Юрий Лаптев - Следствие не закончено

• Название: Следствие не закончено
• Автор: Юрий Лаптев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В книгу Юрия Лаптева вошли роман, повести и рассказы.

В романе много действующих лиц, но главные из них — Михаил, избалованный сын генерала, и Митька, вчерашний вор. Благодаря усилиям коллектива оба они становятся настоящими людьми.

Полна юмора повесть «Старички районного значения» — о пенсионерах районного городка. «Следствие не закончено» — повесть о том, как следователь-коммунист спасает шестнадцатилетнюю девушку, попавшую в воровскую шайку.

«Вот так-с…» — рассказ о короткой, но глубоко значительной беседе студента с В. И. Лениным. В «Напутствии» возникает образ А. М. Горького.

Вошедшие в книгу произведения различны по жанру, но их объединяет серьезное внимание автора к современным нравственным проблемам. Герои их — люди чистые и душевно щедрые. Они активно отстаивают в жизни свои убеждения.

---

— Не дай тебе бог узнать такой причины, Клаша! — У Антониды от неожиданно накатившейся злой слезы заблестели глаза. — Да легче до сорока лет в девках просидеть, чем в тридцать безмужней бабой остаться! Ну, кому я нужна такая?.. Молодому разве что побаловаться, а старику… На кой черт они мне сдались, тот же Ефимка… Тьфу!

Клаша тоже оторвалась от шитья, с изумлением взглянула на Антониду.

— А зачем приучаешь к себе?

— Кого?

— Да хоть бы и Ефима Григорьевича. Или…

— А зачем меня бог бабой сотворил? — Антонида обеими руками сдавила свою тугую грудь. Но, увидав смущение на лице Клавдии, и сама смутилась оттого, что сказала девушке такие слова. Снова низко склонилась над шитьем. Обе на некоторое время усердно занялись работой.

— Сергей-то тебе пишет? — вновь нарушила молчание Антонида.

— Нет. Забыл небось.

— С чего же это у него память отшибло?

— Гордые, видно, они, герои, — отозвалась Клавдия почти шепотом.

Антонида вновь оторвалась от шитья. Заговорила громко и сердито:

— И как это вы, барышни, дешево себя цените? Да разве ты плохая невеста?.. Веселая, здоровая и премию вон какую по телятам получила. Чего ж ему еще надо, персидскую княжну?.. Ты, Клаша, так вопрос ставь: ну, Сергей Ефимович, поскольку ты оказался героем, я согласна пойти за тебя. Но уговор — чтобы и в дальнейшем ты не уронил этого звания!

Клавдия рассмеялась. Одобрительно взглянула на Антониду своими темными, не по-девичьи беспокойными глазами.

— Мне бы твой ум да сноровку, Антонида Петровна.

— Не торопись. Поживешь с мое, такая же будешь. Да и сейчас я тебя рядом с Настасьей не поставлю.

— Ну что ты, что ты, — обиделась за подругу Клавдия.

— Не поставлю!.. Эко золото — живет при отце и, кроме его сподников, коровьего хвоста да горшков, дела не знает!

— Чем же она виноватая?

— Характером! Да я бы такого родителя…

Антонида не докончила, так как в сенях раздались шаги и в избу вошел сам родитель.

— Легок ты на помине, — улыбнулась Антонида, откладывая в сторону шитье. А смутившаяся Клавдия поспешно поднялась с табурета.

— Здравствуйте, девчата, гармонист пришел! — благодушно пошутил Ефим Григорьевич. Попав в теплую, чисто прибранную избу и учуяв запах съестного, он окончательно успокоился. Не спеша разделся, сполоснул под рукомойником руки. Клавдия подала ему чистое полотенце.

— А где Настасья-то, не в магазин, случаем, вышла? — спросил, вытирая руки, Ефим Григорьевич.

— Насти дома нет, — сказала Антонида.

— Корову я обиходила и курам проса дала, — заговорила Клавдия. — А щи в печке. И баранина. Сейчас соберу вам, Ефим Григорьевич, покушать.

— Так, — Чивилихин сразу помрачнел. — Сама, значит, ушла, а вас здесь хозяйничать оставила?

— Папаша мне приказали пока что пособить вам… — Клавдия умоляюще взглянула на Антониду, ища поддержки. Антонида неспешно поднялась с лавки, поправила волосы и спросила самым обыденным тоном:

— Ну, а в районе что новенького? Евтихий постного масла добыл ай нет?

— Так… Очень замечательная картина. — Ефим Григорьевич прошел к столу, грузно опустился на стул. Нервно поерошил бородку, откашлялся. — Не знаю, как и благодарить мне вас за такое ваше сочувствие.

— Ну, я побегу, Антонида Петровна, — сказала Клавдия, напуганная видом Ефима Григорьевича.

— Иди… Утречком только не забудь корову подоить.

— Насчет этого не беспокойтесь. Приду.

Клавдия кое-как надела платок, накинула на плечи шубейку, сказала «до свиданьица» и быстро вышла. А Антонида направилась к печи.

— Это что ж такое делается-то, а? — не так зло, как потерянно заговорил Ефим Григорьевич. — Смешно даже.

— Смеются и то.

— Кто смеется?

— Люди… Прими руки-то.

Ефим Григорьевич суетливо сдернул со стола руки и стал помогать Антониде расстилать скатерть. Потом, притихнув, молча следил, как женщина резала хлеб, хлопотала у печи, налила и поставила перед ним тарелку со щами. Машинально взял ложку, хлебнул, не рассчитав, что щи очень горячие.

Антонида улыбнулась.

— Не торопясь кушай. Печь-то сегодня топлена середь дня, еще не остыла.

Ефим Григорьевич резко отодвинул тарелку, крикнул:

— А все ты виновата, модница!

Антонида рассмеялась.

— Опять не угодила, значит?.. То-то ты вчера и цеплялся к моему подолу, как репей. Или то не в зачет?

— Мало ли кто к тебе цепляется! — огрызнулся Ефим Григорьевич, впрочем значительно сбавив тон. Уж он-то знал, какой острый язык у Антониды. — Лучше бы Егорку своего на поводу держала.

— Что, что?! Ты Егора Васильевича при мне не задевай! — произнесла Антонида с угрозой. — Не его вина, что грех между нами был. И Настасью свою зря отучаешь от парня. Он, ежели сказать по чести-совести, не хуже твоего сына. Понял?.. А то не только дочери жизнь перекосишь, а, гляди, и сам в дураках останешься.

— Уходи отсюда, Антонида Петровна, — не своим, скрипучим голосом сказал Ефим Григорьевич, задыхаясь от сдерживаемого раздражения. — И не приходи больше ко мне, сделай милость.

Антонида пристально поглядела на Ефима Григорьевича, затем молча зачерпнула из ведра ковш воды и подала ему. Сказала по-бабьи сочувственно:

— На, испей… Я ведь не со зла тебя обижаю. Сама не больно хороша.

Ефим Григорьевич неуверенной рукой принял от Антониды ковш. Пил жадно, проливая студеную воду на бороду и грудь. Напившись, сразу весь обмяк, ссутулился. Заговорил негромко, жалобно:

— Срам-то какой, бож-же ты мой милосливый!

Глядя на Чивилихина, Антонида украдкой смахнула слезу. Но заговорила твердым голосом:

— Никакого сраму нет! Не та у тебя, Ефим Григорьевич, дочь, чтоб уронить себя позволила. А глупых разговоров не слушай, да и сам поменьше языком шевели. На-ко, утрись да кушай щи-то, а то и вовсе остынут.

Антонида протянула Ефиму Григорьевичу полотенце.

— Где Настасья-то?.. Узнала бы пошла, — попросил Ефим Григорьевич.

— Куда ж я пойду на ночь глядя?.. Говорю тебе, не беспокойся о своей Насте. Гляди, еще и сегодня вернется.

— Вернется, говоришь?.. Ну-к что ж, коли так, — вновь оживляясь, заговорил Чивилихин, успокоенный тоном Антониды. — Сурьезно поговорю!.. Меня вон и в районном комитете партии знаешь как уважают!

Антонида хотела что-то сказать, но только вздохнула и укоризненно покачала головой. Достала из печи плошку с тушеной бараниной, поставила ее на стол перед Ефимом Григорьевичем. Затем все так же молча оделась и вышла.

Долго поджидал Ефим Григорьевич возвращения дочери, одиноко мотаясь по своей опустевшей избе. То и дело подходил к окошку, но видел в нем только свое отражение; два раза, не прикрыв даже шапкой голову, выходил во двор и, приоткрыв калитку, смотрел вдоль пустынной улицы на светящиеся кое-где огоньки в окнах. Прислушивался — но доносился только собачий лай да очень отдаленное пиликанье гармоники. Опять Ефим Григорьевич понуро возвращался в свою жарко натопленную, чисто прибранную, но все равно неуютную горницу.

Потом он достал из комода бумагу, конверт и чернила во флакончике из-под духов «Наяда». Долго рассматривал наклейку на флаконе: наяда чем-то напоминала Настю. Ефим Григорьевич шумно задышал и решительно вывел на конверте:

«Город Москва. Кремль. Калинину Михаилу Ивановичу».

Но как начать письмо, не знал. Несколько раз прочищал перо, натужно кряхтел, почесывал концом ручки в бороде.

Потом отложил бумагу, придвинул к себе остывшие щи и стал с жадностью есть, посматривая на выведенный на конверте адрес. Поел и баранины, затем убрал посуду со стола на шесток, сполоснул руки и вновь сел за письмо. Подумал, сокрушенно вздохнул и начал писать:

«Дорогой наш сын и Герой Советского Союза Сергей Ефимович! В начале письма хочу сообщить вам, что мы живы и здоровы и радуемся вашему поведению».

Писал Ефим Григорьевич долго. Очень трудно было излить обиду, потому что никто, в сущности, его не обижал. Еще труднее было сочинить жалобу на дочь и на Егора Головина: ведь Ефим Григорьевич хорошо знал отношение Сергея к ним обоим. По десять раз Чивилихин перечитывал каждую выведенную строчку и расстраивался, потому что получалось не так, как хотелось бы. Опять писал.

Тихо в избе. Только умиротворяюще тикают ходики, поцарапывает перо да скрипит иногда под Ефимом Григорьевичем стул.

Время перекатилось уже за полночь, когда Ефим Григорьевич, с великим трудом осилив письмо к сыну, принялся за письмо к Калинину. Это оказалось легче; ведь Михаил Иванович не знал, что за человек Егор Головин и какое сложное для Ефима Григорьевича сплетение обстоятельств произошло в его семье. Тут можно было себя приукрасить, да и присочинить кое-что для убедительности.