Николай Карабчевский - Что глаза мои видели. Том 1. В детстве

• Название: Что глаза мои видели. Том 1. В детстве
• Автор: Николай Карабчевский
• Издательство: Ольга Дьякова и К°
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1921

Воспоминания русского адвоката Н. П. Карабчевского (1852–1925).

Выпущены в Берлине в 1921 г. Старая орфография изменена.

---

Особенно мучительны стали эти ночные переживания после одного происшествия. К нам на двор привезли хворого пасечника, которого бабушка очень ценила, почему и решила поместить его в городской госпиталь, чтобы его вылечили.

До отправления в госпиталь его приютили в одной из «людских» горниц; с ним была его жена и старуха мать. Они умоляли не отсылать его в госпиталь и дать ему умереть спокойно. Надежда Павловна была их ходатаем в этом перед бабушкой. Дня три длились переговоры, пока осмотревший больного доктор не объявил, что он в последнем градусе чахотки и что не только дни, но и часы его сочтены.

Скоро он, действительно, скончался, о чем все в доме немедленно узнали по причитаниям и плачу его баб. Это началось с вечера и продолжалось всю ночь: вопли и причитания становились все голосистее. Я не выдержал, со страху убежал в спальню матери, забрался ей за спину в постели и только тут мог заснуть.

На утро меня стало мучить любопытство: «пришла кормильцу смерть!» «умер!» «скончался!» и в причитаниях баб, особенно явственно, — «на кого же ты нас покидаешь?!»

Я улучил минуту, когда меня выпустили на двор, и пробрался к дальней «людской», в самой глубин двора, откуда шли причитания и вопли.

Низкие окна позволили мне заглянуть в горницу, где днем горели свечи и освещенный ими худой, весь в белом, желтый мертвец лежал во всю свою длину на широкой скамье!..

Лицо его, точно прозрачно-восковое, обрамленное черными с проседью волосами, нисколько не было страшно, но когда я увидел его посиневшие, костлявые руки, неподвижно сомкнутые на груди, мною овладел ужас. Простой сосновый гроб стоял торчком тут же в углу.

Покойника в тот же день на подводе, запряженной волами, увезли со двора. Его бабы не хотели хоронить его иначе, как на своем деревенском кладбище.

Впечатление от этой первой смерти, которую я видел близко, не сразу изгладилось из моей памяти. Тревога за дорогих близких, стала сознательно овладевать моею душой. Я удваивал свою нежность к ним, ласкался и мучился, стараясь никого не огорчить. Вместе с тем я как-то разом излечился от своего «насморка», перестал быть «плаксой». Точно сообразил, что то, над чем я хныкал до сих пор, не стоило слез и что их надо беречь и таить для большего.

Даже бабушка под конец заметила во мне эту перемену и иногда, в моем же присутствие объявляла маме: «он у тебя стал наконец умным!», на что мать, проводя рукою по моей голове, низменно ей отвечала: «Он и всегда был хороший!»

Глава пятая

Бабушка Евфросиния Ивановна пользовалась большим почетом в городе.

Урожденная Кирьянова, она была дважды замужем и оба раза за вдовцами, у которых, от первого их брака, были также дети.

Благодаря этому, ее родство и свойство было очень сложно и многочисленно.

По великим праздникам и в день ее именин «весь город» приезжал к ней на поклон и большинство состояло из родственников и свойственников, вплоть до самых отдаленных.

Сама она выезжать не любила, но изредка давала «вечера» и любила созывать к торжественным обедам. В сочельники, под Новый Год и на Пасху все сколько-нибудь ей близкие обязательно должны были трапезовать у нее.

По рождению она была, очевидно, из «столбовых», так как именье «Кирияковка», в несколько тысяч десятин земли, с соответствующим числом «крепостных душ», было ее родовым, наследственным именьем.

Первым браком она была замужем за Дмитрием Петровичем Кузнецовым. Он умер генерал-лейтенантом, состоя в должности инспектора морского кораблестроения, которое процветало в Николаевском адмиралтействе.

Я видел его портрет. Это был сухощавый мужчина, склада Александровских времен, в мундире, с высоким расшитым воротником, подпиравшим его красивое, бритое, с тонкими чертами, лицо.

«Кузнецовских» у бабушки в живых осталось двое: Всеволод и Аполлон Дмитриевичи, но у покойного от первого брака были: Александр Дмитриевич, Петр Дмитриевич и Елизавета Дмитриевна.

Из этих последних на памяти моей только Александр Дмитриевич и Елизавета Дмитриевна; Петра Дмитриевича, служившего в балтийском флоте и умершего в Кронштадте, я никогда не видел, но знавал впоследствии двух его сыновей.

Елизавету Дмитриевну, по мужу Иванову, (она уже вдовела) — «тетю Лизу» я знал очень хорошо и любил ее. У нее было уже взрослое потомство, когда я был ребенком. Три дочери и три сына. Кроме старшей дочери, которая была уже замужем и не жила в Николаеве, две остальные были девицы и обе уже «выезжали», а вывозила их в свет именно «тетя Люба», т. е. наша мама.

Елизавета Дмитриевна, преждевременно состарившаяся, была большая домоседка. Она вечно была занята хозяйством: варила варенья всевозможных сортов, солила огурцы, приготовляла разные фруктовые пастилы и т. п., и снабжала всем этим и многих родственников.

Когда ей удавалось сестру и меня залучить к себе, то мама наша бывала в немалом страхе за наши желудки, боясь, чтобы мы не заболели. Угощения бывали непомерно обильны и чрезвычайно вкусны. Вареники с творогом различных наименований, равно как и вареники с вишнями, подаваемые со сметаной, были преимущественно ее гордостью. Но и кроме вареников, чего только не умела она, самолично, вкусно приготовить!..

Ее «девицы» беспрестанно, по соседству, забегали к «тете Любе» и охотно возились с нами, ее детьми. Одна из них, младшая, и была та «Леля» (старшую звали Любой), которая, однажды, напугала меня «старой жидовкой». Это не мешало нам быть большими приятелями, так как она была неистощимая «выдумщица».

Младший сын тети Лизы, Ваня, за неспособностью, не окончив курса морского корпуса, был определен юнкером в местный пехотный полк. Он жадно стремился к блестящим эполетам прапорщика и много и старательно трудился.

Средний, Миша, до моего появления на свет, утонул, купаясь в Ингуле. Тетя Лиза не могла забыть его и, казалось, любила его больше всех живых своих детей, вместе взятых.

Она нередко говаривала: «Мишечка мой был умница… Вот, Бог его к себе и прибрал!»

Старший из детей тети Лизы (Давид), флотский лейтенант, был гигантского сложения и роста и остался у меня в памяти в качестве какого-то сказочного Голиафа, когда в одну из зим, перед отбытием своим на Амур, через всю далекую Сибирь на «перекладных», он предстал перед нами в полном дорожном, на сибирский лад, облачении.

Он был весь в оленьем меху от головы до пят, так что казался даже страшным, хотя из под мехового колпака и меховых наушников, завязанных под подбородком, виднелись и его добрые глаза, и рыжеватые усы, сдвинувшиеся кверху от обычной его добродушной улыбки. Он ехал служить через далекую Сибирь, на Амур, как объясняла тетя Лиза нашей маме, чтобы получить «двойное содержание» и поскорее выслужить пенсию.

Тетя Лиза неизменно величала нашу бабушку «маменька», а ее дети «бабушка». И та, в свою очередь, была с ними совершенно «по-родственному».

«Маменькой» называл бабушку и Александр Дмитриевич Кузнецов, ее пасынок.

Это был тип особенный, вполне — примечательный.

Ранее, чем мы с сестрой его увидали, наше воображение было уже потрясено домашними толками о нем. Мама, беседуя откровенно с Надеждой Павловной о нем, не раз договаривалась до того, что называла его «просто бешенным», но выражала надежду, что хоть под старость он угомонится.

Не скажу, чтобы я радостно стал ожидать его прибытия, когда для него стали готовить «малый дворовый флигель», отделенный от нашего дома только холодными сенцами.

Это казалось мне тем более обидным, что как раз незадолго перед тем в этом именно флигеле, по соседству с нами, жил некоторое время, «постоялец», «ополченский генерал», который оставил по себе очень хорошее воспоминание.

Этот «постоялец» появился у нас совершенно неожиданно.

Как-то в осенние сумерки, когда мама и все домашние, в том числе Надежда Павловна и «кузины» Люба и Леля, и даже сестра Ольга, рассевшись у круглого стола нашей столовой, щипали из полотна корпию и шили из тонкого холста бинты, а я глядел из окна на улицу, я вдруг увидел, что улица запружается все прибывающими откуда-то солдатами.

Тут не было бы ничего удивительного, так как целые полки, с музыкой или барабанным боем, нередко проходили мимо нашего дома, но это бывало обыкновенно утром, или днем, а теперь уже стемнело, и шли солдаты чересчур вольно, какими-то кучками, а не рядами. Было совсем не похоже на то, как должны идти солдаты в строю.

Еще я заметил, что у ворот попутных домов, кто-то отделял двух, трех солдат, ставил мелом палочки на воротах, и отделенные солдаты входили через калитку на двор.

Мне показалось это удивительно странным и даже тревожным и я обратил на это внимание присутствовавших, Все кинулись к окнам. Оказалось, по соображениям мамы, что, за переполнением казарм, это разводят по домам «на постой» партию проходящих через Николаев «ополченцев».