Михаил Нестеров - О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

• Название: О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания
• Автор: Михаил Нестеров
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02678-0

Мемуары одного из крупнейших русских живописцев конца XIX — первой половины XX века М. В. Нестерова живо и остро повествуют о событиях художественной, культурной и общественно-политической жизни России на переломе веков, рассказывают о предках и родственниках художника. В книгу впервые включены воспоминания о росписи и освящении Владимирского собора в Киеве и храма Покрова Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве. Исторически интересны впечатления автора от встреч с императором Николаем Александровичем и его окружением, от общения с великой княгиней Елизаветой Федоровной в период создания ею обители. В книге помещены ранее не публиковавшиеся материалы и иллюстрации из семейных архивов Н. М. Нестеровой — дочери художника и М. И. и Т. И. Титовых — его внучек.

---

Необходимо отметить, что в последнее десятилетие своей жизни Нестеров был склонен преуменьшать значение своей переписки с А. А. Турыгиным, хотя именно эти письма положены им в основу многих страниц воспоминаний. Перед началом систематической работы над воспоминаниями он писал: «…Сорокалетняя переписка наша — все эти шестьсот-семьсот писем не содержат в себе ни обмена мыслей, или чувств о художестве, или „идеалах“ вообще. Ничего заветного в них говорено не было и писать другу Т<урыгин>у об этом заветном было бы праздным делом. И, однако, в этих письмах проходит вся моя внешняя жизнь, а она все же была полная, разнообразная, деятельная»[20]. Это высказывание кажется не вполне справедливым, ведь именно в письмах Нестеров излагает взгляды на роль художника и на ряд важнейших проблем искусства рубежа столетия. Именно с Турыгиным делится трудностью совмещать церковные работы со «свободной» живописью. Именно ему адресует свои письма о Толстом, подробнейше информирует о ходе работы над своей «главной» картиной десятых годов «Душа народа». Реакция Турыгина на признания и высказывания Нестерова далеко не всегда адекватна им, но тому часто нужен был не собеседник, а просто слушатель, на скромность и преданность которого он мог вполне положиться.

Незадолго до окончания работы над воспоминаниями художник знакомит с ними С. Н. Дурылина, Турыгина и своего давнего приятеля, заведующего художественным отделом Русского музея П. И. Нерадовского. В отклике на замечания Турыгина Нестеров пишет: «…Что в писаньях есть длинноты, что не все в них проработано, знаю. Короткие характеристики, как „М. Н. Ермолова“, то, что они не входят в план, а сами по себе — это не беда. Такие этюды пишутся тогда, когда приходит желание… Выходит иногда кратко, но ярче, чем если бы я к ним добирался постепенно. Они у меня в своем месте… найдут себе пристанище… Ничего „заказного“, обязательного… Пишу, что Бог на душу положит…»[21]

В ноябре 1929 года, по завершении воспоминаний, Нестеров понимает, что писать не только кистью, но и пером стало для него уже потребностью: «…явилось желание написать особый этюд о Дягилеве и Шуре Бенуа, они оба „достойны кисти Айвазовского“»[22]. А через полтора года в письме Турыгину — новое признание: «Я время от времени пописываю: недавно написал этюд „В. И. Икскуль“, хвалят…»[23]

С начала тридцатых годов работа Нестерова над литературными портретами своих современников стала почти столь же систематической и плодотворной, как работа над портретами живописными. Постепенно складывалась книга «Давние дни», в которую вошли двадцать пять очерков о художниках, актерах, писателях, ученых, с которыми Нестерова сводила судьба на его долгом жизненном пути. Часть этих очерков была извлечена из чернового текста воспоминаний и лишь слегка отредактирована автором. Другие же очерки первого издания «Давних дней», — а таких было большинство, — не входили в воспоминания или входили в них только частично. Книга эта, вышедшая из печати к Новому, 1942 году, доставила истинную радость читателям и чувство глубокого удовлетворения автору. Высокую оценку получила она и в литературной среде — Нестеров был принят в Союз советских писателей. Тираж ее ввиду военного времени был невелик — 2600 экземпляров, ставших вскоре библиографической редкостью. В 1959 году вышло второе, дополненное, издание «Давних дней», составленное и тщательно отредактированное К. В. Пигаревым.

Книга воспоминаний «О пережитом» продолжала оставаться рукописью. Отдельные отрывки публиковались в книгах, посвященных творчеству Нестерова. Широко цитировал их первый биограф и исследователь творчества Нестерова С. Н. Дурылин в книгах «Нестеров-портретист» (1949) и «Нестеров в жизни и творчестве», изданных в серии «Жизнь замечательных людей» (1965, 1976, 2004); ведь на мысль продолжать свои мемуары после написания отрывков, посвященных детству, натолкнуло Нестерова желание помочь Дурылину в его большом труде по исследованию жизненного и творческого пути художника, о чем свидетельствуют и подробнейшие «автобиографические» письма.

Как уже говорилось, в 1985 и 1989 годы воспоминания Нестерова были изданы с достаточно большими сокращениями, касающимися главным образом страниц, относящихся к его встречам и общению с членами царской семьи и ее окружением. Однако и эти издания были встречены читателями с большим интересом и сочувствием[24].

В немногих случаях в «Пережитом» была произведена перестановка отдельных отрывков текста. Так, например, была устранена явная ошибка — включение в повествование о 1895 годе рассказа о прибытии в Киев в январе 1891 года 18-й передвижной выставки. В тех же, достаточно редких случаях, когда автором были допущены фактические ошибки или неточности в описании событий, — что совершенно неизбежно в повествовании о большой, сложной и наполненной жизни, — это отмечено в примечаниях к тексту.

Имена иностранных художников, писателей и других известных лиц, а также названия местностей и исторических зданий даются в современном написании, с несколькими характерными для Нестерова исключениями (Ван Дик вместо Ван Дейк, Пювис де Шаванн вместо Пюви де Шаванн). Сокращенные автором слова восстановлены; инициалы раскрыты в примечаниях в конце книги.

При подборе иллюстративного материала издатели стремились к тому, чтобы он возможно полнее и органичнее дополнял текст, помогал его раскрытию. Воспроизведены живописные и графические (в ряде случаев — фотографические) портреты упоминаемых лиц, а также картины и этюды М. В. Нестерова, о которых говорится на страницах «О пережитом».

А. А. Русакова, доктор искусствоведения

Вступление[25]

Кто не знает, что «воспоминания», «мемуары» — удел старости. Старость редко откликается на новизну. Она живет прошлым.

Время, прожитое мной, было богато событиями, замечательными людьми. Многих из них я видел, встречал, знал лично — Л. Толстой, Тургенев, Островский, Соловьев, Ключевский, Победоносцев, Менделеев, Чехов, Горький, Мусоргский, Чайковский, Рубинштейн, Ермолова, Стрепетова, Шаляпин. Художники: Крамской, Те, Перов, Верещагин, Репин, Суриков, Васнецов, Левитан, Врубель, Серов и многие другие были моими современниками.

Я прожил три царствования. Мое искусство дало мне возможность знать кое-кого из Царской фамилии. Я был свидетелем нескольких войн и, наконец, двух революций.

В воспоминаниях, как и в своем искусстве, я останусь совершенно искренним, правдивым. Буду говорить так, как понимал окружающее в те далекие теперь дни, нисколько не претендуя на «непогрешимость». Предвижу, что мне не раз придется переступить за пределы своей специальности — Искусства. Моя природа художника была отзывчива на события, дела, людские поступки, на слышанное и виденное, на лично мной пережитое… Думается, что я родился художником.

Лучшее, так сказать «праздничное» мое «Я» останется в моих картинах, «будничное» — в воспоминаниях.

Искусство было единственным, истинным моим призванием. Вне его я себя не мыслил. Оно множество раз меня спасало от ошибок, увлечений. В художестве, в темах своих картин, в их настроениях, в ландшафтах и образах я находил «тихую заводь», где отдыхал сам и, быть может, давал отдых тем, кто его искал. Беспокойный человек думал найти покой в своих картинах, столь непохожих на него самого.

Я мечтал быть свободным художником… Чего не находил в жизни, пополнял воображением, мало заботясь, поймут ли меня и «что скажут», причислят ли меня к «реалистам» или к «мистикам», к «консерваторам» или «либералам». Я избегал и не любил изображать «сильные страсти», предпочитая им наш тихий пейзаж, умиротворенного человека.

Воспоминания свои я решил довести до событий 1917-го года, к коим я не был подготовлен: жизнь и деятельность моя проходили в иных понятиях, иной среде.

Мои близкие, надеюсь, исполнят мое желание, и — воспоминания увидят свет лишь тогда, когда все написанное утратит свою остроту, — когда не будет в живых не только меня, но и тех, о ком я говорю, сами же «воспоминания» останутся лишь дополнением к моему художеству.

Детство в Уфе[26]

В тихий весенний вечер 19 мая 1862 года, в Уфе, в купеческой семье Нестеровых произошло событие: появился на свет Божий новый член семьи. Этим новым членом нестеровской семьи и был я. Меня назвали Михаилом в честь деда Михаила Михайловича Ростовцева[27].

Родился я десятым. Было еще двое и после меня, но, кроме сестры и меня, все дети умерли в раннем детстве.

Род наш был старинный купеческий: Нестеровы шли с севера, из Новгорода, Ростовцевы — с юга, из Ельца.

Помнить себя я начал лет с трех-четырех. До двух лет я был слабым, едва выжившим ребенком. Чего-чего со мной ни делали, чтобы сохранить мою жизнь! Какими медицинскими и народными средствами ни пробовали меня поднять на ноги, а я все оставался хилым, дышащим на ладан ребенком. Пробовали меня класть в печь, побывал я и в снегу на морозе, пока однажды не показалось моей матери, что я вовсе отдал Богу душу. Меня обрядили, положили под образа. На грудь положили небольшой финифтяный образок Тихона Задонского[28]. Мать молилась, а кто-то из близких поехал к Ивану Предтече[29] заказать могилу возле дедушки Ивана Андреевича Нестерова. Но случилось так: одновременно у тетушки Е. И. Кабановой скончался младенец, и ему тоже понадобилась могилка. Вот и съехались родственники и заспорили, кому из внуков лежать ближе к дедушке Ивану Андреевичу… А той порой моя мать приметила, что я снова задышал, а затем и вовсе очнулся. Мать радостно поблагодарила Бога, приписав мое воскрешение заступничеству Тихона Задонского, который, как и преподобный Сергий Радонежский, пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Оба Угодника были нам близки, входили, так сказать, в обиход нашей духовной жизни.