Александр Доброхотов - Данте Алигьери

• Название: Данте Алигьери
• Автор: Александр Доброхотов
• Издательство: Мысль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990
• ISBN: 5-244-00261-9

Книга представляет читателю великого итальянского поэта Данте Алигьери (1265–1321) как глубокого и оригинального мыслителя. В ней рассматриваются основные аспекты его философии: концепция личности, философия любви, космология, психология, социально-политические взгляды. Особое внимание уделено духовной атмосфере зрелого средневековья.

Для широкого круга читателей.

---

В XXVII–XXIX песнях Беатриче разъясняет устройство высших райских сфер. Перводвигатель — это кристальное последнее небо, которое движется с максимальной скоростью, так как стремится каждую свою точку соединить с каждой точкой Эмпирея. Эмпирей — невещественная и непространственная световая сфера, Рай в собственном смысле слова, откуда сила, мысль и любовь Троицы передают свое воздействие небесным сферам (пространственным и временным). Данте видит отраженное в глазах Беатриче божество и, обернувшись, усматривает ослепительную точку, окруженную вращающимися кругами. Девять окружностей движутся тем быстрее, чем ближе они расположены к сияющему центру. Любовь и свет — своего рода душа и тело этого божественного мира. Данте недоумевает: небесные сферы тем быстрей, чем они обширнее, а занебесные — наоборот. Беатриче объясняет, что скорость движения сфер зависит не от их величины, а от силы, которая определяется близостью к богу. Поскольку круговое движение еще в античной философии считалось образом мыслительной активности, сферы скоростью своего движения выражают степень познания бога. Девять окружностей Эмпирея суть девять ангельских чинов, описанных некогда в «Ареопагитиках». Данте узнает от Беатриче, что ангельские круги стремятся уподобиться божественной точке, а это возможно в той степени, в какой они погружены в созерцание бога. В «Пире» (115) Данте подробнее раскрывает законы ангельской иерархии (хотя там он придерживается еще порядка чинов, данного Григорием Великим, а не Дионисием Ареопагитом). С привлечением данных «Пира» иерархия ангелов в «Рае» (XXIII 98—139) выглядит так: ближайшая к богу триада — это (в порядке отдаления от центра) серафимы, херувимы и престолы, созерцающие могущество Отца. Причем серафимы созерцают его в самом себе, херувимы — в Сыне, а престолы — в духе святом. Вторая триада — господства, силы и власти, созерцающие премудрость Сына. Господства созерцают мудрость в самих себе, силы — в Отце, власти — в духе святом. Третья триада — начала, архангелы, ангелы, созерцающие любовь духа соответственно в нем самом, в Отце и в Сыне. Вверх эти девять чинов устремляют познающий взор, а вниз посылают управляющую власть. Каждый ангельский чин правит каким-либо кругом неба: самый маленький (серафимы) правит самой большой телесной сферой космоса — Перводвигателем; херувимы правят восьмым небом и т. д. Порядку ангельского правления соответствуют девять типов блаженных душ, распределенных по небесам. В «Пире» Данте привел в соответствие с этой иерархией еще и систему средневековых наук, и девять античных муз, но в «Комедии» этого сопоставления (по крайней мере в явном виде) уже нет. Таким образом, Данте не отходит от христианского учения о неполноценности души без тела: ангельские сонмы имеют свои идеальные тела — сферы неба, которые живут идеальной жизнью, кружась и отражая вечным движением божественный покой.

Желая добраться до самой сути творения, Данте хочет узнать, где, когда, как и для чего были созданы богом изначальные миры. На вопрос «для чего?» Беатриче отвечает:

Не чтобы стать блаженней, — цель такая
Немыслима, — но чтобы блеск лучей,
Струимых ею, молвил «Есмь», блистая,—
Вне времени, в предвечности своей,
Предвечная любовь сама раскрылась,
Безгранная, несчетностью любвей (XXIX 13–20).

Вопросы «где и когда?» ясны из сущности Эмпирея, слившего все «где» и «когда» в одну область умопостигаемого света и любви. Вопрос «как?» получает раскрытие в аристотелевско-схоластических формулах. Форма и материя направили в мир совершенства (бытия) свой тройной полет, как три стрелы: «вершиной» мира явилась чистая актуальность (atto puro), «дном» — чистая потенциальность (pura potenza), серединой — нетленная связь возможности с действительностью. И акт создания, и строй существа, и порядок трех сущностей «излился, как внезапное сиянье, где никакой неразличим черед» (XXIX 29–30). Все эти элементы существуют внутри единого целого и разделимы только в абстракции, но не в действительности— так учит аристотелевская школа и так утверждает поэма. Чистой актуальностью Данте в соответствии с традицией называет мир ангелов; чистой потенциальностью — проявляющийся в четырех стихиях мир материи; их вечная связь осуществлена в эфирных телах небесных светил.

Беатриче также сообщает, что падение части серафимов произошло почти сразу после творения («…до двадцати не сосчитать так скоро» — XXIX 49). Верные ангелы начали свое кружение, стремимые любовью и благодарностью, а гордецы пали и были зажаты гнетом всего мира в центре земного шара. Беатриче предостерегает от попыток представить ангельскую духовность по аналогии с человеческой. Нельзя говорить, что ангелы «мыслят, помнят и хотят» (intende е si ricorda е vole — XXIX 72). В переводе эта строка может вызвать недоумение: мы знаем, что ангелы во всяком случае имеют волю («Монархия» I 12) и мыслят. Но итальянские глаголы, употребленные Данте, имеют оттенок условности, опосредованности. Мышление ангелов — не «интенция» (здесь — процесс направленного разбора предмета познания), а «интуиция», непосредственное созерцание истины. И «воление», если понимать под этим стремление к тому, чего лишен, не соответствует той неизменности свободного решения, которая присуща ангелам. Относительно воспоминания Данте высказался определеннее, чем избавил комментаторов от необходимости домысливать его концепцию: так как процесс созерцания у ангелов непрерывен, им не нужно восстанавливать прерванные видения и, значит, не нужна память.

Последнее событие великого странствия Данте — созерцание Розы блаженных, которая явлена ему «такой, как в день суда предстанет взгляду…» (XXX 45). Беатриче в последний раз возносит Данте на новый уровень. После световой вспышки зрение его получает новые силы и начинает различать открывшуюся картину.

И свет предстал мне в образе потока,
Струистый блеск, волшебною весной
Вдоль берегов расцвеченный широко.
Живые искры, взвившись над рекой,
Садились на цветы, кругом порхая,
Как яхонты в оправе золотой;
И, словно хмель в их запахе впивая,
Вновь погружались в глубь чудесных вод;
И чуть одна нырнет, взлетит другая (XXX 61–69).

Но это лишь первый этап созерцания. Картина предстала Данте именно такой, потому что он еще не готов к ясному и отчетливому усмотрению. В этой картине слишком много буйных красок, импрессионизма, весеннего цветения, чтобы она соответствовала эстетическим требованиям Данте, Беатриче предупреждает:

…Река, топазов огневых
Взлет и паденье, смех травы блаженный —
Лишь смутные предвестья правды их.
Они не по себе несовершенны,
А это твой же собственный порок,
Затем, что слабосилен взор твой бренный… (XXX 76–81).

В то же время Данте не случайно предваряет структурно четкую картину Розы картиной текучего неопределенного многоцветья: Рай должен иметь в себе оба этих элемента, должен быть единством предела и беспредельности. К этому нас готовило предыдущее странствие, где были и весенний луг Земного Рая, и кристаллы небесных сфер.

Окрепшее зрение придает видению новые очертания. То, что Данте принимал за берег реки, усеянный цветами, оказалось амфитеатром, огибающим сияние круга. Происхождение круга таково: луч божественного света падает на поверхность Перводвигателя, давая ему жизнь и силу.

Образовавшееся световое пятно окружено амфитеатром, в рядах которого сидят праведники, созерцающие бога, явленного в свете. Центральное сияние образует как бы желтую сердцевину, а праведники в белых одеяниях — белые лепестки Розы Эмпирея. Сердцевина намного больше «обвода Солнца», а рядов амфитеатра более тысячи. Но эта огромная Роза почти заполнена. В Эмпирее не действуют физические законы земной оптики: близь и даль видны одинаково отчетливо. Беатриче указывает на сидение, где лежит венец: здесь скоро воссядет Арриго (император Генрих VII). Как пчелы над цветком, летают вверх и вниз ангелы. Лица у них цвета огня, крылья — цвета золота, а наряд — цвета снега.

Данте хочет расспросить Беатриче об устройстве Розы, но, обернувшись, видит старца в белоснежной ризе. Это Бернар Клервоский, который должен стать последним вожатым Данте. Беатриче вернулась на свое место, передав Данте под руководство Бернара: схоластика уступает место мистике, которая должна открыть подготовленному ученику высшие тайны Рая. Бернар указывает на часть каймы амфитеатра, выделяющуюся сиянием. Здесь сидит Мария. Идущая от нее вниз цепочка сидений занята прославленными женщинами Ветхого завета: за Марией Ева, затем Рахиль… По правую руку от Рахили сидит Беатриче, они символизируют созерцательную мудрость Ветхого и Нового завета. Эта цепочка женщин разделяет Розу на две части: по левую руку от Марии — веровавшие в Христа грядущего, по правую — веровавшие в Христа пришедшего. Напротив Марии сидит Иоанн Креститель. Вниз от него идет ряд «божьих слуг»: Франциск, Бенедикт, Августин… Этот ряд делит Розу вдоль, так же как и противоположный ряд ветхозаветных жен. Горизонтальный средний ряд, разделяющий амфитеатр пополам, служит еще одной границей. Ниже этого ряда — души младенцев. Показывая Данте «патрициев империи небесной», Бернар называет сидящего слева от Марии Адама и сидящего справа Петра. Это «как бы два корня розы неземной», т. е. основатели церкви как мистической общины верующих. Справа от Петра — апостол Иоанн, слева от Адама — Моисей. Справа от Иоанна Крестителя — мать богородицы Анна. Слева — Лючия. Больше ничего о праведниках Розы мы не узнаём, но из сказанного Бернаром вырисовывается стройный иерархический порядок, который при равной степени блаженства обеспечивает разные уровни счастья и запечатлевает все моменты священной истории, освобождая их от эмпирических случайностей.