Лев Лещенко - Апология памяти

• Название: Апология памяти
• Автор: Лев Лещенко
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-227-01267-9

Прославленный певец Лев Лещенко рассказывает о том главном, чем одарила его судьба, — о встречах с замечательными людьми. На эстрадном поприще — это выдающиеся певцы, композиторы, поэты, музыканты, вместе с которыми ему довелось способствовать развитию и процветанию отечественной музыкальной культуры. На жизненных перепутьях — это и известнейшие, влиятельнейшие личности современного делового мира, и простые сограждане, дорогие зрители и слушатели — благодарная публика, без которой не может существовать ни один артист.

---

Суть в том, что команда «Динамо» была ведомственной командой МВД, в силу чего почти все ее участники поселялись в соответствующем доме. Такое соседство давало нам, подросткам, неслыханные преимущества перед другими сверстниками. Во-первых, нас заставляло раздуваться от гордости само осознание того, что мы, так сказать, приближены к спортивным звездам самого высшего ранга. Во-вторых, был еще чисто бытовой аспект. Как и все мальчишки во все времена, мы мнили себя большими модниками. И если на горизонте появлялась какая-то, к примеру, музыкальная новинка, заполучить мы ее пытались любой ценой. К таким раритетам относились прежде всего джазовые американские пластинки — товар в те времена совершенно уникальный.

Так вот, дядя Валя Кузин, как мы его называли, привозил из-за рубежа эти самые пластинки, благодаря которым мы и приобщались ко всем тонкостям буги-вуги и только-только появившегося рок-н-ролла. Дядя Валя охотно давал нам их прослушивать, и не просто на каком-нибудь патефоне, а через адаптер на настоящей радиоле, какая находилась на квартире у моего приятеля-соседа Сашки. Радиола давала такую большую мощность, что мы ставили ее на подоконник, распахивали окно и оглашали весь наш двор «импортными» воплями типа «Во Стамбуле, Константинополе». А незабвенная, пронзающая сердце мелодия «Бэсамэ, бэсамэ мучо»?

А дворик-то не маленький, двадцать три подъезда, огромное количество мальчишек… Посреди него стояли лавки, на которых мужики, что ни вечер, резались в домино. А так как в то время повсеместно гремела песня «Парень в кепке и зуб золотой», верхом дворового шика считалось иметь фиксу. Ну, золотую мы себе позволить не могли и обходились, так сказать, подручными средствами. Делалось это так. Берешь медную монетку и начинаешь стачивать ее о камень до тех пор, пока она не станет тонкой, как фольга. Потом обрезаешь у нее края и обертываешь ею зуб. Эффект — сногсшибательный! Особенно если к этому добавить кепочку-восьмиклиночку, широченные штаны и башмаки на белой микропорке.

Сам я, правда, ни фиксами, ни кепарями не увлекался, но с обладателями их был в очень даже дружеских отношениях. Думаю, потому еще, что в свое время, живя в Сокольниках, я заработал иммунитет от царившего там полууголовного быта на всю оставшуюся жизнь. И чтобы больше уже не возвращаться к этой теме, скажу, что из всех моих бывших сокольнических дружков процентов девяносто отсидели свое, а кое-кто и по сей день сидит…

С другой стороны, с дворовым бытом как-то легко уживалась моя образцово-показательная школа имени Зои Космодемьянской, где огромное внимание уделялось идейно-патриотическому воспитанию. Этому служило все — торжественные пионерские линейки, мемориальная парта, за которой сидела Зоя, и все тому подобное. Одним словом, жизнь словно бы совершала восхождение на некий новый виток, с высоты которого мое нищее детство не в самом, прямо скажем, благоустроенном московском районе воспринималось уже каким-то туманным сном…

Мальчиков в нашем классе было мало, всего восемь человек, все остальные — девочки. Поэтому девочки нас очень любили, я имею в виду — меня и моего приятеля Вольнова. Хотя мы с ним и не были отличниками, но славились как ребята разбитные, веселые, большие придумщики. Бывало, и хулиганили, но нам все всегда сходило с рук. Да и как иначе, когда мы на всех спортивных состязаниях поддерживали честь родной школы. Плюс к этому я ведь еще немножко пел, так что на отсутствие поклонниц пожаловаться не мог уже в столь юном возрасте. Можно даже сказать, что мы с приятелем считались как бы неформальными лидерами некоей группы, состоявшей из ребят-спортсменов и школьных активистов, проявивших себя в каком-либо виде творчества — от драмкружка до выпуска стенных газет.

А во дворе, естественно, тоже была своя команда. Объединяло нас прежде всего, как я уже говорил, повальное увлечение зарубежной музыкой. Поэтому легко вообразить, что творилось с нами, когда в Москве в 1957 году начался Всемирный фестиваль молодежи и студентов. На какие только ухищрения мы не шли, чтобы попасть на фестивальные концерты и мероприятия! Помню, что со мной было, когда я в Зеленом театре в Парке культуры и отдыха имени М. Горького услышал живьем новоорлеанский джаз. Я чуть сознание не потерял. Да и как тут было не обалдеть — вон живые негры в трубы дуют, а вот живые, настоящие шотландцы в настоящих шотландских юбках с волынками в руках! Чуть ли не на каждой улице — импровизированный праздничный хоровод, песни, смех, улыбки… Ощущение некоей разлитой повсюду неземной, вселенской радости. Милиционеры сплошь превратились в ласковых, добрых ангелов… Словом, мистика какая-то.

Но в принципе ничего мистического в этом не было. Просто чуть-чуть приоткрыли железную клетку, в которой наш народ просидел сорок лет подряд, и вся накопившаяся за это время жажда общения, единения со всем миром выплескивалась наружу. Стоило ли удивляться, что после фестиваля в Москве расплодилось невиданное количество молодых ребят с гитарами, исполняющих запретный рок-н-ролл? Однажды, помню, пара таких заядлых «рок-н-ролльщиков» в супермодных прорезиненных плащах залетела и в наш двор. У одного из них была кличка Старик, а второй оказался Володей Луговым, ставшим впоследствии известным песенным поэтом.

Но приобщение наше к западной песенной культуре происходило не только в городской черте. Как ни странно, весьма активно запрещенные заокеанские ритмы проявляли себя и в непосредственной близости от их гонителей и запретителей. А выглядело это так. Каждое лето у себя на даче в Куркине я мог запросто общаться с представителями высшей партийной элиты, так как неподалеку от Куркина находились ведомственные дачи ЦК КПСС. А дача, как правило, достаточно легко стирает социальные барьеры, разделяющие нас в городе. Так вот, когда мы с моим дачным приятелем отправлялись на цековские дачи поиграть в волейбол и баскетбол, никаких особенных препятствий нам при этом не чинили. Нас спокойно пропускали в ворота, и мы там чувствовали себя вполне вольготно.

Там еще была целая куча санаториев и здравниц самого высокого ранга — «Нагорное», «Госплановский»… Кроме того, нас как магнитом притягивали к себе динамовские дачи, где жили такие суперзвезды советского спорта, как Лев Иванович Яшин, футболисты Крижевский, Короленко, Численко… А по вечерам мы, молодежь, собирались в Новогорске на волейбольной площадке. Кто-то приносил с собой магнитофон «Яуза», подключали его прямо к проводам со столба, и начинались танцы до изнеможения. Музыка же с этой импровизированной танцплощадки влетала в окна цековских дач, и ничего ужасного не происходило…

Надо ли говорить, что волна всеобщего «стиляжного» помешательства увлекла и меня, и я пытался петь этот рок, подражая таким тогдашним кумирам, как Пол Анка, Билл Хейли… Ребятам это, во всяком случае, нравилось.

Такова была общая эмоциональная атмосфера, окружавшая меня в годы жизни на «Войковской». И хотя по сравнению с Сокольниками наш новый дом казался сказочным дворцом (да так оно, в сущности, и было), жилось нам в нем по-прежнему тесновато. В одной комнате жили я, моя сестра Юля и дедушка Андрей Васильевич, во второй — отец с моей приемной матерью и моей сестрой Валей.

Но было одно обстоятельство, перекрывающее собой все эти мелкие жизненные неудобства, а именно — мое постоянное общение с дедом. Когда я, к примеру, что-то такое спел в присутствии домашних, он подошел к моему отцу и сказал вполне серьезным тоном: «Валерьян, ты знаешь, у Левы прорезывается очень даже неплохой голос». Отец с ним согласился и с тех пор начал присматриваться к моим попыткам преуспеть на песенном поприще.

В то время он сам, кстати, пошел на значительное повышение по службе. С 1951 года работал в Министерстве государственной безопасности, а когда после смерти Сталина МГБ преобразовали в КГБ, стал, соответственно, его сотрудником. И служил там вплоть до 1961 года, после чего его перевели в Главное управление пограничных войск. Последние же свои годы работы в здании на площади Дзержинского мой отец дослуживал в отделе кадров. Когда он вышел на пенсию, я как раз пошел служить в армию. А он, став относительно молодым пенсионером, уже потом нигде не работал. Занялся хозяйством, дачей, с удовольствием копался в грядках, а сейчас я молю Бога, чтобы он жил подольше…

Что касается моей приемной матери, Марины Михайловны, она вообще никогда и нигде не работала, занимаясь исключительно воспитанием детей, что, по-моему, является самой почетной работой на свете. Кроме того, когда у ее сестры родились три девочки, ездила к ним каждый день как на работу, так как детей было оставить не на кого. Умерла она в 1982 году. Так что отец пережил ее, будучи на двадцать лет старше.

Трудно, невозможно переоценить все то, что сделали для меня в жизни эти два очень дорогих мне человека… Что меня особенно радует в моем отце — он, член партии с 1949 года, оказался вовсе не таким уж ортодоксальным коммунистом, каким ему, казалось бы, предписывает быть весь его послужной список! Он совершенно реально, адекватно воспринял новую жизнь, хотя, естественно, сильно переживает по поводу развала Союза и утраты нашего прежнего могущества в мире. И что бы там ни говорили обо мне мои недруги и завистники по поводу моего жизненного пути, этот путь, я считаю, во многом был определен тем воспитанием, которое я получил от отца. Гражданственность, любовь к Родине, чувство патриотизма — все это во мне конечно же от него. Но есть ведь еще и свойства характера самого человека. Такие вещи, как порядочность, честное отношение к делу, для меня святы в первую очередь потому, что порядочным человеком является мой отец, Валерьян Андреевич Лещенко. Я учился у него общению с людьми, видя, как уважительно, спокойно он решает многие важные жизненные вопросы.