, не замечая этого, он с тревогой смотрел на итальянца, затем перевел взгляд на кларнет, потом снова на деньги. Кх-а, продать его? — выдавил он наконец из себя и потянулся за инструментом. Его начал душить кашель, и он убрал руку, огляделся вокруг, нет ли поблизости жены, хотел спросить у нее, как быть? Но никого он не увидел; слышно было только, как в лавке орудует Йошко да как зевает в бывшей комнате Мицы Панкрац, а на кухне звякает посуда, которую мыла жена Йошко; все были поблизости, не было только жены! Ну и что, разве не советовала она ему продать кларнет?

Кх-а? — он еще сомневался, но взгляд все чаще останавливался на деньгах, и теперь уже его руки тянулись не к инструменту, а к бумажкам. Он даже их взял, свернул пополам, не решаясь сделать окончательный выбор, наконец: — Кх-а, хорошо! — и положил деньги в карман! Пусть кларнет будет у итальянца, сам он все равно не может играть, а в доме нет денег!

Итальянец, повеселев, тщательнее протер носовым платком мундштук, зажав инструмент между коленями, затем приложил его к губам и начал играть. Он играл и играл; играл живо, пальцы словно росли, раздувались щеки, мелодии лились, лучезарные, страстные, такие, которые и впрямь могут вызвать прошлое из небытия!

Только ли прошлое? Облокотившись на стол, старый Смудж слушал, не шевелясь, словно завороженный. Он ничего, кроме кларнета и итальянца, не видел перед собой, но о чем он думал и что чувствовал, если из глаз, уже давно высохших, снова брызнули слезы? Брызнули безудержно, залили все лицо, упали на стол, голова еще больше склонилась, и раздалось громкое безутешное рыдание — так плакать могут только дети; когда же рыдают взрослые, пусть и состарившиеся уже мужчины, слышать во сто крат мучительнее!

Итальянец отнял кларнет от губ, он был смущен: что это случилось со стариком? Во время его игры из кухни пришла и остановилась в дверях жена Йошко. Прибежала сюда с полным фартуком тыквы для свиней и госпожа Резика. Несколько раньше, когда итальянец еще играл, в комнату заглянул Йошко, бросив всех в лавке и прикрыв за собой дверь. По дороге он чуть не налетел на Панкраца, который не спеша вошел, позевывая и протирая глаза. Все, кроме него, который только ухмылялся, глядя на происходящее, находились в полной растерянности, не зная, что предпринять, не понимая, что это опять стряслось со старым? Итальянец им объяснил, что он купил у старика кларнет за триста динаров, и, возможно, тот об этом пожалел. В таком случае, — он обращался только к Смуджу, — он готов ему тотчас вернуть инструмент! Но нет, минуту помолчав и как-то весь съежившись, завертел головой старый Смудж. Отчего же тогда он плачет? — госпожа Резика высыпала куски тыквы прямо на пол, подошла к нему и, недовольная тем, что вынуждена обращаться с ним, как с ребенком, стала вытирать ему фартуком слезы.

Старый Смудж снова ничего не объяснил. Все уже прошло! — пробормотал он, и блеск в его глазах погас, лицо сморщилось и омертвело, превратившись в меланхолическую маску какой-то тупой боли и пережитого потрясения, а может, и смерти!

Но через несколько минут это лицо застыло от ужаса; ужас отразился и на лицах всех остальных, по крайней мере, на лице Йошко и госпожи Резики. До них донесся сначала из лавки, а затем и из трактира голос Моргуна. Теперь он появился здесь и, глядя на итальянца и беспрестанно моргая, без обиняков сообщил, что найден скелет Ценека.

— Да, найден! — продолжал он тише, оттесненный Йошко в угол комнаты. Полчаса назад Сережа, бродя по илистому дну пруда, вдруг заметил, как на него из осоки пустыми глазницами смотрит череп мертвеца! Он кинулся туда и вместе с черепом откопал весь скелет, а с ним и сгнившие остатки чего-то похожего на мешок. Все село теперь гудит, утверждая, что это Ценек и что Смуджи бросили его в пруд; бросили крещеную душу! Людей охватил ужас, они проклинают Смуджей, более того, некоторые считают, что их дом следует сжечь! Между тем жупник, присутствовавший при поисках, успокаивает народ и говорит, что дело надо передать в суд! В суд, хи-хи, стоя на пороге своей лавки, удовлетворенно потирает руки Блуменфельд; действительно, до чего же мерзкая морда у этого жида, как он радуется чужой беде!

Рассказав все это, коротышка Моргун подчеркнуто вежливо попрощался с Йошко, бывшим своим работодателем, сел в автомобиль, куда несколько раньше забрался итальянец с кларнетом, и оба укатили.

Смуджи остались одни. Жену Йошко отослал в лавку, а они трое — госпожа Резика, Йошко и Панкрац — в присутствии безмолвного Смуджа некоторое время растерянно переглядывались, а затем, сознавая, что для принятия окончательного решения не может быть никаких отсрочек, уже намного быстрее и без всяких препирательств все обсудили. Говорил в основном Панкрац, и то, что он предлагал вчера вечером, повторил и сегодня: учитывая, что действовать нужно быстро, не исключено, что может нагрянуть толпа (во что он, правда, и сам не верил), необходимо было, чтобы он и бабушка тотчас с первым поездом уехали в город и остались там у Васо до послезавтра, а затем, — поскольку завтра воскресенье и учреждения не работают, — пошли в суд и сделали заявление. Конечно же, — он повернулся к Йошко, — все зависит от него! На всякий случай, преградив ему путь к отступлению, он показал на часы, из чего стало ясно, что до отхода поезда осталось меньше часа.

Йошко, мрачный, с увлажненными глазами, словно и сам недавно плакал, смотрел в окно на дорогу, на которой автомобиль итальянца оставил широкие, рубчатые следы. При напоминании Панкраца он вздрогнул и взгляд его задержался на отце. Ему показалось, он понял, отчего тот плакал, продав свой кларнет. И ему вспомнилось его славное прошлое, когда он, как настоящий господин, владел тремя автомобилями. Но то, что отец плакал и вчера вечером, когда о кларнете не было и речи, и советовал во всем признаться — не могло ли это означать, что он разгадал коварный замысел Панкраца и хотел на будущее оградить его от нежелательных последствий! Но как, принеся себя в жертву? Нет, только не это! — отогнал от себя эту мысль Йошко и, поскольку, во-первых, не хотел волновать отца, а, во-вторых, в этот критический момент у него не было другого выхода, и, наконец, в будущем все еще могло измениться, он едва слышно согласился и с планом Панкраца, и с его требованиями. Согласившись, он только предложил, чтобы в город с Панкрацем вместо матери поехал отец.

И вправду, опасаясь за него (особенно сейчас, когда старик не написал еще более или менее приемлемого для него завещания), Йошко сослался на плохое самочувствие отца. Здесь ему, — сказал он, — пришлось бы слишком много волноваться (не исключено, что он в чем-то и признается!), поэтому будет лучше, если он останется в городе, предположим, у Васо. А бабушка, чтобы не бросился в глаза их внезапный отъезд, может отправиться в город завтра.