Карло Гоцци - Бесполезные мемуары

• Название: Бесполезные мемуары
• Автор: Карло Гоцци
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Происхождение моей семьи восходит к четырнадцатому веку и начинается с некоего Пецоло деи Гоцци. Генеалогическое древо, надлежащим образом затянутое паутиной, покрытое пылью, изъеденное червями, без рамы, но и без противоречий, подтверждает эти сведения. Не будучи испанцем, я никогда не обращался ни к какому генеалогисту за получением более раннего происхождения. Где-то есть исторические памятники, из которых точно можно понять, что моя семья происходит от неких Гоцце из Рагузы, основателей этой античной республики. В истории Бергамо отмечено, что Пецоло деи Гоцци был отмечен сенатом Венеции за то, что положил свою жизнь и свое имущество на борьбу против миланцев, поддержав свою провинцию с ее непобедимым и чрезвычайно милосердным руководством. Гоцци, став гражданами Венеции, возвели обиталища в этом городе для своих живых и своих мёртвых, как это можно видеть на улице и в церкви Сан-Касиано…»

---

Глава VI

Моя вторая любовь. Назад в Венецию

В последние дни моего пребывания в Заре я располагался с моим другом Массимо у купца, который арендовал квартиру в доме, расположенном в центре города. У этого купца была жена, красивая, полная и свежая, и у меня есть основания полагать, что Массимо был другом дамы еще большим, чем мужа. Как бы там ни было, он устроил всё таким образом, что, имея пансион, мы питались за столом хозяина. Супруги, будучи бездетными, из похвальных чувств христианской благотворительности удочерили бедную девушку. Эта девочка, лет тринадцати, обедала и ужинала с нами. Самая милая невинность лучилась в её облике и поведении; у нее были светлые волосы, большие синие глаза, нежный и задумчивый взгляд, привлекательное бледное лицо. Ее сложение, ещё хрупкое по молодости, было стройным, изящным, рост обещал в ближайшее время стать выше обычного. Когда я играл роль Люсии в театре двора, эта девочка исполняла при мне обязанности горничной. Она помогала мне одеваться, причёсываться и вплетать ленты в волосы, по моде Шибеника. Она шутила и смеялась над моим туалетом. Чтобы её развлечь, я рассказывал ей некоторые фацетии[16] из своей роли, при этом раздавались бесконечные взрывы смеха. Однажды вечером, превратив меня в субретку, девушка внезапно влепляет мне в щеки три или четыре не очень скромных поцелуя. Будучи сам невинным и убежденный в ее невинности, я предположил, что она воображает себе, что целует настоящую служанку. Но эта выходка повторялась несколько раз с видимостью все большей страсти, что заставило меня задуматься. Я совершенно не желал нарушать законы гостеприимства, поэтому вооружился своими философическими воззрениями и стал избегать этих фамильярных шалостей, дав понять юной девице, что такие поцелуи между лицами разного пола запрещаются исповедниками. Маленькая далматинка, не смущаясь, приложила палец к губам, предлагая мне молчать, и, приняв вновь свой ангельский и серьезный вид, заявила, что ночью, когда я вернусь домой, она придет доверить мне важную тайну и просить совета. Отчасти из интереса, отчасти из любопытства я жду её по возвращении из театра, но, не дождавшись, ложусь спать. Только я стал засыпать, как эта ночная сумасбродка вошла в мою комнату и, приблизившись ко мне, сказала с выражением, которое я не забуду никогда: «Ты настоящий глупец! Что ты думаешь о моем приемном отце, который, кажется, следит за мной с отеческой строгостью? Это – мерзавец, который глумится над своей женой. Под видом благотворительности и называя меня дочкой для души, старый злодей развратил меня и хочет, чтобы я была его любовницей. Его заботы обо мне – это только ревность; он меня мучит и преследует. Поскольку я не могу жить в невинности, я хочу по крайней мере иметь друга, который мне нравится; ты молод и я тебя люблю. Мне хочется скрыться от преследований этого пятидесятилетнего зверя; вот мой секрет». В ответ на эту грустную откровенность я призывал на помощь всё своё благоразумие, чтобы спасти заблудшее дитя, но дьявол обращал мало внимания на мои советы и наставления.

На следующий день, увидев во время обеда эту ужасную ночную бабочку с её скромным видом, опущенными глазами, с её душеспасительной скромностью, я был объят страхом, но окован уж не знаю каким непобедимым очарованием. Я разрывался между угрызениями совести, страхом и восторгом и, не понимая, что делаю, придавал себе вид серьёзный, осторожный и заинтересованный. Покоряющая сила овладела мной. После каждого посещения этого блуждающего духа я чувствовал себя всё более связанным, всё более порабощенным; дикая любовь, полная исступления, доводила меня до экстаза.

Мне пришлось вскоре оставить Зару, чтобы вернуться в Венецию: мои три года службы истекли. Я должен был бы поздравить себя с прекращением, по независящим от меня обстоятельствам, отношений, в которых, мой характер и весь мой опыт об этом ясно свидетельствовали, я не мог ничего изменить; при одной мысли об отказе от этой девочки сердце моё разрывалось и я чувствовал себя охваченным глубокой печалью. Я ощущал приближение момента отъезда с отчаянием. Забавный случай, к счастью, напомнил мне о себе самом, мгновенно вернув мне разум и заставив благословлять час разлуки.

Это было за три дня до моего отплытия на галере Проведитора. Надо сказать, что юная девушка жила одна на втором этаже дома в маленькой комнатке, в которую поднимались по деревянной лестнице по крайней мере из тридцати ступенек. На верху лестницы был оконный проем, выходящий на крышу. Приемный отец не опасался меня, но его подозрения были направлены на соседского мальчика, который мог бы, двигаясь вдоль водосточных желобов, пройти от окна лестницы до её окна. Без сомнения, старый ревнивец имел некоторые основания полагать наличие сговора между молодым соседом и своей дочерью для души. Деятельный дух недоверия внушил ему идею укрепить, уж я не знаю каким образом, большое полено в окне с помощью верёвочки, так, чтобы нельзя было открыть окно, не разорвав бечевку и не вызвав падения полена с грохотом на лестницу. Эта ловушка должна была послужить будильником для отца, чья жестокость принесла бы в жертву двух любовников. Однажды ночью, когда я спал глубоким сном, адский шум разбудил весь дом. То было огромное полено, которое, потеряв свою подпорку, тяжело покатилось от марша к маршу по деревянной лестнице. Я вскочил с постели и побежал на шум, со свечой в руке. Я встречаю приемного отца в рубашке, изрыгающего богохульства, жаждущего мести и размахивающего длинной саблей. Его жена следует за ним, испуская громкие крики, за ней появляется Массимо со шпагой в руке, убежденный, что грабители осадили дом. Зрелище было театральным. Девушка, в ночной рубашке, присев на ступеньку, дрожит от страха, преступление становится очевидным, хотя сосед ускользнул по желобам. Мы стараемся изо всех сил сдержать приемного отца, превратившегося в неистового Роланда и рвущегося беспощадно обезглавить виновную. После долгих дебатов, с некоторым подобием правильного суда, в котором, к счастью, я не фигурировал, юная девица призналась в своих прегрешениях. Это расследование раскрыло нам, что наш скромный домовой не только частенько принимал соседа через лестничное окно, но ещё чаще спускался ночью в контору, расположенную на первом этаже, и оказывал гостеприимство многим молодым людям, для которых, соответственно, открывалась парадная дверь. Все эти признания поступали последовательно среди криков, угроз, слез, молений, просьб о помиловании, обещаний быть более послушной в будущем и больше не грешить. В других странах дело закончилось бы заключением дочери в монастырь до конца дней, но в Далмации подобные вещи – лишь малые грешки и ошибки молодости. В конце концов, девочка получила полную амнистию и, в качестве наказания, была размещена в другой комнате. Через три дня после этого ужасного приключения, я покинул Зару, утешенный сознанием разорванных таким образом нитей моей любви к этой тринадцатилетней Мессалине.

Проведитор Кверини, чье правление заканчивалось вместе с моим добровольным контрактом, предложил мне остаться с его преемником Якопо Болду, но у меня было время, чтобы убедиться, что военная карьера – не мое призвание. Несмотря на мою бережливость, жалованья в тридцать восемь цехинов в месяц не было достаточно для моих потребностей. Я был должен Массимо двести дукатов и хотел бы отдать этот долг. У меня было горячее желание увидеть и обнять родителей, заняться трудами, соответствующими моим вкусам, и жить спокойно; это были более чем достаточные причины, чтобы отклонить предложения Его превосходительства. Я отчалил в октябре месяце, в плохую погоду, и после путешествия в двадцать два дня ступил на берег Венеции и вдохнул воздух свободы. Массимо сопровождал меня, и я пригласил его к себе жить до отъезда в Падую, его родной город. Мы вместе прибыли в дом моего отца в Санта Касьяно, собственноручно неся свой лёгкий багаж. Мой спутник, казалось, удивился, увидев красивое здание, выглядевшее как дворец, и, поскольку он разбирался в архитектуре, сделал комплимент превосходному фасаду моего дома. У Массимо было время налюбоваться его внешним видом, поскольку, когда я крепко ударил в двери, ответом на удары было гробовое молчание. Наконец маленькая служанка, единственный хранитель этой пустыни, открыла нам дверь. Она рассказала мне, что вся семья была в сельской местности, во Фриули, но ожидали в Венецию моего брата Гаспаро. Мы поднялись по широкой мраморной лестнице, за последним маршем которой предстал моим глазам печальный призрак нищеты во всём ее ужасе и наготе: пол главного зала полностью разрушен; повсюду глубокие ямы, в которых можно вывихнуть ноги, выбитые окна, дающие проход всем ветрам; по стенам грязные и рваные гобелены! Не осталось ни следа от великолепной галереи старых портретов, которые моя память сохранила как блестящие свидетельства прошлого, полюбоваться которыми я намеревался предложить моему другу. Я нашел только два портрета моих предков, один работы Тициана, другой – Тинторетто; они смотрели на меня печально и строго, как бы спрашивая, почему они находятся в одиночестве и забвении. Я хорошо подготовил Массимо к виду ветхого дома, но был далек от подозрения обо всех новых бедствиях, произошедших за время моей трехлетней службы. Когда первое впечатление рассеялось, я попытался обратить несчастье в шутку; мой друг, одаренный счастливым характером, весело занял комнату в этой жалкой гостинице и пообещал мне отдохнуть, думая о внешнем фасаде. Прибытие моего брата Гаспаро увеличило разом и мою радость, и мою озабоченность. Я очень любил его и провел многие нежные часы рядом с ним, но новости, которые он сообщил о семье, разрывали мне сердце: расстройство в делах и безденежье только возрастали, две наши сестры вышли замуж и мужу одной из них было положено приданое, которое мы не могли выделить. Следовало отдать две тысячи дукатов различным торговцам. Фермы и имущество по большей части были проданы. Все уменьшилось, за исключением количества детей, и, в дополнение, три наши подросшие сестры не имели никаких шансов устроиться в жизни из-за бедности. Гаспаро изложил мне эти печальные подробности со своим обычным философским равнодушием, как будто речь шла о простых вещах, которых следовало ожидать. Я оставил его в окружении его книг и поехал во Фриули, как только Массимо от нас уехал.