Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

• Название: Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
• Автор: Сергей Цветков
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-227-04364-1

Книга известного писателя и историка С.Э. Цветкова посвящена эпохе расцвета Древней Руси (XI—XIII вв.). Автор показывает это время во всем его сложном противоречии: с одной стороны — бесконечные княжеские распри, с другой — настойчивое стремление великих представителей древнерусской государственности объединить страну. Цветков подробно прослеживает постепенное угасание могущества Киева и перемещение государственного центра тяжести на земли Северо-Восточной Руси. Необычайно интересно прорисованы ключевые фигуры этого времени: Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо.

---

Безучастное отношение русских людей к заморским войнам «латинников» хорошо прослеживается на материале древнерусских летописей, чьи сведения о целом столетии ожесточенной борьбы крестоносцев с мусульманами за Палестину (с конца XI по конец XII в.) исчерпываются несколькими разрозненными известиями, разительно отличающимися от цельных, обстоятельных описаний крестоносных войн, которые в изобилии представлены в латинских, византийских и восточных хрониках, и притом полученными явно из вторых рук. Иногда это просто мимоходом брошенная фраза, за которой угадывается широкий исторический подтекст, как, например, вложенные в уста «жидов» (хазарских иудеев, участников легендарного «испытания вер» при дворе князя Владимира) саморазоблачительные слова: «Разгневася Бог на отци наши и расточи ны по странам грех ради наших и предана бысть земля наша христианом» (под 986 г.). Но чаще встречаем лаконичные замечания, вроде «взят бысть Ерусалим безбожными срацины» (Ипатьевская летопись, под 1187 г.) или «в се лето христиане взяша Иерусалим под турком» (Густынская летопись, под 1099 г.). Характерно, что в последнем случае летописец допустил неточность, которая выдает его слабую осведомленность относительно расстановки сил в Палестине накануне Первого крестового похода, поскольку «священный град» был отвоеван крестоносцами не у турок, а у египетского султана, который в августе 1098 г. отнял его у сельджуков. Нелишне отметить также, что подавляющее большинство древнерусских известий о военных предприятиях крестоносцев совершенно лишено эмоциональной окраски. Лишь однажды киевский летописец, автор статей Ипатьевской летописи о событиях 80—90-х гг. XII в., позволил себе открыто выразить симпатии к участникам Третьего крестового похода (1189—1192). Поведав о его неудаче и гибели императора Фридриха I Барбароссы (1190), он убежденно заключил, что павшие немецкие рыцари сопричтутся к лику мучеников за веру: «Сии же немци, яко мученици святии, прольяша кровь свою за Христа со цесари своими, о сих бо Господь Бог наш знамения прояви… и причте я ко избраньному Своему стаду в лик мученицкыи…» Но подобные настроения были, безусловно, исключением. Общепринятое на Руси отношение к крестоносцам скорее можно найти в древнерусском переводе «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия. В одном месте этого сочинения русский книжник конца XI — начала XII в. присовокупил от себя к тексту оригинала решительное осуждение латинян за недостойное поведение в Святой земле (особенно рыцарям досталось за «мздоимание»), а в конце все же заметил: «Но обаче иноплеменници суть, а наше учение прикасается им», то есть: хотя они чужеземцы и чего с них взять, однако же христиане, как и мы. Словом, так отстраненно можно писать только о бесконечно «далеких» войнах, пускай и грандиозных по своему масштабу, но совершенно не затрагивающих родных пенатов.

Если русские люди XII—XIII вв. и устремлялись в Палестину, то отнюдь не из желания встать в ряды освободителей Гроба Господня. Крестовые походы повлияли на Русь лишь в том отношении, что вызвали здесь бурное оживление интереса к паломничеству к святым местам{102}, который привел даже к появлению новой социальной группы — «калик[197] перехожих», ставших неотъемлемой частью древнерусской жизни и литературы. Кое-кто из этих странников потрудился записать свои дорожные впечатления. Наиболее известным памятником такого рода является «Хождение» в Святую землю игумена Даниила[198]. Этот образованный и наблюдательный представитель южнорусского духовенства[199] посетил Палестину между 1101 и 1113 гг.[200], пробыв там, по его собственным словам, 16 месяцев. Жил он преимущественно в Иерусалиме, на подворье православного монастыря Святого Саввы, откуда предпринимал странствия по всей стране, имея в качестве своего руководителя «добраго вожа», одного из сведущих старцев приютившей его обители. Иерусалимский король Балдуин I (1100—1118), ставший во главе крестоносцев после смерти Готфрида Буйонского, оказывал Даниилу всякое содействие в его разъездах по Святой земле и посещении христианских святынь.

Печать Святополка Изяславича

Относительно «хождения» Даниила в научной литературе также выдвигались предположения, будто его путешествие в Иерусалим было предпринято не по одним только религиозным мотивам, но имело и политический аспект. Например, М.Н. Тихомиров расценивал его как очевидное «свидетельство о политическом участии русских князей в Крестовых походах… Что его (Даниила. — С. Ц.) миссия в Палестину имела какое-то политическое значение, видно из того, что русский игумен вел переговоры с королем Болдуином… Русский паломник был со своею дружиною, по-видимому достаточно многочисленной, для защиты от нападения мусульман…»{103}. На особое благоволение Балдуина к русскому паломнику упирал и В.В. Данилов, видевший в данном обстоятельстве доказательство того, что Даниил был официальным посланником Святополка Изяславича, якобы желавшего установить дипломатические контакты с государем Иерусалимского королевства{104}. А Д.С. Лихачев подозревал в Данииле агента черниговских князей, будто бы искавших у латинско-католических властей Святой земли поддержки против Владимира Мономаха{105}. Между тем текст «Хождения» удостоверяет, что встреча Даниила с Балдуином носила случайный характер, а все «переговоры» с вождем крестоносцев, о которых упоминает игумен, заключались в том, что он взял на себя смелость обратиться к «иерусалимьскому князю» с двумя просьбами: дать ему охрану от сарацин и выделить «привилегированное» место на празднике схождения благодатного огня. Не стоит удивляться и тому, что Балдуин оказывал Даниилу знаки уважения, — в лице русского игумена он чтил страну, которая, по словам митрополита Илариона, «ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли» и чьи князья породнились почти со всеми королевскими дворами Европы (сам Балдуин был женат на старшей внучке французской королевы Анны Ярославны). Что касается ссылки на о многочисленную дружину» Даниила, которая, по мысли исследователя, должна была, по-видимому, подчеркивать высокий статус его «посольства», та это всего лишь недоразумение, так как, по свидетельству самого же игумена, его спутниками были всего восемь человек, — и все, как и он, «тоже худа и без оружия». Наконец, ни из чего не видно, чтобы Даниил противопоставлял черниговских князей Владимиру Мономаху и другим русским князьям. Напротив, называя себя «игуменом Русьскыя земли», а не какого-то отдельного княжества, он усматривал одну из главных целей своего паломничества в том, чтобы помолиться «во всех местех святых» за всех «князь русскых, и княгинь, и детей их, епископ, игумен, и боляр… и всех христиан», и ставил себе в заслугу то, что вписал в синодик монастыря Святого Саввы «имена князей рускых»: Михаила (Святополка Изяславича), Василия (Владимира Мономаха), Давыда Святославича, Михаила (Олега Святославича), Панкратия (Ярослава Святославича), Глеба Менского (минского князя Глеба Всеславича) и всех прочих кхтолко [сколько] есмь их помнел имен, да тех вписах… И отпехом литургии за князи русскыя и за вся христианы 50 литургий, и за усопшаа 40 литургий отпехом». Другую великую удачу своего «хоженья» в Святую землю Даниил видел в том, что ему удалось за некую мзду, данную ключарю гробницы Спасителя, получить доску, «сущую во главах Гроба Господня святаго». Вот в этой доске и еще нескольких подобных реликвиях, добытых русскими паломниками в Палестине в XII — первой половине XIII в., и состояла вся «добыча» Русской земли с Крестовых походов.

Глава 6. ЗНАЧЕНИЕ ЭПОХИ СВЯТОПОЛКА ИЗЯСЛАВИЧА

Двадцатилетнее правление Святополка Изяславича легко недооценить. Этот долговязый человек с длинной бородой и пронзительным взглядом, как рисует его татищевский словесный портрет, не был любим современниками, заработал среди них «плохую прессу», а последующие историки в подавляющем большинстве усвоили критическое отношение к нему своих предшественников — древнерусских книжников конца XI — начала XII в.

Святополк и в самом деле не был образцом государя; душевные его качества также оставляли желать лучшего. Его обвиняли в сребролюбии и скупости, отягощении подданных бесчисленными поборами, неразборчивости в средствах и холодной жестокости, с которой он губил людей ради присвоения их имущества. Киево-Печерский патерик говорит, что «в дни княжения своего Киеве Святополк Изяславич много насилие створи и домы сильных [зажиточных и знатных киевлян] искорени без вины, имения многим отьим…». В другом сочинении того времени (в составе Успенского сборника XII—XIII вв.) рассказывается, как Святополк сажал людей в темницу по ложным доносам, «не справив», то есть не расследовав дела, «но послуша облыгающих»{106}. Особую ненависть киевлян вызывало покровительство великого князя (конечно, не бескорыстное) еврейским ростовщикам, которые ссужали разоренному населению деньги под чудовищные «резы» (проценты), доводя людей до совершенной нищеты и кабалы[201]. Впрочем, ростовщическими операциями не брезговали ни сам князь, ни его ближнее окружение, ни городская верхушка; и даже представители духовенства «резали» свою паству самым немилосердным образом[202]. Относящееся к этому времени послание митрополита Никифора (1104—1121) на сыропустную неделю взывает «ко игуменам, ко всему иерейскому и диаконскому чину, и к мирским людям»: «…отпусти должникам долги; а если это невозможно, то отпусти, по крайней мере, большой рост, который, подобно змию, снедает убогих. Если же ты постишься и между тем с брата берешь рост, нет тебе никакой пользы. Ты мнишь себя постящимся, а вкушаешь мясо — не мясо овцы или других животных, но плоть брата твоего, закалая его злым ножом лихоимания, неправедной мзды, тяжкого роста». Однако неприятие церковью всякой лихвы не выходило за рамки морального порицания[203].