Александр Рубан - Пыль под ветром

• Название: Пыль под ветром
• Автор: Александр Рубан
• Жанр: Научная Фантастика

---

6

Сон был неспокойным: снилась какая-то чепуха об утерянном партбилете, который (Илья это отчётливо помнил!) остался в поезде, в пятом купе четвёртого вагона, под стопкой постельного белья, потому что в этом фирменном поезде не нужно было самому относить бельё проводнику, и, вернувшись в купе, Илья швырнул стопку прямо на документы. Причём, самым ужасным было не то, что вместе с партбилетом пропали паспорт и водительские права, а то, что командировочное удостоверение, авансовый отчёт, счета из гостиницы и даже проездные билеты, включая троллейбусные, Илья-таки сохранил (они лежали отдельно — не в бумажнике, а в дипломате) и честь по чести представил их в бухгалтерию для оплаты. Именно это ставили ему в вину на собрании и продолжали ставить на заседании парткомиссии: имел-де наглость проявить гораздо большую заботу о ста семнадцати рублях с копейками, чем о самых святых и бесценных для каждого коммуниста корочках! Больше всего возмущались копейками, которых было восемьдесят шесть и которые составляли примерно треть той суммы, что набежала за время автобусных и троллейбусных поездок по городу Казани. Любые попытки коммуниста («Пока ещё коммуниста!») Тенина объяснить и оправдаться были справедливо обзываемы демагогией и пресекались путём потрясания в воздухе двойным тетрадным листочком с наклеенными на нём троллейбусными билетиками, аккуратно прокомпостированными.

При этом Илья Борисович Тенин отчётливо понимал, что всего-то и требуется от него: склонить покаянно голову и признать отсутствие для себя каких бы то ни было оправданий. И вот тогда он непременно будет прощён и, может быть, даже отделается строгим без занесения — ибо есть ещё надежда, что проводница в четвёртом вагоне найдёт его документы и вышлет ему по почте. Но не склонялась глупая упрямая голова, пёр на рожон пока ещё коммунист Тенин, покрываясь холодным потом от недобрых предчувствий, гневно шелестел потрясаемый в воздухе злосчастный листочек, выдранный с корнем из бухгалтерского отчёта для приобщения к персональному делу, и дробно гремели по дощечкам паркета стулья, двигаемые возбуждёнными членами парткомиссии. А когда председательствующий (выяснив для полноты картины, что за истекшие три года коммунист Тенин не имел ни одного партийного поручения) громко откашлялся и скорбно-непримиримым голосом осведомился, будут ли ещё какие-нибудь предложения, кроме поступившего, и когда стало ясно, что никаких иных предложений и быть не может, — Илья Борисович схватился за то место, где у него должен был лежать партбилет, и впервые за тридцать пять лет своей жизни хлопнулся в обморок.

Очнулся он в темноте, озаряемой сполохами далёких пожаров и близких факелов. Дробный грохот передвигаемых стульев, доносившийся до него почему-то снизу, не сразу превратился в дробный грохот катящихся по брусчатке бочек с вином. И лишь когда он попытался встать, опираясь на правую руку, острая боль в искалеченных фалангах окончательно вернула его к действительности.

Горожане шли на приступ собственных твердынь.

Горели деревянные внутренности оборонительных башен, горели казармы и арсенал, рушились, уже догорая, в конце главной улицы гигантские, составленные шалашом, створы городских ворот. Впервые Илья мог воочию наблюдать радостный результат своей миссии и даже принять участие насколько это возможно с одной рукой. Укоротив ремень, он приладил винтовку за спину, спустился, оберегая правую руку, по пожарной лестнице во внутренний дворик магистратуры (он же малый перипатетический зал для разрешения крупных имущественных споров) и вышел на площадь.

И вовремя, потому что в окна магистратуры уже летели булыжники и смоляные факелы. Занялось на удивление быстро.

Когда Илья подошёл, небольшая толпа горожан уже сгрудилась вокруг откупоренной винной бочки, а рядом кого-то качали. Оказалось — лучшего факеломётчика, коим был признан бывший глава бывшей городской судейской коллегии. И не мудрено: кому как не ему знать, в какое окно и с какой силой надлежит метнуть факел, чтобы наверняка загорелось!.. Налицо было использование служебного положения в личных целях — но Илья, помня предупреждение своего Дракона, не стал высказывать это предположение вслух. Его бы просто не поняли. Над ним бы даже не засмеялись. Его бы в лучшем случае пожалели — да и сам он показался бы себе пигмеем. Завистливым злобным пигмеем среди веселящихся освобождённых титанов…

К тому же, следовало помнить о тех двух или трёх офицерах ордена, что могли ещё находиться в городе. Поэтому Илья напустил на себя по возможности беззаботный вид и танцующей походкой направился в обход пирующей толпы. Но один из титанов (со сломанной, видимо, левой рукой на перевязи) ухватил его за рукав, а другой титан сунул ему глиняный кубок с густо-красным до черноты вином. Уже и третий был рядом — с ароматно дымящимся куском прожаренного мяса, и четвёртый поспешал навстречу, неся в каждой руке по ломтю яблочного пирога, и все они похлопывали Илью по спине, теснились вокруг, тискали и целовали его, стараясь не задеть и не сделать больно его правой руке, — и не отстали, пока он не выцедил кубок до дна. Илья было подумал, что его узнали и благодарят, но скоро увидел, что так же относятся ко всем вновь прибывающим.

Один из перепивших титанов подобрался почти вплотную к догорающему зданию магистратуры и весело стравил на крыльцо. Его изумительно остроумный подвиг был встречен ликующими хоровыми выкриками: «Не судите, да не судимы будете!» — и послужил сигналом к завершению промежуточного пиршества, далеко не последнего в эту ночь.

Ещё наполовину полная бочка была водружена на раздобытую где-то тележку с колёсами в человеческий рост, побросали туда же ломы, кувалды и кирки, сверх того аккуратно сложили кубки и корзины со снедью и там же умудрились разместить пятерых или шестерых особенно увечных. Дружно впряглись и покатили всё это к восточному бастиону, где, как выяснилось, нужна подмога.

И была весёлая пьяная ночь, и горели костры на крепостном валу, и рушились в глубокий ров камни с донжонов и равелинов, и даже целые куски толстых зубчатых стен. Те, кто уже не мог работать от усталости или случайных увечий, становились виночерпиями, а танцовщицы и проститутки из восточных кварталов проявили незаурядные способности в качестве сестёр милосердия, проституток и танцовщиц… Поэты слагали небывало задорные гимны, а художники — все как один — рисовали картины на одну и ту же, подсказанную вдохновением, тему: «Свобода приходит нагая». Благо не было недостатка в бескорыстных натурщицах, как не было нужды в холстах и красках: рисовали углём и вином на ещё уцелевших стенах, ничуть не заботясь о дальнейшей судьбе мимолётных шедевров…

Рассвет застал Илью посреди голой безводной равнины, на третьей миле к востоку от города, а к полудню он рассчитывал отшагать ещё пять или шесть миль. Титаны щедро и ни о чём не расспрашивая снабдили его в дорогу. Справа и слева были привязаны к поясу по две литровые фляги с вином, а в заплечной котомке лежал подсушенный хлеб. От копчёностей же, пирогов и сластей Илья отказался: лишний вес. И коня, которого ему тоже предлагали, здесь нечем было бы напоить.

Сразу после восхода начало припекать, и пришлось ненадолго остановиться. Он снял плащ (тоже подаренный — отданный прямо с плеча, как и пояс), тесно скатал его в длинный рулон и, связав концы, перекинул через плечо под винтовку. В каком-то из давних полузабытых кошмаров он вот так же после холодной ночи в пустыне скатывал тяжёлую вонючую шинель, чтобы до полудня снова шагать по раскалённым пескам, в строю одинаково серых послушников ордена… А ещё говорят, что вещих снов не бывает!

Не меньше двух недель пешего хода отделяли двенадцатый город Ильи от запредельной бездны. По торной дороге для орденских фургонов — все три недели. Правда, по торной дороге можно верхом: там и колодцы, и навесы для отдыха через каждый десяток миль. Но Илья не случайно выбрал кратчайший, хотя и безводный, путь. Ему следовало избегать даже случайных встреч с отрядами орденской конницы. Если его узнают — схватят и убьют, как отступника. А если не узнают — схватят и заключат в ближайший из не очищенных городов. Последнее было бы даже интересно, да и против первого Илья не имел серьёзных возражений, — но лучше на обратном пути. Когда ему уже некуда будет возвращаться.

«Вот странно! — думал он, тупо, как в том вещем кошмаре, переставляя ноги. — Любимая женщина скажет тебе: „Умри!“ — и ты с радостью выполнишь просьбу. Но женщина никогда не попросит этого. Она попросит о каком-нибудь пустяке, который отнюдь не лишит тебя жизни, но всего лишь отнимет у неё смысл… Ведь это же пустяк: забросить снайперскую винтовку в бездну. Для этого нужно всего лишь уйти из ордена».

К вечеру он потерял даже приблизительный счёт пройденным милям. Ночью он завернулся в плащ и спал без сновидений, а весь следующий день снова тупо шагал, стараясь лишь не терять направление да экономить вино. Рука почти не беспокоила, но, когда на закате второго дня он решил перебинтовать её, пришлось долго отмачивать присохшие к ранам бинты, израсходовав на это два или три глотка. Растревоженные перевязкой раны саднили, и заснул он не сразу.