Исаак Зингер - Последняя любовь

• Название: Последняя любовь
• Автор: Исаак Зингер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0438-5

Эти рассказы лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса Зингера уже дважды выходили в издательстве «Текст» и тут же исчезали с полок книжных магазинов. Герои Зингера — обычные люди, они страдают и молятся Богу, изучают Талмуд и занимаются любовью, грешат и ждут прихода Мессии.

Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня называли лгуном. Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперед, конечно, большой, но ведь это одно и то же.

Исаак Башевис Зингер

Зингер поднимает свою нацию до символа и в результате пишет не о евреях, а о человеке во взаимосвязи с Богом.

«Вашингтон пост»

Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии по литературе, родился в польском местечке, писал на идише и стал гордостью американской литературы XX века.

В оформлении использован фрагмент картины М. Шагала «Голубые любовники»

---

— Куда же вы пошли?

— А что, это имеет какое-нибудь значение? Я пошел в дешевую гостиницу и снял номер. Постепенно все пришло в норму, я снова смог функционировать. В общем, как-то пережил эту ночь, а наутро улетел в Лондон. Мой старинный друг работал там в одной из еврейских газет, выходившей на идише. Он приглашал меня несколько раз. Все издательство помещалось в одной-единственной комнате, и вскоре газету пришлось закрыть, но на какое-то время я был обеспечен и жильем, и работой. Из Лондона в 1950 году я перебрался в Буэнос-Айрес, Здесь я встретился с Леной, моей нынешней женой.

— А что стало с сестрами?

— А вы знаете? Я знаю столько же.

— Неужели вы никогда с тех пор не получали от них никаких известий?

— Никогда.

— А вы не пытались их разыскать?

— О таких вещах стараешься забыть. Я даже в какой-то момент попробовал убедить себя, что все это мне приснилось. К сожалению, это произошло наяву. Это такой же факт, как то, что мы сидим здесь с вами.

— Как вы его объясняете?

— Никак.

— Может быть, их не было в живых, когда вы уходили?

— Нет, они не спали и прислушивались. Живого с мертвым не спутаешь.

— А неужели вам никогда не хотелось узнать, что с ними стало?

— Ну, а если бы даже и хотелось? Наверное, живут где-нибудь. Колдуют потихоньку. Может быть, вышли замуж. Три года назад я был в Париже; дом, в котором мы жили, уже снесли. На его месте теперь гараж.

Мы помолчали. Потом я сказал:

— Если бы масса состояла из переживаний, каждый камень на дороге был бы сгустком страдания.

— Может быть, так и есть. В одном я уверен: все в мире живет, страдает, борется, вожделеет. Такого явления, как смерть, просто не существует.

— Но в таком случае Гитлер и Сталин никого не убили, — сказал я.

— Убивать все равно нельзя. Даже иллюзию. Пейте кофе.

Мы еще помолчали, затем я полушутя спросил:

— Какой урок можно извлечь из этой истории?

Хаим-Лейб улыбнулся:

— Если безумная теория Ницше о конечном числе комбинаций атомов и вечном возвращении справедлива, и когда-нибудь будет еще один Гитлер и еще один Сталин и новая Катастрофа, и через триллион лет в Штеттине вам повстречается симпатичная молодая девушка, не отправляйтесь с ней на поиски ее сестры.

— Согласно этой теории, — возразил я, — у меня не будет выхода. Мне придется поехать и испытать то же, что и вы.

— Ну, вот тогда и узнаете, каково мне было.

НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР

Тишину моей квартиры нарушил телефонный звонок. Незнакомый женский голос произнес:

— Вы меня наверняка не знаете, но я — во всяком случае, как читательница — знаю вас по меньшей мере лет двадцать. Мы даже однажды виделись. Меня зовут Перл Лейпцигер.

— Я вас знаю, — ответил я. — Я читал ваши стихи. Мы встречались у Бориса Лемкина на Парк-авеню.

— Значит, вы меня все-таки помните. Дело в том, что группа еврейских писательниц и несколько постоянных читательниц и почитательниц еврейской литературы решили вместе встретить Новый год. Борис Лемкин тоже хотел приехать. Можно даже сказать, что это его идея. И вот мы подумали, как было бы замечательно, если бы и вы пришли. Будет несколько женщин и двое мужчин: Борис Лемкин и его тень Гарри. Я понимаю — вы известный писатель, а мы только кучка престарелых дебютанток — фактически любительниц, — но мы действительно преданы литературе и всегда читаем все, что вы пишете. Поверьте, вы будете окружены самыми искренними поклонницами.

— Перл Лейпцигер, это большая честь для меня. Скажите, где и когда нужно быть.

— Знаете, мы решили устроить настоящий пир. В конце концов Новый год — и для нас праздник. Приходите, когда хотите, — чем раньше, тем лучше. Послушайте, у меня появилась идея — а почему бы вам не прийти к ужину? Будут Борис, Гарри, а остальные подойдут чуть попозже. Я знаю, что вы хотите сказать, — вы вегетарианец. Можете положиться на меня. Я приготовлю вам точно такой суп, какой делала ваша мама.

— Откуда вы знаете, какие супы делала моя мама?

— Из ваших книг, откуда же еще?!

Перл Лейпцигер продиктовала мне свой адрес в Восточном Бронксе и подробно объяснила, как добраться на метро. Она рассыпалась в благодарностях. Я знал, что Перл за пятьдесят, но голос у нее был молодой и бодрый.

В канун Нового года начался сильный снегопад. Улицы стали белыми, а небо к вечеру — лиловым. Нью-Йорк сделался похож на Варшаву. Не хватало только извозчиков. Когда я шел по заснеженным улицам, мне казалось, что я слышу позвякивание колокольчиков. Я купил бутылку шампанского и поймал такси до Бронкса, что в такой день — большое везенье. Было еще рано, но дети уже гудели в рожки, возвещая приход Нового года. Мы ехали через еврейский квартал, и то тут, то там я замечал рождественские елочки, украшенные электрическими гирляндами и мишурой. Большинство магазинов было закрыто. В тех, что еще работали, запоздалые посетители покупали закуску и выпивку. По дороге я мысленно укорял себя за то, что избегаю собратьев-писателей и не посещаю их собраний и вечеринок. Дело в том, что, когда я с ними встречаюсь, мне сразу же сообщают, кто что обо мне сказал или написал. Левые писатели ругают меня за то, что я не поддерживаю идею мировой революции, сионисты — за то, что не воспеваю героическую самоотверженность пионеров еврейского государства.

Борис Лемкин был богатым владельцем фирмы по продаже недвижимости и покровителем еврейских писателей и художников. Авторы посылали ему свои книги, а он высылал им чеки. Он покупал картины. Жил он на Парк-авеню с Гарри, своим старым другом из Румынии. Борис называл его «мой диктатор». На самом деле Гарри, или Гершель, был его дворецким и поваром. Борис Лемкин слыл дамским угодником и великим гурманом. Уже несколько лет они с женой жили раздельно. По слухам, он был обладателем огромной коллекции порнографических фильмов и фотографий.

В четверть седьмого такси остановилось перед домом Перл Лейпцигер, и я на лифте поднялся на четвертый этаж. Дверь в ее квартиру была открыта — хозяйка ждала меня на пороге. Перл была маленького роста, с высокой грудью, широкими бедрами, крючковатым носом и большими черными глазами, светящимися польско-еврейской радостью жизни, которую, кажется, ничто не могло омрачить. На ней было вечернее платье с люрексом и золотистые лаковые туфельки. Крашеные черные волосы были зачесаны наверх. На шее поблескивал золотой могендовид, в ушах болтались длинные серьги, на пальце сверкал бриллиант — несомненно, и то, и другое, и третье — подарки Бориса Лемкина. По-видимому, она уже немного выпила — хотя мы были едва знакомы, я был заключен в объятия. Уже в прихожей до меня донесся аромат маминого супа: ячмень, чечевица, сушеные грибы, жареный лук. Гостиная была вся заставлена безделушками. На стенах висели картины, очевидно написанные живописцами, которым покровительствовал Борис Лемкин.

— Где Борис? — спросил я.

— Опаздывает, как обычно. Он недавно звонил — сказал, что скоро будет. Давайте выпьем. Что вы хотите? У меня есть практически все. Я испекла ваше любимое анисовое печенье — не спрашивайте, откуда я знаю.

Пока мы пили херес и ели анисовое печенье, Перл сообщила:

— У вас много врагов, но и друзей — тоже много. Я всегда вас защищаю. Никому не позволяю вас поносить в моем присутствии. И чего только о вас не говорят! Что вы и сноб, и циник, и мизантроп, и отшельник! Но я, Перл Лейпцигер, бросаюсь на вашу защиту, как львица. Один умник договорился до того, что назвал меня вашей любовницей. Я всем им отвечаю одно: стоит мне только открыть какую-нибудь из их книжонок, я сразу же начинаю зевать, но когда…

Зазвонил телефон. Перл схватила трубку:

— Да, он здесь. Не опоздал ни на минуту. Принес шампанское, как настоящий кавалер. Борис? Еще нет. Небось, как всегда, обхаживает какую-нибудь дуреху. Мои писательские акции падают, но я утешаю себя тем, что перед Богом мы все равны. И муха, и Шекспир ему одинаково дороги. Не опаздывайте. Что? Не нужно ничего приносить. Я купила столько пирожных, что до Пасхи хватит.

Было уже двадцать минут восьмого, а Борис все не появлялся. За это время мы с Перл стали такими задушевными друзьями, что мне были поверены все самые интимные подробности ее жизни.

— Я родилась в религиозной семье, — рассказывала Перл. — Если бы в юности мне сказали, что я выйду замуж не по закону Моисея и Израиля, я сочла бы это неостроумной шуткой. Но Америка все поставила с ног на голову. Моему отцу пришлось работать в Шабат — для него это было страшным ударом, так же как и для мамы. Фактически это убило их. Я стала посещать собрания левых, где проповедовали атеизм и свободную любовь. На одном из таких собраний я и встретила Бориса. Он поклялся, что, как только разведется со своей мегерой, мы поженимся. Я все приняла за чистую монету. Знаете, он такой искусный враль, что мне потребовалось несколько лет, чтобы его раскусить. Даже сейчас он не признается, что у него есть другие женщины, и меня это просто бесит. Зачем человеку в семьдесят лет столько романов? Он, как те римляне, которые засовывали пальцы в рот, избавляясь от одной еды, чтобы тут же наброситься на другую. К тому же он сумасшедший! Насколько он сумасшедший, знаю только я, но что касается денег, он умнее всех нас, вместе взятых. За месяц до кризиса двадцать девятого года он продал все акции и получил полмиллиона долларов наличными. В те времена за такие деньги можно было купить пол-Америки. Он и сам не знает, сколько у него сейчас денег. Но все равно, из него и цента не вытянешь. Когда он начинает кутить, то проматывает тысячи, и вдруг из-за какого-то доллара… Кажется, кто-то приехал. Наверное, он. Ну, наконец-то.