Пётр Валуев - Черный бор: Повести, статьи

• Название: Черный бор: Повести, статьи
• Автор: Пётр Валуев
• Издательство: Аграф
• Жанр: Религия: христианство
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0183-3

Петр Александрович Валуев (1815–1890), известный государственный деятель середины XIX в., стал писателем уже в последние годы жизни. Первая его повесть — «У Покрова в Лёвшине» сразу привлекла внимание читателей. Наиболее известен роман «Лорин», который восторженно оценил И.А Гончаров, а критик К. Станюкович охарактеризовал как «любопытную исповедь» с ярко выраженной общественно-политической позицией «маститого автора».

«У Покрова в Лёвшине» и «Черный Бор» — лучшее из всего написанного Валуевым. В них присутствует простодушный и истинно русский лиризм. Сочно и живописно описана жизнь провинциальной Москвы и картины усадебной жизни, осложненные мистическими мотивами.

Как религиозный мыслитель П.А Валуев представлен статьями «Религиозные смуты и гонения от V до XVII в.» и «Религия и наука», в которых автор обратился к проблемам богословия и истории церкви.

Произведения графа Валуева впервые приходят к современному читателю.

---

— Как? Снегину? — спросил ошеломленный Карл Иванович. — Зачем вам вызывать Веру Алексеевну Снегину к допросу?

— Если хотите — не к допросу, — она не обвиняется, — а к даче показания. Ее нельзя не вызвать, и нельзя от нее показания не отобрать.

— Неужели ее и в суд будут вызывать?

— Если дело дойдет до суда — конечно.

— Помилуйте, г-н следователь, — сказал взволнованным голосом Крафт, — вызывать и публично допрашивать молодую добропорядочную девушку по делу о воровстве и о воровстве будто бы совершенном сопровождавшей ее горничной, и печатать о том в газетах — это ужасно!

— Оно неприятно, без сомнения, — сказал Чуйкин, — но неизбежно. Притом показание Снегиной будет в пользу обвиняемой. Вы сами не пожелали бы лишить ее выгод такого показания.

Крафт замолчал. Он думал о том, как сказать Вере и Клотильде Петровне о предстоявшем свидетельском допросе.

— Сожалею, — сказал Чуйкин, вставая и тем давая понять Крафту, что объяснение с ним покончено, — сожалею, что пока не могу исполнить вашего желания. Увидим, что окажется возможным позже, смотря по ходу следствия.

— Сила Кузьмич Гренадеров, — доложил вновь вошедший сторож.

— Проси, — торопливо сказал Чуйкин. — Прощайте, г-н Крафт.

— Не позволите ли мне дождаться Силы Кузьмича? — спросил Карл Иванович. — Он к вам пожаловал по тому же делу и с такою же просьбой, как я.

— По тому же делу, — повторил нерешительно Чуйкин. — Тогда не угодно ли вам остаться?

Сила Кузьмич Гренадеров занимал видное положение в московском торговом мире. Он был всем более или менее известен своим богатством, щедрою благотворительностью и гостеприимством в подгородном сельце Торцеве, где он обыкновенно проводил весенние и летние месяца года. Наружность Силы Кузьмича не соответствовала имени, которое он носил. Небольшой ростом, тщедушного телосложения, всегда опираясь на узловатую трость, когда-то им привезенную с Урала, он ни на кого не мог производить впечатления физической силы. Но другие силы, нравственного свойства, в нем были видны с первого взгляда. Густые, над глазами нависшие брови, курчавая черная борода и быстрота телодвижений обнаруживали решительный характер и настойчивую волю, а в голубовато-серых глазах, спокойно светившихся под навесом бровей, высказывались мягкость и доброта сердца, которым поступки Силы Кузьмича никогда не изменяли.

Чуйкин встретил нового посетителя за дверьми своего кабинета и вместе с ним возвратился в кабинет.

— А! Вот и Карл Иванович, — сказал Гренадеров, увидев Крафта, с которым он давно был знаком, потому что встречался с ним у доктора Печорина. Он подошел к Крафту и приветливо подал ему руку.

— Вероятно, — продолжал Гренадеров, обращаясь к Чуйкину, — я уже теперь вас напрасно потревожил моим визитом.

— Не напрасно, Сила Кузьмич, — сказал Крафт. — В моей просьбе господин следователь мне отказал.

— Как? Вы отказали, вы отказываете, Иван Семенович? — спросил Гренадеров, придвинув стул и садясь у письменного стола Чуйкина. — Вы не принимаете таких порук, как мы?

— Не в том затруднение, Сила Кузьмич, — отвечал Чуйкин. — Дело-то само по себе не такое, чтобы удобно было сразу отдавать на поруки…

— Полноте, любезный Иван Семенович, — перебил решительным тоном Гренадеров. — Я вам скажу, наоборот, что дело такого свойства, что вы сами не прочь поручиться за бедную девушку, которую вы засадили в тюрьму; вас только стесняет кое-какое начальство. Доктор Печорин мне рассказал дело как следует, а я Печорину верю как самому себе. Когда такие люди, как Печорин, Карл Иванович и я, за кого-нибудь заступаются и ручаются, вы все, господа судебники, можете быть благонадежны. Садитесь, пишите свое постановление…

— Право, нельзя так вдруг…

— Напротив, именно вдруг и без отсрочки. — Я в ваших глазах вижу, что по сердцу вы заодно со мною. Я вас знаю, Иван Семенович: у вас сердце есть. Вы еще не успели почерстветь и душой пересохнуть над номерами ваших статей, которых я не знаю, да и знать не хочу. Счастье, собственно, для вашей совести, как и для бедной оклеветанной девушки, — да и для меня, — что Печорин успел меня захватить. Я уже собирался ехать в Торцево; но он захватил и успел меня наставить. Мы с ним доехали до переулка, перед вашим домом. Он спешил в переулок к какой-то больной — а я спешил к вам. Коли делать доброе дело, так делать как следует. Ни одной лишней минуты та девушка не должна сидеть под вашим замком.

— Признаюсь, — сказал нерешительно Чуйкин, — что я сам желал бы ее освободить; но вы знаете, что мы производим следствия под прокурорским надзором…

— Так что же? Кто из вашей прокуратуры занимается этим делом?

— Товарищ прокурора Крутилов.

— Крутилов? Так не извольте беспокоиться. Я вам отвечаю за то, что он моего поручительства не забракует. А доказать легко. Завтра табельный день. Приезжайте обедать ко мне, в Торцево, и передайте Крутилову, что я его жду с вами. Будете ли вы?

— Постараюсь быть, — сказал Чуйкин, садясь за письменный стол.

— В какой сумме прикажете поручиться? — спросил Гренадеров.

— По статье 425, требуется в данном случае не менее тысячи рублей. Попрошу две.

— Хоть четыре, хоть десять — сколько угодно, — я ничего не рискую.

— Более двух не нужно.

— Извольте. Так пишите же постановление. Мне ведь придется подписать, а копию, надеюсь, вы потрудитесь мне прислать позже, не задерживая исполнения.

— Пришлю, — сказал Чуйкин, — об освобождении Прасковьи Михайловой тотчас сделаю распоряжение.

— Доброе дело сделали вы, Сила Кузьмич, — сказал с просиявшим лицом Крафт.

— Не я, а мы трое, сообща, его сделали, — отвечал Сила Кузьмич. — Но оно еще недоделано. Как будет далее, со следствием, Иван Семенович?

— Следствие, конечно, должно идти своим порядком до конца, — сказал Чуйкин. — Потом дело поступит в суд.

— Хорошо; мы завтра переговорим об этом с вами и Крутиловым. Только не извольте торопиться через меру. Не одно же это дело у вас на руках?

— К сожалению, гораздо более, чем следовало бы на одни руки набрасывать.

— Тем лучше. Время здесь может принести свою долю пользы.

— Когда потребуете вы показания от Веры Алексеевны Снегиной? — спросил Крафт.

— Повестку я пошлю сегодня, но, пожалуй, распоряжусь так, чтобы она была доставлена только завтра, и срок для дачи показания назначу еще тремя днями позже. Пока могу допросить кое-кого из дома Сухоруковой и заняться другими делами.

— Хорошо, — сказал Гренадеров, — но мы вам мешаем. Дописывайте свое постановление. Я между тем переговорю с Карлом Ивановичем. — Гренадеров отвел Крафта в сторону и торопливо сказал ему несколько слов вполголоса.

— Я сам об этом уже думал, — отвечал Крафт, — но хотел прежде посоветоваться с Печориным.

— Ладно, — сказал Гренадеров, — я и ему говорил о том. Время у вас есть. Во всяком случае, я теперь же заеду, чтобы предупредить.

Поздно вечером в тот же день Карл Иванович сидел за письменным столом и писал письмо, над которым часто призадумывался, как будто затрудняясь находить соответствовавшие его цели выражения или обороты речи.

— Ты пишешь к Леонину? — сказала вошедшая Клотильда Петровна.

— Да, не могу не писать; но трудно сказать то, что сказать хочу.

— Что же хочешь ты сказать? — спросила Клотильда Петровна, садясь против мужа по другую сторону стола.

— Хочу сказать правду — но так, чтобы не возбудить лишнего беспокойства.

— Трудно не встревожить такими известиями.

— Но и молчать нельзя. Леонин должен быть своевременно извещен и предупрежден. Мы Парашу выручили; но дело не кончено, оно дойдет до суда и там, может быть, должна будет явиться бедная Вера. Вообрази себе, как будут публично объясняться причины бегства Веры и Параши, в каком виде может быть представлена сцена с Глаголевым, как газеты будут старательно передавать и пояснять все подробности дела — и какое впечатление все это произведет на отца Леонина.

— Все это и меня пугает; но разве предупредить нельзя? Печорин уверяет, что вам удастся.

— По крайней мере, мы на то надеемся и условились не далее как завтра попытаться. Отец Антоний берет на себя попытку расшевелить совесть Варвары Матвеевны, а Печорин постарается, с той же целью, подействовать на благочинного Глаголева. Ему стоит только сказать два слова Варваре Матвеевне, она ему слепо повинуется.

— А если ни то, ни другое не удастся?

— Тогда я пойду своим путем.

— По моему мнению, — сказала Клотильда Петровна, — этот путь один и приведет к цели.

Утром на следующий день товарищ прокурора, Крутилов, получил от прокурора Белозорова записку. Он прочитал ее два раза и положил на стол, с которого еще не был убран его ранний завтрак, но потом снова взял в руки и прочитал еще раз.