Элеонора Раткевич - Рукоять меча

• Название: Рукоять меча
• Автор: Элеонора Раткевич
• Жанр: Фэнтези

Можно ли изменить реальность, не изменив при этом судьбу? Могут ли все перемены быть переменами к лучшему? И как быть герою, если победа над Злом в одном его проявлении породила новое, не менее грозное воплощение Зла? Борьба во имя Добра длится вечно, и тот, кто вступает в эту борьбу, должен понять: здесь важна жизнь не только целого мира, не только целого королевства – важна жизнь и душа каждого человека... Так продолжается история Деревянного Меча...

---

Гораздо больше меня беспокоят события на земле сопредельного государства, где, как вашему величеству известно, был смещен и отправлен в ссылку прежний Главный министр…

Рука Тагино дрогнула, и пергамент выскользнул из внезапно разжавшихся пальцев. Министр шепотом выругался, схватил пергамент и цепко впился в него взглядом.

«…и отправлен в ссылку прежний Главный министр…»

А ты опаснее, чем я думал, господин Юкенна! Сидел бы себе в своем Загорье и занимался своим посольством! Так нет же, сопредельные государства его интересуют.

…прежний Главный министр. Не могу сказать, чтобы мне так уж недоставало господина Тосина, но меня очень тревожит возвышение Тагино. По моим сведениям, человек этот весьма умен, не брезгует ничем для достижения цели, совершенно бесчестен и безмерно властолюбив. Вряд ли он знатного рода: сведений о его происхождении мне не удалось собрать никаких.

А вот это я тебе еще попомню, Юкенна!

Хотя не исключено, что, напуская таинственность на обстоятельства своего происхождения, он тем самым преследует какие-то свои цели. Меня это беспокоит: я предпочел бы знать наверняка, что отцом нынешнего господина министра был хоть пекарь, хоть лекарь, хоть золотарь – да кто угодно!Едва ли он скрывает незнатное имя: насколько мне известно, в его характере скорей похваляться тем, что, несмотря на низкое рождение, он достиг таких высот…

Умен, мерзавец!

Весьма маловероятно, что он совершит ошибку, могущую повлечь его падение. Это очень опасный противник, и он пришел надолго. Злосчастный господин Тосин не выдерживает с ним никакого сравнения. Я был весьма удивлен, когда этот последний отделался опалой и ссылкой в провинцию: я предполагал, что Тагино этим не ограничится. Впрочем, что отложено – не отменено, и за жизнь Тосина я опасаюсь всерьез, хотя и сочувствия к нему не испытываю…

Лицо Тагино перекосилось, он с проклятием стиснул пергамент в кулаке. Будь ты проклят, хитрец Юкенна! Этого твоего письма король, разумеется, не увидит – я уж об этом позабочусь! Но кто может поручиться, что нет и других писем? Что ты не выразил озабоченности судьбой Тосина в каком-нибудь официальном донесении – а его я королю должен представить? Что болван Нигори не показал королю какого-нибудь письма с подобным содержанием, чтобы доказать, что недаром Тосин держал его на этой должности? И подумать только – мелочь, пустяк, а как же она меняет все мои планы! Во всяком случае, на ближайшее время. Несчастный случай с опальным Тосином придется отложить, и, может быть, надолго. Опасно министру оставлять своего опального предшественника живым – но вызывать подозрения еще опаснее. Безвременная смерть настигнет господина бывшего Главного министра еще не скоро. Если бы не Юкенна! Это ведь только глупец Тосин мог недооценить молодого посла – зелен еще, неискушен в интригах, постоянно дурачится… да разве можно его принимать всерьез! Тагино не обольщался шутовскими выходками долгосрочного посла в ненавистном Загорье. Уж если Юкенна смог привлечь на свою сторону Мэдэтая – хотя бы на время, хотя бы для видимости, – то справиться с Юкенной совсем непросто. На это придется потратить не год и даже не два. Но дело того стоит.

Так, значит, я – опасный противник? Спасибо на добром слове, господин Юкенна! Спасибо и за то, что вы уверены, что я пришел надолго. А я уж постараюсь оправдать ваши предположения. Следует отдать вам должное – вы и сами противник достойный. Я этого не забуду.

Господин министр Тагино встал и медленно, лениво потянулся, будто только что прочитанное письмо не только не заинтересовало его, но даже наскучило до зевоты, словно он едва не задремал над незначительным нудным посланием. Сейчас никто не мог увидеть Тагино, и нужды притворяться не было… но это ровным счетом ничего не значит. Если человек привык хотя бы наедине с собой не притворяться, не прятать сокровенные мысли и надежды, если он позволяет себе быть самим собой хотя бы в собственной постели, укрывшись одеялом, его песенка спета. Недалек тот час, когда он, забывшись, проявит свою истинную натуру в присутствии посторонних. Одна неосторожная фраза, одно слово, взгляд, пожатие плеч – и вот уже неотвратима тюрьма, ссылка, пыточная камера, а то и смерть. Господин Главный министр Тагино никогда не давал себе волю. Поначалу постоянное притворство давалось ему с трудом, но эти времена давно прошли, и оно больше не стесняет господина министра.

Вот так-то, Юкенна! Я привык к этому, приучил себя с беспощадной жестокостью – а ты так можешь? Проливать слезы, когда душа ликует, и смеяться, когда сердце от горя разрывается? Потеть в холод и зябнуть в жару? Просидеть полдня на званом обеде, напившись слабительного? Провести бурную ночь с женщиной, не вызывающей у тебя ничего, кроме рвотного отвращения? По трое суток не спать, приняв по ошибке снотворного? Делать вид, что ты не поэт, не актер, не воин, скрывать свое мастерство – и выказывать те умения, которых у тебя нет вовсе? Пренебрегать любимыми занятиями – и преуспевать в ненавистных? Можешь? Ты очень умен, Юкенна… но ты еще и очень молод. Слишком молод, чтобы тягаться со мной. И если я не ошибаюсь, вряд ли ты станешь намного старше. Я об этом позабочусь. До моих нынешних лет ты уж точно не доживешь.

Тагино убрал магическую копию в потайной ящик стола и дважды дернул за шнур звонка. Однако и засиделся господин министр за письмом: звон отдается хотя и тихо, но явственно. А это значит, что канцелярия Тайного Приказа опустела, все разошлись по домам и ничто не заглушает звонок, вызывающий к господину министру единственного человека, который не посмеет уйти без его личного дозволения.

Когда доверенный секретарь господина министра вошел в кабинет, Тагино уже сидел за столом. Секретарь не стал тратить время и силы на предписанный ему этикетом земной поклон, ограничившись простым поясным, быстро выпрямился и замер в ожидании приказа.

– Хорошо, – кивнул Тагино. – Я тобой доволен.

На лице секретаря отобразилось мгновенное удовольствие – и исчезло бесследно. Теперь весь его вид выражал лишь готовность приступить к работе немедленно.

– Приказ для моего личного исполнителя отменить немедля, – распорядился Тагино. – Пока еще не время. Он должен оставить провинцию и как можно скорее прибыть в столицу.

– Сумму, выделенную на его вознаграждение, провести по счету как невостребованную? – осведомился секретарь.

– Отнюдь, – возразил Тагино. – Я собираюсь поручить его заботам совсем другого человека. Ему не о чем беспокоиться. Вознаграждение свое он получит, и даже с избытком… в день похорон господина Нигори.

* * *

– Что-то сегодня благодетель твой запаздывает, – заметил Воробей, когда Кэссин прервал рассказ, чтобы отхлебнуть воды из небольшой фляжки.

– Привык к дармовым харчам, Воробушек? – поинтересовался Гвоздь, даже не оборачиваясь. – Дурная привычка. Заработать или украсть себе на пропитание человек должен сам.

С того дня, как Кэссин впервые получил серебряную монету от случайного слушателя, прошло три недели, и только железная воля Гвоздя к исходу этих трех недель спасла побегайцев от полного морального разложения. Кэссин больше не рассказывал историй на сон грядущий. Каждый день, покуда грузчики обедали, побегайцы располагались на куче старых ящиков, и каждый день странный незнакомец появлялся возле побегайцев, слушал вместе с ними рассказы Кэссина и неизменно вручал ему серебряную монету за труды. Поначалу побегайцы просто ошалели от свалившегося на них богатства. Но Гвоздь быстро навел порядок. На второй же день он значительно увеличил долю Кэссина. На третий запретил тратить больше четырех мелких монет в сутки, а заработанное Кэссином серебро велел спрятать на черный день. Безумные кутежи наподобие самого первого прекратились. Никто не смел пренебрегать работой в порту или рыбной ловлей. Самое странное, что никто и не вздумал роптать. Лучшего вожака, чем Гвоздь, у побегайцев не было никогда, и ему доверяли. Раз Гвоздь так решил – значит так тому и быть.

Через две недели Гвоздь еще раз увеличил долю добытчика, дабы не вводить побегайцев в искушение легкой жизни. Негоже, чтобы всю ватагу кормил один человек. Да и мало ли что может случиться с единственным кормильцем! Он может заболеть, может умереть, может охрипнуть и потерять голос… да и долго ли продлится приступ лихорадочной щедрости, обуявший неизвестного любителя сказок? Разумеется, Помело уже способен зарабатывать как базарный рассказчик… но в этом случае опять-таки побегайцам не перепадет ничего. Давняя традиция – не Гвоздь ее выдумал, не Гвоздю и отменять: как только кто-то из побегайцев находит себе ремесло, могущее его надежно прокормить, в течение месяца он продолжает жить в Крысильне и зарабатывает на непредвиденные расходы для всей компании, а потом побегайцы устраивают ему роскошные проводы. Гвоздь увеличил долю Помела не без умысла: чем скорее Помело наберет денег на вступительный взнос в гильдию рассказчиков и покинет Крысильню, тем лучше. Не то, глядишь, одичают побегайцы от шальных прибылей, заленятся – а что станет с ними потом, когда Помело неизбежно покинет их? Да, Помело оказался неплохим парнем – тем больший прок поскорей от него отделаться. Конечно, побегайцы своему предводителю доверяют… но у Гвоздя нет ни малейшего желания проверять, надолго ли хватит их доверия. Он начал дичиться неизвестного слушателя и почти обрадовался его сегодняшнему опозданию. Может, он и вовсе не придет? Хорошо бы…