Лев Разумовский - Памяти Володи Татаровича

• Название: Памяти Володи Татаровича
• Автор: Лев Разумовский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Воспоминания о скульптурном братстве Александро-Невской Лавры были впервые изданы в 2001 г. в виде отдельной книжечки. В 2002 г. опубликованы в журнале «Крещатик».

---

Мисс Линней (Линейка, как ее немедленно окрестил Володя) оказалась веселой, обаятельной блондинкой с длинными распущенными по плечам волосами. По-русски она говорила с трудом, однако слово «полбанки» запомнила сразу, оно ей почему-то сразу понравилось. Впрочем, ей вообще нравилось все у нас: и старое кладбище, и скульптура, и люди. Перед отъездом Линейка углем размашисто написала на стене: «I greet this island of living people in the dead sea!» (я приветствую этот остров живых людей среди моря мертвых).

Другим иностранцем, оставившим по себе память, был падре Джиованни Карболино, неведомо какими путями попавший в Лавру из Турина. Я не видел его никогда, но слухи по возрастающей кривой доходили до ушей: к Володе приходил какой-то ксендз… Ксендз хочет заказать Володе скульптуру… Ксендз вовсе не ксендз, а почти кардинал и приехал из Ватикана… Кардинал заказывает Володе мадонну по поручению Римского папы…

Володя посмеивался над слухами и помалкивал. В дальнейшем выяснилось: падре Карболино действительно хотел заказать Володе мраморную мадонну и даже прислал официальное письмо из Турина. Поскольку заказчик был несколько необычным, запросили ОКС (Отдел культурных связей с заграницей). ОКС ответил уклончиво: возражений вроде бы нет, но принять заказ на такую работу не рекомендуется… Намек Володя понял. Дело на этом закончилось, осталась легенда «Как Татарович делал пьету по заказу Римского папы».

Лавра, как я уже сказал, много пила. Но попойки, озорства и сборища, несмотря на их частоту и разнообразие, никогда не были основой жизни в Лавре. Основой был труд, творческий поиск, истовое увлечение пластикой, попытки каждого найти свой язык, воплотить свои идеи, решить свои большие или малые задачи, снова длительные многотрудные поиски, маленькие, но радостные, находки — и снова труд, труд, труд.

Из Володиных работ лаврского периода запомнились портрет Хемингуэя, над которым он долго бился сначала в глине, а потом в граните, тонко вылепленный портрет молодого Ленина, мемориальная доска шахматисту Чигорину (совместная работа с Лешей) и бронзовый барельефный портрет «Девушка с золотыми глазами».

Помню, как создавался памятник Герою Советского Союза Бредову для Мурманска. Пятиметровая фигура в очень сложном движении, падающая, с поднятыми руками, была окружена лесами, на которых постоянно торчали Володя, Леша, Гриша и Арон. Бредов давался им туго, с капитальными переделками. Лепили, ломали, снова строили, снова ломали.

Володя почти всегда работал обнаженным по пояс с кокетливой косыночкой на шее. Он был всегда смуглым, так как с первыми лучами солнца начинал загорать в марте-апреле на каменной лестнице нашей часовни. Загорал он быстро и ровно. Лазал по лесам, как обезьяна, работая либо поленом, либо деревянной лопатой, либо ладонями. Глина жила в его руках, наблюдать за ним, когда он работает, было и зрелищем, и школой, но, к сожалению, удавалось это не часто — он этого не любил.

Ко времени работы над Бредовым относится история с Володиными детьми.

По версии редакции Юлика Клюге: «У Володи сначала был сын Андрюшка. Потом они с Иркой захотели еще девочку. Маленькую тихую девочку. А получилось сразу еще два мальчика. Буйных и шумных».

Три Володиных сына славились в Лавре. Трехлетние близнецы Сашка и Женька, возглавляемые озорным и предприимчивым Андрюшкой, без дела не сидели.

Придя домой в один прекрасный день, родители не узнали квартиру. Вся квартира сверху донизу была засыпана мукой, которую их ребятишки употребили для игры в снежки. Пришлось два дня отмывать квартиру от нескольких килограммов муки, ушедшей на игру.

Другой раз Володе, преподававшему тогда в Мухинке, позвонила Ира и сообщила, что она только что сняла всю свою команду с крыши. Семья Татаровичей жила тогда на Васильевском острове на седьмом этаже в мансарде. Окна мансарды выходили на довольно плоскую крышу с маленькой шатающейся оградкой у края. Ира вышла на кухню, а своих головорезов заперла на крючок, чтобы не разбегались по квартире. Когда она через час возвратилась в комнату, то обмерла на пороге: трехлетние Сашка и Женька находились на крыше у самого края, шестилетний Андрей рядом с ними пускал зеркалом на улицу зайчиков.

Придя в себя, Ира ласковым голосом позвала детей, пообещав им пирожки и еще что-то вкусненькое. Близнецы клюнули, и она втащила их одного за другим. Андрюшка поддался не сразу, скумекал, видно, какие пирожки его ждут как зачинщика, но потом и его удалось втащить и тут же сгоряча выпороть.

Услышав такое, Володя тут же в Училище сколотил крепкую деревянную решетку и вечером намертво забил ею окно. На другой день в Лавре только и разговоров было, что о Володиных детях. Он сам, работая на лесах, тоже вспоминал и радовался счастливому концу, как вдруг замолчал, побледнел, быстро слез с лесов, вмиг переоделся и направился к выходу.

— Володя, куда? Что с тобой? — закричали ребята.

— Я там, кажется, ножовку оставил около окна, — крикнул Володя и побежал ловить такси.

Подавляющее большинство людей, по моим наблюдениям, от водки не делаются лучше. Становятся либо пошлыми, либо грубыми, либо жалкими. Володя был в этом отношении редким исключением. Сколько бы он ни выпил, он не терял себя. Наоборот, водка ему, обычно немногословному, развязывала язык. Он начинал мыслить вслух — это было интересно. Здесь неожиданным образом раскрывалась истина «что у трезвого на уме, у пьяного на языке». У него на уме было многое: и жизненный опыт, и профессиональные откровения. При всем при том он был раним, обидчив, горяч и «взрывоопасен».

Как-то к «верхним товарищам» зашел по делу знакомый скульптор. Его, как обычно, посадили за стол, раскупорили бутылку, разговорились. Захмелевший гость повел себя шумно, развязно, не «по-лаврски». Володя возмутился и приказал ему притихнуть. В ответ понеслась грязная ругань в адрес всех Ястребенецких, Татаровичей и прочих Рабиновичей… Володя побелел. Вскочил с места. В руках оказался рифленый арматурный прут. Быть бы беде, но на него тут же навалились трое и удержали. Другие быстро проводили скульптора-интернационалиста до ворот. На другой день, когда я спросил Володю, что было, он досадливо отмахнулся и сказал:

— Лева, дело тут не в евреях, я взбеленился потому, что в мой дом пришел хам, его приняли по-человечески, а он… — Володя махнул рукой и ушел.

Последние годы Володя тяжело болел. На него навалилось многое: осколок, большой камень в почке и туберкулез, съевший одно легкое. Он никогда не жаловался и не ныл. Годы и болезнь смягчили его. В волосах появилась проседь, а взгляд из дерзкого стал внимательным и мудрым.

В его новой светлой, всегда чистой и опрятной мастерской с обилием цветов и великолепным инструментарием, который он любовно собирал и умело использовал, всегда толпился народ. Двери в его мастерскую практически никогда не закрывались. Каждый шел сюда со своей нуждой, со своей бедой. Формально у Володи в мастерской по четвергам собиралась комиссия по распределению работы, которую он возглавлял. Фактически сюда ходили все: кто за советом, кто за помощью, кто за тем, чтобы наточить инструмент, одолжить гипс, прибить оторвавшийся каблук, разжиться бумагой и ручкой.

Он никогда никому не отказывал. Советовал, давал гипс, прибивал каблук, точил инструмент, сажал всех и каждого за свой знаменитый, сделанный им из цельного куска дуба, лакированный стол, на котором всегда стояла неизменная плетеная круглая хлебница, полная аккуратных сухариков, виртуозно нарезанных и умело высушенных.

Вокруг стола размещались такие же массивные, мастерски сработанные лавки из цельных кусков дерева. Шлифованные и лакированные поверхности стола и лавок своим янтарным цветом придавали мастерской праздничность, мажорность. Хозяин сидел обычно во главе стола, рядом со шкафом, где за стеклом стояли вырезанные из черного дерева небольшие женские фигурки, смеялся, шутил, рассказывал анекдоты, и постороннему в голову не приходило, что дни его сочтены.

По стенам висели фотографии работ, стояли две незаконченные фигуры негритянок из черного дерева, а вся мастерская была набита различными станками, электропилами, рубанками, дрелями и другой техникой, до которой он был великий охотник и которой последние годы очень увлекался.

Однажды он с гордостью показал мне последнее приобретение — самокрутящийся станок с дистанционным управлением. Он поставил на станок гипсовую голову, встал в другом конце мастерской и, держа в руках пульт управления, стал нажимать кнопки. Крышка станка с головой стала медленно поворачиваться, потом остановилась и начала разворот в другую сторону.

— Зачем тебе это?

— Очень полезно просмотреть издали все повороты, все абрисы, — очень серьезно ответил он.

Я понял, что для него это не «игра в железки», как мне думалось, а еще одно средство для углубленного изучения пластики.