Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

• Название: Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого
• Автор: Сергей Цветков
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-227-03449-6

Известный писатель, автор многочисленных научно-популярных книг и статей, историк С.Э. Цветков подробно рассматривает один из самых драматических периодов древней русской истории — со второй половины 70-х годов X века до 1054 года. Это время кровавых династических распрей, коренного преображения духовных основ древнерусской жизни, блестящего взлета древнерусской государственности и культуры, напряженного поиска Русью своего места в мировом историческом процессе, время великих людей, великих событий, великих идей.

---

Тем не менее Владимир не спешил созывать вече. Он не хотел действовать напролом, не исчерпав предварительно немногочисленных средств убеждения, имевшихся в миссионерском арсенале той эпохи. Одним из них было эффектное, ошеломляющее зрелище, другим — проповедь. Язычники должны были своими глазами убедиться в ничтожности старой религии и неотвратимости предстоящей перемены веры. Для этого Владимир повелел разрушить святилище Перуна — то самое, которое несколькими годами раньше сам же распорядился устроить «на холме вне двора теремного». «Поганьскыя богы, паче же и бесы, Перуна и Хорса и ины многа попра и скруши идолы», — пишет Иаков Мних[66]. Житийно-летописное предание добавляет еще, что Владимир приказал своим слугам сбросить статую Перуна на землю, привязать ее к хвосту коня и волочить с «горы по Боричеву [взвозу] на Ручей», колотя поверженного идола жезлами — «не потому, что дерево чувствует, но для поругания беса, который прельщал нас в этом образе». Слуги сопроводили истукана до днепровских порогов, а там — пустили его по течению. Древнерусская литература XI в. (митрополит Иларион, Иаков Мних) не знает этих подробностей. Впрочем, надругательство над поверженными богами было в обычае при подобных обстоятельствах. Например, когда в 1168 г. датчане взяли город Аркону (на острове Рю-ген), где находилось наиболее почитаемое в славянском Поморье святилище Святовита, датский король велел «вытащить этот древний идол Святовита, который почитается всем народом славянским, и приказал накинуть ему на шею веревку и тащить его посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросить в огонь» (сообщение Гельмольда).

Доказав свою решимость искоренить идолопоклонство, Владимир разослал по городу христианских священников, которые «ходяще по граду, учаху люди вере Христове»{79}. Роль лроповедников, по-видимому, взяло на себя духовенство киевских храмов, имевшихся на то время, — Святого Илии и других. Однако Иоакимовская летопись сообщает также об участии в крещении киевлян некоторого количества болгарских иереев, привезенных Владимиром в Киев с согласия Константинопольского патриарха{80}. Это известие выглядит правдоподобно, так как греческие священники по незнанию славянского языка, конечно, не годились в миссионеры.

Крещение народа

Поругание языческих святынь и увещевания христианских проповедников вызвали разлад среди киевских идолопоклонников: кто-то склонялся к тому, чтобы переменить веру, кто-то упорно держался старины, большинство же колебалось. Видя это, Владимир решил, что пора наконец прибегнуть к авторитету княжеской власти.

Летописно-житийная концепция крещения Руси, принятая Повестью временных лет, не отрицая самого факта насилия над религиозной совестью киевлян-язычников, постаралась, однако, сгладить его картиной всеобщего согласия с решением князя: «…Володимер посла по всему граду, глаголя: «аще не обрящется кто заутро на реке, богат ли, ли убог, или нищ, ли работник [раб, холоп], противен мне да будет. Се слышавше людье, с радостью идяху, радующееся и глаголюще: «аще бы се не добро было, не бы сего князь и боляре прияли». Аналогичная запись в «Чтении о Борисе и Глебе» преподобного Нестора («ни бо единому сопротивяшеся, ни вопреки глаголющю; но яко издавна научен, тако течаху радующеся к крещению») свидетельствует, что этот официально-оптимистический взгляд на крещение Руси утвердился в церковной среде в последней трети XI в.

Более древняя летописная традиция, отраженная в «Истории» В.Н. Татищева, повествует об этом иначе. Повеление Владимира креститься было встречено жителями Киева неоднозначно: «Тогда Владимир послал по всему граду, глаголя: «заутра всяк изидет на реку Почайну креститися; а ежели кто от некрещеных заутра на реке не явится, богат или нищ, вельможа или раб, тот за противника повелению моему причтется». Слышавшие же сие, людие многие с радостию шли, рассуждая между собою, ежели бы сие не было добро, то б князь и бояра сего не прияли. Иныи же нуждою последовали, окаменелыя же сердцем, яко аспида, глуха затыкающе уши своя, уходили в пустыни и леса…»{81}

Достоверность татищевского известия подтверждает известный фрагмент «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона: «И заповеда [Владимир] по всей земле своей креститися… и не бысть ни единого же противящеся благочестному его повелению: да аще кто и не любовью, но страхом повелевшего крещахуся, понеже бе благоверие его с властью сопряжено».

Крещение  киевлян.  Рис.  В.П.  Верещагина 

Однако — и об этом нельзя забывать — несомненный оттенок принудительности в действиях Владимира по отношению к киевским язычникам был стилизован в древнерусской литературе тоже не вполне адекватно историческим реалиям конца X в. Почти безграничная власть киевского князя, которой, пускай и ропща, повинуется народ, — картина для того времени «далекая от действительности, созданная под впечатлением христианского учения о божественном происхождении власти с вытекающим отсюда требованием беспрекословного ей подчинения»{82}.

Ничего подобного не было и не могло быть в Киеве 988 г. Насильственное обращение в христианство некоторой части киевлян было обусловлено характерной особенностью внутриполитических отношений у славян при родоплеменном строе. Вечевой порядок требовал от участников сходки единодушного приговора. Несогласных с мнением большинства поначалу уговаривали всем миром[67], а с теми, кто, несмотря ни на что, продолжал упрямиться, поступали как с преступниками, подвергая их тяжелым наказаниям — побоям, грабежу имущества или крупному денежному взысканию[68]. Поэтому, если Владимир и позволил себе припугнуть колеблющихся, то все-таки роль главного и непосредственного притеснителя киевских язычников, безусловно, сыграло само вече, потребовавшее от «окаменелых сердцем» подчиниться выбору князя[69]. В этой связи представляется вероятным, что упорствующие идолопоклонники, будто бы сами ушедшие «в пустыни и леса», на самом деле были изгнаны вечем (изгойство было труднопереносимым состоянием для общинного сознания людей того времени, и потому вряд ли могло стать добровольным уделом даже тех, кто открыто противился принятию христианства). В обществе, которое ставило сплоченность и единство, пусть даже формальное, на первое место в ряду социально-политических ценностей, насилие над душою было в порядке вещей — в этом не видели чего-то недопустимого или хотя бы отчасти предосудительного.

Итак, киевское вече, пошумев, одобрило призыв князя и городской знати всем миром поменять веру. На следующий день[70]поутру, на берегу реки (то ли Почайны, как сказано в татищевском источнике и в Житии Владимира особого состава, то ли Днепра, по известию Повести временных лет и Обычного жития Владимира) сошлось множество людей обоего пола и всех возрастов. Священники разделили их на группы и велели по очереди заходить в реку, которая заменила собою купель. Чтобы вся толпа могла разместиться на мелководье, первым рядам приходилось заходить в воду по шею, следующие за ними стояли в воде по грудь, а тем, кто оказывался ближе всего к берегу, вода доходила до колена. Священники читали положенные молитвы, а потом давали каждой купе крестившихся христианские имена: одно мужское — общее для всех мужчин, другое женское — всем женщинам (никакого бытового неудобства от этого не возникало, так как и после крещения в повседневном обиходе все равно использовались только светские, «языческие» имена). Пробовали сосчитать новообращенных, да сбились со счету{83}.

В конце лета — начале осени 988 г. Владимир с дружиной отправился встречать невесту. «На другое лето по крещении [имеется в виду личное крещение князя в 987 г.] к порогам ходи», — пишет Иаков Мних[71]. Сам князь с большей частью своих людей, вероятно, встал в порогах, выслав вперед, к днепровскому устью, несколько ладей, на борту которых могли разместиться Анна и вся ее свита. Посыльные, однако, вернулись ни с чем. Византийский корабль, который должен был доставить Анну в Киев, так и не появился. Неожиданное препятствие преградило «царице росов» дорогу в ее новую столицу.

Глава 5. ПАДЕНИЕ ХЕРСОНА

Причины похода на Херсон

Корсунскии поход по праву занимает видное место в истории византийского брака Владимира. В памяти русских людей конца XI — начала XII в. прочно отложилось, что жениться на Анне Владимир смог только после того, как овладел Херсоном; там же, в одной из херсонских церквей, произошло их венчание. Но причинная связь между самым громким военным предприятием Владимира и его женитьбой на греческой царевне довольно скоро забылась, — «корсунская легенда» является поздней и неудачной попыткой ее восстановить. Этому литературному памятнику уже ничего не известно ни о международной политической обстановке 987—989 гг. в целом, ни о подлинных обстоятельствах заключения русско-византийского династического союза. Тем не менее господствующая историографическая традиция, следуя если не букве, то духу «корсунской легенды», рассматривает корсунскии поход как враждебную акцию Владимира по отношению к Византии[72]. Предполагается, что Владимир был обманут Василием II, который, подавив при помощи русского войска восстание Фоки, отказался выслать в Киев свою сестру. Тогда разъяренный князь напал на Херсон и силой вынудил василевса выполнить его обещание. Подчеркну еще раз, что эта версия всецело покоится на предположении о двуличности Василия II, будто бы неукоснительно придерживавшегося матримониальной доктрины византийского двора, запрещавшей выдавать греческих принцесс замуж за «варваров». В предыдущих главах мы уже имели возможность убедиться в безосновательности этого воззрения на политические принципы Василия II.