Николай Карабчевский - Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия

• Название: Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия
• Автор: Николай Карабчевский
• Издательство: Ольга Дьякова и К°
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1921

Воспоминания русского адвоката Н. П. Карабчевского (1852–1925).

Выпущены в Берлине в 1921 г. Старая орфография изменена.

---

Впрочем, когда я пишу эти строки, Россия изнывает от таких кровавых ужасов, что туда и дорога всему, вообще, что довело ее до этих тяжких дней.

Рано или поздно покаянным стоном разразится она и сгинет тогда все случайным вихрем нанесенное на нее извне. Кровавый революционный пир, заданный ей, в годину тяжкой войны, на деньги мутного источника, не скоро ею будет забыт.

Глава пятая

Принадлежа к очень большому по своей численности сословию петербургских присяжных поверенных, бывая нередко в Москве и в самых отдаленных местах России в качестве уголовного защитника (недаром покойный В. Д. Спасович в одной из своих застольных речей прозвал меня «Летающим Голландцем») я знал довольно близко состав, настроение и наличные силы российской адвокатуры и вправе отметить из ее рядов тех, чьи имена, так или иначе, фигурировали в качестве политических деятелей.

Свободное, самоуправляющееся сословие адвокатов при самодержавно-бюрократическом строе, конечно, являлось большою аномалиею и явным показателем недоделанности насущнейших мирных реформ царствования Александра II.

Когда хочешь управляться деспотически только физической силой, пренебрегая правом и моралью, вполне последовательно упразднить сословную организацию независимой адвокатуры. Царское Правительство не посмело сделать этого, как сделало советское правительство, а с другой стороны не сумело идти в контакт с строгой законностью, только при наличности которой сословие адвокатов могло быть его союзником.

Именно на первых же порах, когда приток в адвокатуру талантливейших сил был особенно велик, правительство могло черпать из него надежнейших своих представителей. Но отношения установились как раз обратные: в адвокатуру из магистратуры устремлялось, как раз, все живое, честное, независимое. Такие имена как Жуковский, Андреевский, Александров (защитник Веры Засулич) и другие, ставшие украшением сословия, исчезли из списков прокуратуры, непомерно ослабив ее именно благодаря невозможному, с точки зрения законности, направлению деятельности таких министров юстиции, как Муравьев и Щегловитов.

Высшее судебное учреждение для всей России, Правительствующий Сенат, за последние годы по составу сенаторов, был не правительствующим, а лакействующим, вполне послушным директивам министров юстиции, хотя бы директивы эти нарушали явно закон… Особенно верно это относительно Уголовного Кассационного Департамента Сената, в котором вымерли такие честно-консервативные типы, как Репинский, бар. Тизенгаузен, Фененко и другие, и откуда были удалены в Общие Собрания такие талантливые и испытанные юристы либерального оттенка, как А. Ф. Кони, В, А. Случевский, Ф. А. Арнольд и др.

Гражданские процессы, если они не были выдающимися, ни по сумме, ни по положению участвующих, избегали министерского давления. Но в делах где, так или иначе, был ход к министру юстиции, адвокату противной стороны надо было смотреть в оба. Я лично, при Муравьеве, в двух-трех выдающихся гражданских процессах испытал это, и в свое время затратил всю свои энергию, чтобы парализовать закулисное давление едва не погубившее заведомо правые дела.

Что касается до уголовного правосудия то, вне суда присяжных, его решения были сплошь тенденциозны и рабски угодливы политике данного министра юстиции. Достойно замечания, что тяжущиеся из аристократической, или из близкой правительству среды, пользующиеся услугами адвокатов, избегали иметь своими поверенными или юрисконсультами лучших представителей, присяженной адвокатуры. Они довольствовались услугами либо частных поверенных, либо присяжных поверенных таких судебных округов, где не имелось Советов присяжных поверенных и где не принятые Советами по нравственным основаниям лица, находили себе приют. Это характерное явление объяснялось именно тем, что такие поверенные не брезгали никакими закулисными ходами в Министерстве Юстиции, а в последнее время и у самого Распутина, во время, якобы, могущественного его влияния.

Безграмотные записки Распутина, то к тому то к другому, министру нередко имели иногда решающее влияние на исход дела. Нечего и говорить, что, достойные и уважающее себя и свое звание, присяжные поверенные, как от огня бежали от подобных дел и комбинаций.

Лично меня, имевшего значительную практику и по преимуществу уголовную, нередко умоляли «написать только два слова» Распутину относительно исходатайствования помилования то тому, то другому осужденному, уверяя, что именно моя «авторитетная» просьба, поддержанная им, будете иметь верный успех.

Я не согрешил ни разу. Чувство нравственной брезгливости каждый раз заставляло меня на отрез, не входя ни в какие подробности, отказываться от подобных дел. Так же поступали все уважаемые мною товарищи по сословию.

Ни разу в жизни ж не встречался с Распутиным и не знал бы вовсе как он выглядел, если бы однажды весною его мне не указали едущего по «Островам», в придворной карете. Резко малеванный портрет «черного монаха» в спущенном окне кареты, как в раме, был мною запечатлен.

Было бы, к сожалению, неправдой утверждать, что все адвокатское сословие, как один человек, отдавалось чистому служению правосудия. В его среде было не мало отрицательных типов, посвятивших себя исключительно наживе и делецкой юркости; но все же была основа в лице «стариков» (anciens) чтимых сословием и державших, твердою рукою, в качестве Членов Совета, лучшие его традиции и чаяния. В общем это было сословие либеральное, не только в профессиональном значении этого слова, но и по своим политическим тенденциям. Иначе, разумеется, быть и не могло, так как самоуправляющаяся группа образованных общественных деятелей не могла же слиться с бездарным правительственным топтанием на одном месте, проявлявшим властную тенденцию только пятиться назад, а не идти твердыми шагами вперед к заветной цели, постепенно-стойкого, разумного строительства страны.

При наличности, в дореволюционной России сановно-чиновного (но не царского) абсолютизма, существование на ряду с этим свободного самоуправляющегося сословия адвокатов было резкою, почти трагическою аномалию. Явно противуположные общественные задачи не могли не ставить адвокатуру в противоречие с видами и чаяниями правительства, и вполне естественно, что вся публичная деятельность лучших адвокатских сил была у нас всегда деятельностью систематически оппозиционною. Это пытались обуздать и Муравьев и Щегловитов и такие их ставленники, как старший Председатель Петербургской Судебной Палаты Крашенинников или сенаторы: Бахтаров, Гредингер и т. д. Но эти попытки только раздражали общественное мнение и увеличивали значение и силу публичного адвокатского слова.

Истинно талантливые и умные адвокаты не злоупотребляя ими, лишь в миру действительной целесообразности, пользовались своим даром для утверждения закона, справедливости и здравых общественных понятий, но на ряду с этим в сословии нарождалась группа уже явных политических агитаторов, пользующихся при, всяком удобном и неудобном, случае адвокатской трибуной исключительно в видах революционных.

До 1904 года о явных политических выступлениях вообще не могло быть речи, и все сводилось к тому или иному направлению в деятельности судебной и общественной… К этой последней примыкали частные собрания, где занимались провидением горизонтов будущей политической карьеры того иди другого кружка или партии.

В адвокатуре я всегда стоял особняком, т. е. не примыкал ни к партии, ни к кружку, но любил сословие, как таковое, с его задачами, которые всегда ставил высоко. Служение закону и морали я считал великой услугой для родины, именно у нас в России, где и то и другое покоилось еще на шатких, колеблющихся основаниях.

Глава шестая

Внутри самого сословия, вначале, «политиканы» были наперечет, но в последнее время, начиная с несчастной японской войны, их число все увеличивалось и деятельность их приобретала характер настойчивой планомерности. Судебные политические процессы теперь уже служили трибунами для революционной пропаганды, нередко выходя за пределы объективного, хотя бы и в страстной форме, освещения надвигающейся на Россию грозы в виде насильственного государственного переворота.

Такие адвокаты, как Родичев, Керенский, Соколов, не отличаясь ни умом, ни талантливостью, ни широтою мировоззрения, были вполне подходящими стенобитными орудиями, ударявшими всегда в одну и ту же точку, по заранее выработанному революционному трафарету. И они добились своего; приобрели в конце концов последователей, союзников и подражателей, настолько, что к периоду 1904–1905 годов составляли уже весьма заметную и довольно властную в сословии группу.

До 1905 года большинство сословия если не враждебно, то во всяком случае без всякого энтузиазма оценивало и их личности и их стенобитное усердие, неизменно напряженное при каждом незначительном публичном их выступлении. Их ораторские таланты, в среде где блистали Спасович, Герард, Потехин, Александров, Пассовер, Жуковский, Андреевский и многие другие первоклассные судебные ораторы, ценились не очень высоко. Ни сколько-нибудь благоприятных внешних данных, ни эрудиции, ни широкой образованности, ни образности мысли и выражения в их распоряжении не имелось. Как адвокаты они были и навсегда остались посредственностью в отличие от московских представителей той же политической группы в лице Тесленко, Малентовича, Муравьева и некоторых других, гораздо более их талантливых.