Назир Зафаров - Новруз

• Название: Новруз
• Автор: Назир Зафаров
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1984

В основу романа народного писателя Узбекистана Назира Сафарова легли подлинные исторические, события, очевидцем которых он был: Джизакское восстание 1916 года, Февральская и Октябрьская революции, гражданская война, становление Советской власти в Туркестане. Первая книга романа была удостоена Государственной премии Узбекской ССР им. Хамзы.

---

Была легенда о лайлатулкадре — вестнике счастья, то есть белокрылой птице. В предвесеннюю ночь птица пролетала над домами. Тот, кто видел ее, должен был коснуться рукой какого-либо предмета, и тот предмет тотчас превращался в золото. Люди забирались на крыши, тащили с собой казаны, топоры, камни, надеясь с помощью лайлатулкадра сделать их золотыми.

Легенда, напорное, и воспламенила мое воображение. В равноденствие, когда тьма и свет равны и когда должен родиться новый год, я не спускал глаз с неба. Увидеть аиста днем никому не удавалось, да они при солнце, как известно, и не прилетали. Ночью и только ночью. Едва начинало смеркаться, а я уже занимал свой пост во дворе. Где-нибудь у сарая или около террасы. Прислонясь к стене, задирал голову вверх и смотрел, не моргая. Стоять долго на одном месте нельзя было. Домашние сразу заметят мой настойчивый интерес к небу. Поэтому я придумывал себе какое-нибудь занятие: возился с дверью, которая плохо запиралась, подметал дорожку, ведущую от калитки к айвану.

Это по могло продолжаться бесконечно. Бросив веник, я входил в комнату, садился к сандалу и грел ноги или пил чай. Однако какое может быть чаепитие, когда зудит мысль: вот я сижу тут, а в это время пролетает аист. И я, оставив пиалу, выскакивал снова во двор.

Первую ночь Навруза я почти не спал. Лег против окна и глядел в небо, надеясь, что птица пролетит мимо и крылом заслонит звезды. Я боролся с дремой, тер глаза, дергал себя за нос, но она все же одолела меня. Заснул. Проснулся, когда было уже светло.

— Не увидел, — корил я себя. — Счастье прозевал. Теперь надо ждать целый год.

Отправляясь за водой в мечеть, я прежде всего глянул на минарет — сидит ли в гнезде птица? Гнездо было пустым.

«Но прилетел, — успокоился я. — Счастье еще не потеряно».

Следующую ночь я опять бодрствовал. И опять не заметил аиста.

«Что же это птица счастья задерживается? — подумал я. Или слишком далекий путь?»

Миновала третья ночь, потом четвертая. Листы не прилетали.

«Нет у них для Назиркула счастья, потому и не летят, — решил я. — Бог с ними! Такова, видно, судьба моя…»

Простившись с мечтой и потерян надежду, я перестал следить за гнездами. Глаза мои уже не поднимались к небу, когда я слышал хлопанье крыльев и крики птиц.

И пот однажды произошло чудо. Как-то перед рассветом я полез на чердак за янтаком, чтобы разжечь матушке тандыр. Ступив на последнюю перекладину лестницы, я вдруг услышал легкий посвист крыльев. Какая-то птица летела надо мной. Сердце мое подсказало, что это аист. Я поднял голову. В сиреневом небе, каким оно бывает в последний час ночи, плыли две белые птицы. Плыли низко, почти над деревьями. Они опускались к гнездам.

Забыв обо всем, охваченный неописуемой радостью, я поспешил на крышу, чтобы не упустить из виду аистов. Наши ли это птицы, не минуют ли Каландархану и то дерево, что их ждет?

Нет, не миновали. Повисли над своим гнездом, махая огромными крыльями, будто приветствуя родной дом.

Не помню, как я слез с крыши, как дошел до тандыра, как бросил янтак. Все было в тумане. Светлом, сладком тумане. Голова моя кружилась, губы шептали:

— Я видел… Я видел прилетевших аистов… Они принесли мое счастье…

Около тандыра стояла матушка. Она спросила сердито:

— Что ты так долго возился на чердаке?

Я промолчал. Помнил предупреждение: нельзя делиться тайной.

После той ночи, вернее того утра, началось ожидание счастья.

Вначале я не торопился: ничего сразу не бывает. Птицы только что прилетели, им надо устроить гнездо, найти того мальчишку, который ждал их весь Навруз.

Чтобы они лучше рассмотрели меня, я стал наведываться в Каландархану, кружил вокруг дерева, поднимал голову и глядел на аиста, стоящего на одной ноге.

— Это я, Назиркул. Мне посчастливилось встретить вас в ночь прилета.

Такое или что-то похожее шептал я.

Странный аист почему-то не выражал желания познакомиться со счастливым мальчиком. Он смотрел куда-то далеко, отыскивая, наверное, своих глупых лягушек. Другое его не интересовало.

«Еще не время, — решил я, — надо быть терпеливым. Птицам пока не до меня».

Придя к такой мысли, я перестал навещать Каландархану. Да и, по правде говоря, не было времени на беседы с птицами. Утром я должен был наполнять водой чаны, потом разносить но базару просяные лепешки. Читатель знает, как это непросто сбыть две корзины лепешек, дня едва хватало. Вечером же разговаривать с аистами бесполезно. В темноте они тебя не видят и ты их не видишь. Притом стоять босому под деревом не больно приятно. Лист привык обходиться без кавуш, а человек — нет. Когда холодно и грязно, ему следует надевать кавуши.

Аистов я не навещал, по о них думал. Помнил, что птицы в долгу передо мной. Пот-нет да и пожалуюсь судьбе — где же обещанное?

Иногда я порывался спросить у матушки, как аист носит счастье: на крыльях или в клюве, словно лягушку.

Пе знаю, что ответила бы матушка, по мне совсем но хотелось видеть свое счастье, болтающееся наподобие лягушки в клюве аиста. Уж лучше бы оно было на крыльях.

Прошла весна, миновало лето, осень стала хозяйничать в наших краях. Желтая краска сначала робко, а потом смелое полилась в сады. Еще было много зеленого, но оно блекло и почти на глазах обретало желтизну. Вечером тополевый лист красовался изумрудом, утром копчик его начинал золотиться. Золото светилось, словно огонек. Огонек разгорался, разгорался, весь лист уже пылал. Издали был виден этот золотой огонь. Потом его подхватывал ветер, отрывал от ветвей и бросал на землю…

Осень взволновала всех крылатых. Журавли первыми прокричали свое «кру-кру!». Вслед поднялись утки. Синева огласилась тревожными криками птиц.

Стали поглядывать в небо и мои аисты. Нет-нет да и взмахнут крыльями, вроде попробуют — сильны ли, готовы ли к полету.

Я смотрел на них с грустью. Счастья уже не ждал, и надежда моя угасла. Даже слово это вроде бы забылось.

И вдруг прозвучало.

Когда первый вершок буза был соткан мною и я ошеломленный выскочил из-за станка Ината и кинулся домой, тогда и прозвучало это слово. Обняв меня, матушка сказала:

— Это счастье, Назиркул!

Счастье…

Я не соединил сказанное матушкой с тем, что звучало по мне с той волшебной ночи. Слова были схожими. Очень схожими. Просто одно слово. Позже, повторившись, оно заставило меня над многим задуматься, многое попять и оценить. Из того многого первое — вершок буза, сотканный моими руками.

Если быть справедливым, время отлета птиц совпало с временем моих первых радостен. Собирались они, правда, по крупинкам, по, наверное, так и должно собираться, чтобы стать цепочкой.

Родился ткач. Хороший, плохой ли, а ткач. Мать на вырученные от продажи шести фунтов пряжи деньги купила мне ткацкий станок. Вместе с Инатом мы установили его на хорошем месте — светлом, просторном Дальний сосед наш Шарназар-бобо, вернее его сыновья усто Эргаш и мулла Юлдаш, пообещали отлощить пряжу и приготовить основу. И вот наступил день, когда в доме застучал станок. Я ткал.

Надо ли рассказывать, что чувствует мальчишка, сев за ткацкий станок? Нет, не надо. А вот что думает, надо. Первый день — одна мысль: как бы чего не спутать, второй день — как бы дотянуть до вечера, а третий — как бы не уснуть. Потом первое, второе и третье преодолевается. Приходит четвертое — успеть. Успеть к базарному дню.

Матушка моя из-за того, что дни бежали быстрее, чем накручивалась пряжа, не спала. Надвигалась эта беда и на меня. Садился я к станку, когда светало, вставал, когда темнело. И аршин буза всего лишь выходил, а то и меньше.

Главное было израсходовать всю пряжу, сделанную матушкой. Пугали меня большие мотки. Мама поняла это и стала крутить веретено медленнее, прерывалась чаще: то пойдет тесто подмесить, то порезать морковь или лук. И меня звала помочь ей. Боялась, как бы не надорвался я по молодости, не отвернулся от ремесла, которым только овладел. Умна и сердечна была матушка.

Далеким оказался базарный день, на одну руку не нанижешь все рассветы и закаты, пальцев не хватит, а вот подошел все же, и надо было нести продавать буз, который я соткал. Когда ткал, не думал о людях: что они скажут, как оцепят мою работу?

Хорошо, если бы за продажу взялся отец, но он, сославшись на неотложные дела, ушел из дому до рассвета. Матушка базара не знала, женщины были далеки от торговли. Пришлось самому сбывать собственный буз.

Базарный день, значит, народ, толкучка. Не пробьешься к тому месту, где продают пряжу и ткани. И не так много покупателей, как продавцов. Нее с товаром все суют в руки буз.

— Крепкий — потяни!

— Мягкий — потрогай!

— Легкий — подними!

Я не знал, что сказать о своей ткани, как ее похвалить. Развернул, стою. Жду, когда кто-нибудь обратит внимание.