Бенжамен Констан - Адольф

• Название: Адольф
• Автор: Бенжамен Констан
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1982

Книга Бенжамена Констана «Адольф» — одно из самых замечательных произведений французской литературы по силе, остроте и глубине психологического анализа, окрашенного своеобразной лирической чувствительностью, которая и делает это произведение в высшей степени романтическим.

Особенность книги в том, что здесь даны во всех подробностях перипетии угасания любовного чувства. Эволюция отношений Адольфа и его возлюбленной Элленоры и составляет сюжет романа, в котором почти демонстративно отсутствует что бы то ни было «внешнее»: среда, обстановка, пейзаж. Описывая и анализируя угасание любви, Констан как бы утверждает право своего героя любить и ценить самого себя превыше всего и всех. Так отражаются друг в друге либерализм политического и индивидуализм философско-психологического плана.

---

Я думал, что смогу в роли холодного, беспристрастного наблюдателя изучить ее характер и ее ум; но каждое слово, которое она говорила, казалось мне полным неизъяснимой прелести. Намерение понравиться ей внесло в мою жизнь новый смысл и необычайно оживило все мое существование. Это сходное с волшебством действие я приписывал ее очарованию; я насладился бы им еще полнее, если б не обязательство, которое наложило на меня самолюбие. Это самолюбие постоянно вставало между Элленорой и мной. Я как бы считал своим долгом возможно быстрее идти к той цели, которую я себе поставил, — поэтому я не мог безраздельно отдаваться своим впечатлениям. Мне не терпелось открыться ей, ибо я воображал, что стоит мне только сделать это — и успех обеспечен. Я не думал, что люблю Элленору, но уже не мог бы отказаться от стремления нравиться ей. Я постоянно был занят ею, я строил тысячу планов; одержимый той неискушенной самонадеянностью, которая уверена в успехе, потому что ни в чем еще себя не испытала, я измышлял тысячи способов одержать победу.

Однако меня останавливала какая-то непобедимая робость; слова замирали на моих устах, или мои речи заканчивались совсем не так, как были задуманы. Во мне шла борьба — я возмущался самим собой.

Наконец я обратился к доводам рассудка, дабы выйти из этой борьбы, не роняя себя в собственных глазах. Я сказал себе, что не следует чрезмерно торопиться, что Элленора недостаточно подготовлена к признанию, которое я намеревался ей сделать, и что лучше повременить. Почти всегда, чтобы жить в мире с самим собою, мы выдаем наше бессилие или наши слабости за расчеты и стройные системы — это удовлетворяет ту часть нашего существа, которая, можно сказать, наблюдает за другой.

Неловкое положение затягивалось. Каждый день я окончательно назначал на завтра решительное признание, и каждый день протекал, как предыдущий. Присутствие духа возвращалось ко мне, как только я покидал Элленору; тогда я опять принимался за свои искусные планы и всевозможные ухищрения; но стоило мне только снова очутиться подле нее, и я снова трепетал и терялся. Тот, кто стал бы читать в моем сердце, когда Элленоры не было со мной, счел бы меня холодным, бездушным соблазнителем; тот, кто увидел бы меня рядом с ней, принял бы меня за неопытного, смятенного, страстного обожателя. И то, и другое суждение было бы ошибочно: в человеке нет полного единства, и он почти никогда не бывает ни совершенно искренним, ни совершенно лживым.

С каждым днем все более убеждаясь, что у меня никогда не хватит мужества открыться Элленоре, я решился написать ей. Граф П. был в отъезде. Борьба, которую я так долго вел со своим собственным характером, раздражение, вызванное тем, что мне не удалось его преодолеть, неуверенность в успехе моих домогательств — все это внесло в мое письмо волнение, весьма похожее на любовь. Разгоряченный вдобавок своим же слогом, я, заканчивая письмо, почувствовал в себе крупицу той самой страсти, которую стремился изобразить так красноречиво, как только мог.

Элленора увидела в моем письме то, что естественно было в нем увидеть: мимолетное увлечение человека, бывшего на десять лет моложе ее, человека, чье сердце открылось чувствам, ранее ему неведомым, и который заслуживал скорее жалости, нежели гнева. Она ответила мне ласково, дала благожелательные советы, предложила искреннюю дружбу, но объявила, что до возвращения графа П. не может меня принимать.

Я был потрясен ее ответом. Воображаемое чувство, раздраженное препятствиями, полностью завладело мною. Любовь, которую я час тому назад так искусно изображал, вдруг, казалось мне, охватила меня с подлинным неистовством. Я поспешил к Элленоре. Мне сказали, что ее нет дома. Я написал ей; я умолял ее согласиться на последнюю встречу; в исступленных выражениях говорил ей о моем отчаянии, о тех гибельных замыслах, которые мне внушало ее жестокое решение. Почти весь день я тщетно дожидался ответа. Я пытался облегчить свое неописуемое страдание, повторяя себе, что завтра преодолею все препятствия, проникну к Элленоре и переговорю с нею. Вечером мне принесли от нее записку в несколько слов; они были ласковы. Я уловил в них оттенок сожаления и грусти; но она упорствовала в своем решении и заявляла, что оно непоколебимо. Я снова явился к ней на другой день. Оказалось, что она уехала в какое-то поместье, названия которого ее слуги не знали. Они даже не могли пересылать ей письма.

Я долго стоял у дверей, совершенно не представляя себе, как я мог бы разыскать Элленору. Я сам был удивлен тем, что так страдаю. Память воскрешала передо мной те минуты, когда я говорил себе, что домогаюсь только успеха, что все это не более как попытка, от которой я с легкостью откажусь. Я ничего не понимал в жестокой, неуемной боли, терзавшей мое сердце. Так прошло несколько дней. Мне одинаково претили развлечения и занятия. Я непрестанно блуждал вокруг дома Элленоры; я ходил по всему городу, словно надеясь встретить ее на повороте любой улицы. Как-то утром, во время одной из этих бесцельных прогулок, служивших лишь к тому, что мое волнение сменялось усталостью, я увидел карету графа П., возвращавшегося из своей поездки. Он узнал меня и вышел из кареты. После нескольких ничего не значащих фраз я, тщательно скрывая свое волнение, заговорил с ним о внезапном отъезде Элленоры.

«Да, — сказал он, — у одной из ее приятельниц, живущей в нескольких милях отсюда, произошла какая-то крупная неприятность. Элленора решила, что своими утешениями будет полезна ей, и уехала, не посоветовавшись со мной. Она такова, что чувства в ней преобладают над всем, и ее душа, всегда деятельная, в самопожертвовании находит подобие отдыха. Но ее присутствие здесь мне слишком необходимо; я напишу ей и не сомневаюсь, что она возвратится через несколько дней».

Это уверение успокоило меня; я почувствовал, что моя боль стихает. Впервые со времени отъезда Элленоры мне стало легче. Она приехала не так скоро, как надеялся граф П. Но я все же вернулся к обычному образу жизни, и тоска, угнетавшая меня, начала рассеиваться, как вдруг, около месяца спустя, граф П. дал мне знать, что Элленора прибудет нынче вечером. Чрезвычайно заботясь о том, чтобы утвердить за ней в обществе то место, которого она была достойна по своим нравственным качествам, но, казалось, не могла занимать по своему положению, он пригласил к ужину нескольких дам из числа своих родственниц и близких знакомых, согласившихся бывать у Элленоры.

Воспоминания снова явились мне, сначала смутно, затем более отчетливо. К тому же во мне заговорило самолюбие. Я был смущен, унижен тем, что встретил женщину, которая обошлась со мной, как с ребенком. Мне мерещилось, будто, увидев меня, она улыбнется при мысли, что кратковременная разлука охладила пылкую юную голову, и в этой улыбке я распознал презрение ко мне. Постепенно мои чувства ожили вновь. В это утро я встал, не думая больше об Элленоре. Спустя час после того, как я получил известие о ее возвращении, ее образ витал предо мной, властвовал над моей душой, и меня лихорадило от страха, что я не увижу ее.

Весь этот день я пробыл дома — можно сказать, скрывался там: я трепетал при мысли, что какой-нибудь пустяк помешает нашей встрече. Однако ничто не могло быть естественнее и вероятнее; но я так страстно желал этой встречи, что она казалась мне неосуществимой. Меня снедало нетерпение, я поминутно смотрел на часы; мне пришлось открыть окно — я задыхался; кровь обжигала меня, струясь в моих жилах.

Наконец бой часов возвестил мне, что пора отправиться к графу. Мое нетерпение внезапно сменилось робостью; я одевался медленно, я уже не торопился ехать. Меня так страшила мысль, что мои надежды будут обмануты, я так живо ощущал ту боль, которую мог вскоре испытать, что охотно согласился бы на любое промедление.

Было уже довольно поздно, когда я вошел в гостиную графа П. Я увидел Элленору — она сидела в глубине комнаты; я не смел приблизиться к ней: мне чудилось, что все взгляды устремлены на меня. Я приютился в углу гостиной, позади нескольких мужчин, оживленно беседовавших. Оттуда я неотрывно смотрел на Элленору; мне почудилась в ней какая-то перемена, она была бледнее обычного. Граф отыскал меня в том убежище, где я скрывался, подошел ко мне, взял за руку и подвел к Элленоре. «Представляю вам, — сказал он, смеясь, — одного из тех наших друзей, которые были особенно изумлены вашим неожиданным отъездом». Элленора говорила с дамой, сидевшей возле нее. Когда она увидела меня, слова замерли у нее на устах; она совершенно растерялась; я сам был очень смущен.

Нас могли услышать, — я обратился к Элленоре с малозначащими вопросами. И она, и я снова обрели внешнее спокойствие. Объявили, что ужин подан; я предложил Элленоре руку, от которой она не могла отказаться. «Если вы не обещаете мне, — сказал я, ведя ее к столу, — принять меня у себя завтра в одиннадцать часов, я немедленно уеду, покину свое отечество, семью и отца; я расторгну все узы, отрекусь от всех обязанностей и убегу куда глаза глядят, чтобы как можно скорее положить конец жизни, которую вам угодно отравлять». — «Адольф!» — ответила она и запнулась. Я жестом показал, что намерен удалиться. Не знаю, что выражали мои черты, но я никогда еще не испытывал такого страдания.