Александр Рубан - Сон войны (сборник)

• Название: Сон войны (сборник)
• Автор: Александр Рубан
• Издательство: АСТ, Terra Fantastika
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: ISBN 5-7921-0072-1(TF), ISBN 5-88196-705-4(АСТ)

Поезд, застрявший в параллельном мире посреди полигона, где кипит вечный бой между воинами всех эпох и народов. Поиски наследника Российской Империи, затаившегося среди обитателей земной колонии на Марсе. Ветеран-миротворец из нашего ближайшего будущего, видящий незапрограммированные сны. И путешественник по времени, запутавшийся в интригах богов и людей Древней Эллады. Юмор, ирония, сатира. Яркий, образный язык. Увлекательнейшие приключения и тела, и духа. Все это — в повестях томского писателя Александра Рубана — «Сон войны», «Русский Марс», «Белый слон», «Феакийские корабли».

---

Колени?..

Лица разбивали в кровь. Нередко упирались меж лопаток, пока рука сворачивала шею до смертного кряхтенья позвонков.

Бедро?..

Через бедро швыряют оземь — чтобы потом коленом придавить.

Живот?..

Вполне годится для удара и был обучен этому искусству. Прижми к нему противника, и мышцы брюшного пресса резко напряги. Тот не вдохнет, а у тебя — секунды. Используй их и делай с ним, что хочешь.

— Вот то единственное, что не убивает… Единственное! — прошептала Хельга.

А прошептав словами — повторила касаниями пальцев, губ, грудей, опять губами и — горячим лоном, принявшим то единственное, что не убивало…

— Господи!

— Простил… И ты Ему прости, — шепнула Хельга, — Он Сам не ведал, что Он сотворит. Случилось так, что — нас…

Глава 10. Увядающий натюрморт

Когда мы опомнились (когда я опомнился), было уже 18.20.

Из Клуба мы вышли не через бар, а дорогой, известной не каждому. Добежали до Плехановской бани, потоптались на остановке, проводили глазами три переполненных конки, пешком дошли до Шведского Моста и там взяли пролетку. Я отдал все мои жетоны, зато мы с ветерком промчались до самого Белого озера и успели вовремя, даже с двадцатиминутным запасом.

За всю дорогу мы с Хельгой не проронили ни слова. Видимо, не только я был ошеломлен нашей внезапной близостью — и, видимо, не только я ломал голову над тем, что же у нас с нею было: «значок» или «живое»?.. Восьмая квартира оказалась комнатой в каменном полуподвале полуторасотлетнего деревянного дома. (Почти в таком же, но по ту сторону Белого озера, прошло мое детство. Только мы жили не в полуподвале, а на втором этаже.) Единственным признаком бытового прогресса в комнате был биотический обогреватель, он же плитка. Хельга сразу же оживила его и подсыпала щебенки в раструб. Я мерз, и Хельга это чувствовала. Обогреватель захрустел щебенкой, лихорадочно замурлыкал и довольно быстро накалил свой панцирь докрасна, после чего лишь изредка похрустывал и ровно, тихо урчал. Хельга поставила на него чайник, а я занялся свертком, то и дело поглядывая на часы.

В 19.13 у нас все было готово. Водку я перелил из пакета в глиняный кувшин с крышкой, ломтики брынзы (ай да Гога!) разложил на галеты, а для селедки Хельга нашла две луковицы и порезала их кольцами.

И все это молча, не глядя друг на друга.

Как дети, ей Богу, как нашкодившие дети…

А ведь всего-то и было, что природа взяла свое — обстановка располагала. Или все-таки было нечто большее?

В 19.15 мичман Ящиц не пришел. В 19.20 тоже.

В двадцать с минутами я вышел на двор, покурил и вернулся. Хельга снова поставила чайник, а наш натюрморт «Ветераны будут беседовать» уже несколько подувял.

— Он не придет, — сказал я, глядя в сторону и держась за дверь.

— Он собирался прийти, — возразила Хельга. — Яков даже не искал причины, чтобы не прийти. Наоборот, ему очень хотелось выговориться. Подожди еще немного.

Она говорила, не глядя на меня, и я вдруг понял, почему: потому что я сам не хочу, чтобы она на меня смотрела и видела меня насквозь. Она совсем не ощущала себя нашкодившей девочкой… Святые сновидцы, не бывает таких женщин! Не должно быть. Разве что для нее все это настолько обычно, что…

— Нет, — сказала Хельга, и я покраснел.

— Может быть, выпьешь? — предложила она.

— Я подожду так.

Выпить мне хотелось, но лучше было не делать этого. Ника и так почувствует неладное, а уж если еще и выпью… Правда, с мичманом я собирался пить — но то с мичманом. Ника всегда ощущала разницу: пил ли я в баре с ребятами — или не только… Впрочем, сегодня она меня не ждет, а наши «сборы» могут затянуться на неделю… Всякая чушь лезет в голову.

— Я, конечно, хочу, чтобы ты остался, — сказала Хельга. — Но не только поэтому. Яков действительно может прийти, а вам это действительно нужно. Обоим.

— Да, — сказал я. — Я еще подожду.

Я сел к столу, машинально поднял и сразу опустил крышку кувшина, сложил руки на коленях и огляделся. Впервые.

В обиталище колдуньи было темновато и даже сумрачно, но очень уютно. Это был бедный и одинокий уют — такой уют могли бы создать бумажные салфеточки на полках или бумажные занавесочки на окне. У Хельги занавеска была не бумажная, но она была застирана до мелких дырочек… А темно было потому, что живая краска на потолке, уже местами облупившаяся, почти не давала света. Светился только карниз, державший занавесочку, да и то на последнем издыхании… Кроме плитки-обогревателя, стола и четырех табуреток были буфет и шкаф (оба с потрескавшейся полировкой), кровать под пестро-узорчатым ковриком на стене и зеркало на другой стене, напротив. Увидев зеркало, я вздрогнул: верхний правый угол его был обвязан черным траурным бантом. Только теперь я вспомнил ее черную шаль (с единственной вышитой розой) и черную же оторочку плащика.

— Давно? — спросил я, кивнув на зеркало.

— Уже пора снять. — Хельга подошла к зеркалу, сняла бант и какое-то время держала его в руках и мяла, словно не зная, что с ним дальше делать. Или размышляя, на что он может пригодиться, этот значок. А потом решительно шагнула к плитке и засунула его в раструб. — Вчера вечером исполнилось ровно три года, — объяснила она.

Я прикинул, что могло быть три года назад.

— Тифлис?

— Холодно… — Хельга покачала головой и улыбнулась.

— Вильно? Минск?

— Тоже холодно.

— Цицикар? — перекинулся я в другой конец материка.

— А где это?

— На восток от Маньчжурии, в тридцати километрах от Харбина.

— Теплее, но тоже холодно.

— Неужели Мадрас? Но туда мы пришли совсем недавно…

— Нет, опять холодно.

— Значит, Парамушир, — сказал я.

Хельга промолчала.

— Парамушир?

— Виктор, давай не будем об этом. Пожалуйста. Ты сейчас не услышишь, только разозлишься.

— Сволочь, — сказал я. — Скольких же она сожрала…

— Это не она.

— Она, оно — какая разница? Нежить.

— Там нет никакой нежити, Виктор. Там жизнь. Совсем-совсем другая, не похожая на нас, но все-таки жизнь.

— Ты ее не видела.

— Видела: во сне.

— О, да! Я тоже снился Нике оттуда, и тоже очень бодро. Как с пикника… Мы все снились так.

— Ты все еще глухой, — вздохнула Хельга.

Она подошла ко мне сзади и закрыла уши ладонями.

— Глухой, — продышала она мне в темя. — Тетеря.

Ее большие пальцы холодили мне виски, мой затылок лежал у нее на груди. Я хотел скрипнуть зубами, но это было уже не нужно: злость проходила. Прошла… Хельга правильно сделала, что скормила бант своему горячему зверю. Бант был здесь неуместен, как парамуширская «снежинка». Я закрыл глаза, чтобы не видеть зеркала.

До чего однозначно все это выглядит, — подумал я. Вдова. Честно терпела три года, вытерпела день в день — и бросилась на шею первому встречному. Первый встречный оказался женат, но ее это не остановило (и его, между прочим, тоже). Природа взяла свое в «гостиничном номере» Клуба, для того и предназначенном. Схема, Значок. И кулебяка с шампанским — чтобы еще пошлее, еще однозначнее…

Я знал, что это не так. Даже Гога догадался, что это не так. Но так выглядело.

— Не читай мои мысли, Хельга, ладно? — попросил я. — Сейчас в них так много значков и так мало живого.

— Живое я вижу, — сказала она. — А значки мне не мешают — их нет.

— Ты думаешь, он придет?

— Я не знаю. Он хотел прийти… Подожди, я только сниму чайник.

Сняв чайник, она вернулась и села передо мной на корточки, и взяла мои руки в свои. Ее зеленые глаза только что не светились, и это тоже выглядело однозначно. «Значки, значки, значки…»

— Ты меня околдовала? — спросил я.

Она не ответила, зная, что мне все равно.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Пятьсот, — сказала она. (И зеленые глаза, смеясь, повторили: «Пятьсот».)

— Действительно, какая разница…

— Одиннадцать. — («Одиннадцать».)

— Я понял, Хельга, извини.

— Двадцать четыре.

— Я задал глупый вопрос — просто чтобы не молчать.

— А я ответила: два раза глупо и один раз точно. Потому что тебе трудно молчать.

А потом она оказалась у меня в объятьях, и я взял ее на руки и понес к кровати — запинаясь о табуретки и задевая мешавшийся на дороге стол. Я не боялся засветиться, потому что светился изо всех своих сил. Я падал и горел — и это была не смерть, а жизнь. «На миг!» — «Разве мало?»…

Потом она снова поставила чайник, и, пока мы одевались, он закипел в третий раз. Было без четверти десять. Мичман не пришел… Мы пили чай с галетами и ломтиками брынзы, которые уже не просто увяли, а свернулись в трубочки. Чай был действительно волшебным, хотя и не сладким. Сахар, наверное, съел бы его волшебство.