Мартин Нексе - В железном веке

• Название: В железном веке
• Автор: Мартин Нексе
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Руководства
• Год: 1953

---

Телесных наказаний дети Эббе не знали; Эббе считал, что доброе начало в человеке требует заботливого ухода, и тогда оно пойдет в рост; добиваться же этого наказаниями — все равно что сечь человека зря, для своего удовольствия. Дети, воспитываясь в таком вольном духе, росли несколько дикими и необузданными. Все, кроме последователей Грундтвига, находили, что они невоспитанны и дерзки, и сомневались, выйдет ли из них толк, когда они вырастут. Но Эббе только смеялся на это: уж ребята его станут настоящими людьми!

Мария в скором времени дошла до предела невоспитанности, но внезапно круто переменилась и стала тихой и мечтательной девушкой; казалось, словно в ней вдруг проснулось чувство ответственности за себя. И с этой минуты, без всякого внешнего вмешательства, она превратилась в мыслящее существо, стремящееся во всех случаях жизни действовать по праву и справедливости. Некоторое время она оставалась на этой ступени, но постоянные толки о том, какая она прямая, справедливая, послужили ей во вред, и в характере ее появились резкость и заносчивость.

— У нее самой слишком мало слабостей, поэтому ей трудно проявлять снисходительность к другим, — говорил о ней порой Эббе Фискер.

Но это было лишь переходной ступенью — пришло душевное смятение и сделало ее нрав мягким и мечтательным. Хорошим человеком стала Мария, но как только смятение овладевало ею, подступу к ней не было ни с какой стороны.

Брат ее Нильс еще долгое время жил, как хотел, и делал что душе угодно. И все-таки пришел срок, и у него в свою очередь появилось чувство ответственности, хоть с ним это случилось гораздо позже, чем с сестрой, — уже в ту пору, когда он сидел на школьной скамье в Высшей народной школе.

IV

Нильс Фискер, изгнанный учитель, хотя и был еще молод, но многое уже испытал. Внешне жизнь его как будто протекала спокойно и ровно, без сучка и задоринки: он посещал грундтвигианскую школу для младшего возраста, к конфирмации его готовил грундтвигианский священник в грундтвигианской церкви, после конфирмации он поступил в грундтвигианскую среднюю школу, дававшую право сдать экзамен на аттестат зрелости, — дань времени. После окончания школы он два года под руководством отца проработал на его хуторе. Предполагалось, что он будет сельским хозяином и хутор после отца перейдет к нему; но Нильс не проявлял ни малейшего интереса к сельскому хозяйству, ему хотелось стать учителем и больше никем на свете—только учителем! Ничего не оставалось, как уступить его желанию и послать его в учительскую семинарию. Эббе Фискер не очень-то высоко ценил всю эту книжную ученость, все эти экзамены и прочую галиматью и, чтобы наперед обезвредить их действие на сына, послал его предварительно в знаменитую Высшую народную школу на юге страны, недалеко от границы, где в дни своей юности учился сам.

— Прослушай хотя бы два зимних семестра, — сказал он. — И когда ты, освободившись от всяких бредней, откроешь простор своему внутреннему «я», когда ты найдешь самого себя, тогда можешь спокойно начать свое учение. Тут тебя уж никакая наука с пути не собьет.

В Высшей народной школе юноша чувствовал себя прекрасно. Примерно двести человек учащихся обоего пола жили как добрые товарищи, без всяких любовных интрижек и легкомыслия, на лекциях сидели рядом, а по вечерам приходили друг к другу в комнаты, чтобы вместе подготовиться к завтрашним занятиям или о чем-нибудь поспорить. Проблемы, поставленные великими норвежцами Ибсеном и Бьёрнсоном, еще не утратили своего значения для молодых умов, да и вся система преподавания была так построена, чтобы научить юношей и девушек ничего не принимать на веру, не полагаться на авторитеты, а самим находить решение поставленных жизнью вопросов. Многое тут пересматривалось заново, и молодой Нильс Фискер радовался, когда старые истины, подвергшись испытанию, тускнели, а иногда их и вовсе приходилось выбрасывать на свалку. Это было словно освобождение от пут, буквально легче становилось дышать. Во многих областях он чувствовал себя в полном согласии со своим временем, всякое выкорчевывание старого вдохновляюще действовало на его ум.

Но мало-помалу он начал понимать, что не все можно подвергать испытанию; существовали вопросы, перед которыми педагоги немели, прямо-таки «становились навытяжку». Эти вопросы были священны, их касаться не должно было. Это удивляло Нильса, а подчас и мучило. В нем проснулось чувство ответственности, да еще какой ответственности! Ночи напролет он не смыкал глаз, размышляя о жизни. «Жизнь отчаянно сложна, — думалось ему, — тяжким бременем ложатся на человека ее великие загадки. Единственное, что может спасти, — это правда, это беспощадное изучение самого себя и окружающего мира». И Нильс пошел со своими вопросами к учителям. Но те опасливо уклонялись от прямых ответов и горячо убеждали его укрепить веру в себя и перестать критически относиться к жизни.

— Так ты гораздо больше возьмешь от жизни, — говорили они ему, — Ведь ты хочешь стать учителем и просвещать людей. Но цель просвещения — делать жизнь полней и богаче, а не разнимать ее на части.

Хорошо! Но если жизнь сложилась неправильно? Если люди неправильно к ней подходят?..

Молодого человека ответ учителей не убедил.

На своих уроках они осторожно обходили опасные выводы; перед теорией эволюционного развития они испытывали панический страх и немедленно сворачивали в сторону, как только тема могла привести их к выводам, противоречившим библии. Нильса тем больше это изумляло, что все его педагоги были, каждый в своей области, очень образованными людьми, а один из них был ученый с большим именем.

Серьезный перелом в развитии Нильса произошел после его столкновения именно с этим педагогом, выдающимся физиком. Как-то на уроке, объясняя законы преломления света, он сказал, будто в какой-то известный момент эти законы претерпели изменение, так как, по библии, бог однажды перекинул через небо радугу. Нильс полагал, что христианская религия слишком велика и могущественна, чтобы на ней могло отразиться то или иное толкование законов природы, для науки же, если бы она в данном случае капитулировала, это бы оказалось роковым. Он представлял себе, какие глубочайшие сдвиги произошли бы в природе, если бы эти законы были изменены. Ведь здесь дело не только в радуге; каждый живой организм, каждое растение — все зависит от света. Больше того, ему рисовалось, что все живое вымрет, вселенная рухнет, если изменить один единственный крохотный квант. На том же уроке он спросил у учителя, так ли это. И ответом ему был лишь грустный взгляд. Товарищи Нильса прочли в этом взгляде любимого учителя, что его глубоко огорчила дерзость вопроса, да и сам Нильс так это воспринял. Но после урока знаменитый физик подошел к Нильсу, положил ему руку на плечо и добродушно посмотрел ему в глаза.

— Существует столько благодарного и хорошего материала, из которого можно строить, — сказал он тихо. — К чему же растрачивать свои силы на камень, которого нельзя поднять?

Этот ответ привел Нильса в недоумение. Он не намерен был соглашаться с тем, будто есть настолько трудные задачи, что их решить невозможно. И вот постепенно он начал понимать, что жгучие вопросы современности — то, что является живой жизнью, — обходятся. Но живая-то жизнь и была той центральной проблемой, вокруг которой будто бы здесь — да и вообще в грундтвигианском движении — все вертелось. А может быть, это лишь мертвый звук? Эхо чего-то, что некогда было? Его вдруг охватила неописуемая жажда встретить человека с иным умственным кругозором. С первого дня своего появления на свет он дышал одним и тем же воздухом — все вокруг него было грундтвигианским. Он почувствовал, что привычный с детства воздух стал спертым, дышать нечем, казалось ему. Здесь все держат себя так, точно других форм живой умственной жизни не существует и только остается жалеть тех, кто мыслит иначе, чем в Высшей народной школе; на таких несчастных смотрят сверху вниз, видя в них существа, в которые господь бог забыл вдохнуть дыхание жизни.

Придя к таким выводам, Нильс стал присматриваться и прислушиваться к тому, что делается за стенами школы, и обнаружил, что некоторые люди борются именно за те идеи, которые в школе объявлены кощунственными. Это придало ему смелости, и он принялся изучать жгучие вопросы современности — дарвинизм, социализм. И вот произошло чудо — юноша, который пришел в школу, славившуюся своим религиозным духом, верующим, покинул ее скептиком.

— Не страшно! — успокоительно заявил отец. — Нильс нашел себя, а это никогда не бывает во вред человеку. Случаются вещи похуже.

В грундтвигианской учительской семинарии, куда поступил Нильс, чтобы получить звание учителя, сомнения его еще углубились, и он вернулся домой вольнодумцем.

— Да, да, свобода хороша как для Локе, так и для Тора[1], — сказал Эббе Фискер. — Нильс хороший человек, с пытливым умом, — а это главное. Пути хороших людей — пути божьи!