Август Цесарец - Императорское королевство

• Название: Императорское королевство
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

— Надо бы его всего обыскать, — науськивает Рашула, не веря в свое поражение.

— Ничтожество, вам все еще мало! — кричит на него Ольга и ласково гладит Мутавца по лицу. Она перестала всхлипывать и с заметным облегчением, удивлением, ненавистью и страхом смотрит на Рашулу. — Бог вас накажет за это!

— Вам, наверное, показалось, господин Рашула, — как бы почувствовал облегчение даже сам начальник тюрьмы. — Ну, ну, успокойтесь, господин Мутавац, и вы, господа. Что положено, то положено. А вы верните ему вещи.

Рашула отходит в сторону и стискивает зубы, как человек, который наперекор всем упрямо стоит на том, что прав был именно он.

— Я своими глазами видел, как она сунула ему что-то белое под жилетку…

— Это была картинка, — перебивает его Ольга и показывает на картинку, которую охранник, взяв у нее из рук, разглядывает на солнце. — Пеппи, остерегайся этого человека, остерегайся!

— Картинка Божьей матери спасет вам мужа! — злорадствует Рашула. — Неужели это действительно была картинка?

— Все-таки вы не смели так поступать, — убеждает его Мачек извиняющимся тоном. — В записке могли быть сведения, касающиеся и вас.

— Меня? Так же как и вас.

— Доносчик! — пробормотал Майдак за его спиной и, словно испугавшись последствий, снова отошел к дровам.

— Бедный мой Пеппи! — Ольга приводит в порядок одежду Мутавца, поправляет вывернутые карманы, застегивает жилет, а охранники отдают ей картинку и другие вещи, отнятые при обыске. — Я тебе другой костюм принесу, чистый, чистый. Отдайте ему ножичек, это память. Помнишь, Пеппи, я тебе купила его ко дню рождения? — Она умоляюще смотрит на начальника тюрьмы, и тот приказывает охраннику вернуть ножичек.

— Ну, довольно, не последний раз, еще увидитесь!

Но все было именно как в последний раз. Покуда Ольга приводила в порядок его одежду, Мутавац безмолвно глядел на нее полными слез глазами, обнял ее одной рукой и отрывисто зарыдал. И она обняла его, как неразделимые прильнули они друг к другу. Это крепкое объятие заглушило его рыдания, оба стояли молча, но казалось, что до ужаса похожие рыдания в два голоса продолжаются. С убого согбенными спинами, как будто их горбы это нарывы кипящей боли, они даже в своей уродливости жутко прекрасны. Это такая боль, которую невозможно выразить словами. Это печальная и безмолвная песнь о любви. После долгого и безнадежного отчуждения они чудом встретились уже на пороге старости и сейчас, сознавая весь ужас и безысходность разлуки, страдают от мысли, что никогда больше не найдут счастья, если потеряют друг друга. Они обнялись еще крепче. А между ними, в ее утробе, безмолвно лежит в темноте плод их двух жизней, который должен скоро появиться на свет; оба они как будто прислушиваются, что происходит там, в темноте.

— Как у тебя сердце стучит, Пеппи! — слышится ее шепот.

— Скоро ли, Ольга? — как эхо отзывается он.

Охранники скрылись в караулке, писари, а с ними и Рашула, отошли к столу, начальник тюрьмы, отвернувшись к Мачеку, утирает слезы. А из-за тюремной стены во двор льется солнечный свет, его лучи проникают сквозь решетки в камеры. Из одной озаренной солнцем камеры в конце второго этажа раздался, как ночью, дикий крик; крик женщины по фамилии Феркович, которая никак не может разродиться. Ой-и-и-ой! Как будто запоздало, только сейчас донеслось эхо Ольгиного стона, когда она корчилась в углу проходной.

— Что скоро, о чем ты спрашиваешь? — она резко высвободилась из его рук и, пораженная, смотрит то на него, то вверх, на окно камеры, а в этом взгляде словно застыл стон.

— Как ребенок? — бормочет он.

— Ах, скоро, скоро! — догадалась она наконец и крепко сжала его пальцы. — Пожалуйста, остерегайся того, что вон там стоит! А я тебе сейчас принесу кофе, я быстро вернусь. До свидания! — уже из проходной она смотрит на него.

Мутавац тоже смотрит ей вслед, видит, как в углу берет она свою корзинку. Еще мгновение, и она скроется совсем, захлопнутся за ней черные тяжелые ворота, и опять он ее не увидит бог знает, бог знает как долго.

— Прощай, Ольга!

А через приоткрытые ворота в полутемную проходную только на один миг пролился солнечный свет, потом он исчезает, а с ним исчезает и Ольга, как будто волна света унесла ее с собой. И снова в проходной полумрак, и Мутавац напряженно вглядывается в эту темную пустоту. Ему все кажется, что она ушла так быстро, как будто ее прогнали от него, отняли. Сухо покашливая, с тяжелым вздохом плетется он вдоль стены в свой угол у окна караулки и только сейчас, хотя все время сжимал в руке платок, вытирает слезы. Вытирает одной рукой, а другой прижимает к груди картинку, ласково смотрит на нее. Да, да, только эту картинку хотела дать и дала ему Ольга, добрая, любимая, единственная!

Он расчувствовался, а Рашула, проходя мимо, прижал его к стене и шмыгнул за спину Мачека, который молча стоит, прислонившись к каштану.

— Я не знал, что вы столь сентиментальны! — говорит ему Рашула.

Мачек содрогнулся, словно его в шею укусил паук.

— Почему сентиментален?

— Ну, в связи с Петковичем и Мутавцем!

— Ах, оставьте! — махнул Мачек рукой. Он не придавал никакого значения своему замечанию, сделал его просто так, ради формы перед начальником тюрьмы. — Я уже об этом забыл!

— А я — нет, — пронзил его взглядом Рашула. — И слушайте, господин Мачек! Лучше бы вам не вмешиваться в мои дела. В противном случае и я бы имел право коснуться кое-чего. Все тайное легко становится явным. Вы знаете…

— Знаю, о чем вы думаете, — насупился Мачек. — Но тогда и вам бы не поздоровилось, господин Рашула. Вы с вашей самоуверенностью многое преувеличиваете. Да вы и сами знаете, чем я могу быть вам полезен.

— Никогда вы не будете мне полезны, как я вам в свое время. Это во-первых. И во-вторых…

Рашула не договорил. Иронично глядя на Мачека, он услышал за собой хорошо знакомые шаги. Оглянулся и прищурился. К ним, поскрипывая штиблетами, приближался доктор Пайзл. Без надменности и холодного презрения, как обычно, а с улыбкой, еще издалека обращенной к Рашуле, он подошел и учтиво поздоровался:

— Кланяюсь, господин директор!

Рашулу передернуло. Столь учтиво, упоминая и титул, Пайзл редко здоровался с ним.

— Мое почтение, господин доктор!

Несколько смущенно поклонился и Мачек, но Пайзл, не взглянув на него, шагает дальше. Они старые противники, по крайней мере, так' с гордостью рассказывает Мачек, добавляя всякий раз, что в одном политическом судебном процессе он выступил в качестве главного свидетеля и одержал верх над Пайзлом. Рашула продолжает чуть громче:

— И во-вторых. Щадил я вас до сих пор? Щадил. — И снова понизил голос. — Был более осмотрительным, чем с ним.

— Я всегда верил в ваш характер, — заискивает Мачек.

— Все равно! Берегитесь! — отрезает Рашула и оставляет растерянного Мачека в одиночестве, а сам идет вслед за Пайзлом. Ему показалось, что Пайзл сделал ему знак следовать за собой. Но так ли это? На другом конце двора он опять встретился с ним, но Пайзл на него даже не смотрит. Или ждет, когда Рашула первый подойдет? То же самое от него ждет Рашула.

Доктор Франё Пайзл принадлежит к числу тех, кто не переносит одиночества, он крайне самоуверен, всегда стремится быть в центре внимания, чтобы все вращалось вокруг него. Для Пайзла это главное, а достигает он этого тем, что окружает себя посредственными людьми, но, вступая в борьбу, пользуется услугами других или идет на обман. При столкновении с противником безусловно более сильным и влиятельным он прикрывал тщеславие угодничеством, был способен пойти на поклон и на унижение. Ибо его борьба простирается только до той границы, где кончается безопасность и надо идти на жертвы. В сущности, он безопасен для сильных, которых мало, но представляет угрозу для слабых, которых большинство. Свои истинные намерения Пайзл обычно скрывает весьма хитроумно, собственные интересы выдает за интересы слабых; всегда сладкоречив и доброхотен к тем, кого больше всего эксплуатирует, радуется их счастью, но на самом деле абсолютно к нему равнодушен, сочувствует их страданиям даже в том случае, если сам является их причиной.

Все это позволяет доктору Пайзлу навязать свое руководство всем, кто поддался обману.

Таким образом, он сделался лидером одной нашей ультрарадикальной партии. Но непримиримый по убеждению, он умел искусно маскировать свои компромиссы с сильными мира сего и как глава оппозиции нападал на правительство тогда, когда тайком устанавливал с ним соглашательские мосты.

Этот человек представлял собой тип хорватского политика, который, видя свой народ угнетенным, сделался скептиком, а стремясь сохранить народное доверие к себе, и впредь должен был играть роль оптимиста. Что может получиться из такого человека? Даже величайшая искренность граничит здесь с лицемерием, а сумма этих качеств присуща актерам. Таким и стал Пайзл.