Диана Сеттерфилд - Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном

• Название: Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном
• Автор: Диана Сеттерфилд
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-07620-4

Впервые на русском — долгожданный новый роман Дианы Сеттерфилд, прославленного автора «Тринадцатой сказки», признанного шедевра современной английской прозы, который заставил критиков заговорить о возвращении золотого века британского романа, овеянного именами Шарлотты и Эмили Бронте и Дафны Дю Морье.

В детстве Уильям Беллмен убивает из рогатки грача; невозможный, через все поле, выстрел тем не менее попадает в цель. Поступок этот вскоре забывается, но имеет непредсказуемые и трагические последствия через много лет, когда Уильям уже вырос, стал уважаемым человеком, счастливо женатым, с четырьмя детьми. Ведь грачи не забывают ничего… И вот ночью, на кладбище, Уильям заключает невероятную сделку с незнакомцем в черном, таинственным образом вошедшим в его жизнь; сделку, которая навсегда изменит судьбу Уильяма.

---

— Я закажу для тебя выпивку. — Уилл, пошатываясь, встал из-за стола.

— Нет нужды.

Люк распахнул полу куртки, продемонстрировав бутыль какого-то дешевого пойла.

— Этим ты себя угробишь.

В ответ — прощальный взмах и новый оскал черных пеньков.

— Не этим, так другим, какая, к черту, разница!

Полли вновь наполнила кувшин. Смех. Чья-то рука на его плече. Пение. Полли ласково треплет его волосы и подливает сидр. Смутно знакомый голос:

— Ну как, полегчало тебе, старина?

Снова пение. Полли наполняет кувшин и гладит его руку. Кто-то берет его за плечи и слегка встряхивает, проверяя, не рассыплется ли он на куски. Он не рассыпается. Смех. Пение. Полли наполняет кувшин…

Полная тишина. Уилл открыл глаза. Никого вокруг. Он лежал на скамье под окном «Красного льва»; серое одеяло, которым его укрыли, соскользнуло на пол, и он проснулся от холода. Небо за окном начинало светлеть. Он спустил ноги на пол и встал, издав громкий стон.

Приоткрылась дверь, и в проеме возникла голова Полли с выбившимися из-под чепчика прядями.

— Все в порядке?

Он кивнул.

— Уходишь?

Еще один кивок.

— Тогда я заберу одеяло.

Он пересек комнату, чтобы вернуть одеяло, и с ходу поцеловал ее в губы. На своей узкой кровати она задрала ночную сорочку, еще через миг он вошел в нее, несколько раз качнулся вперед-назад, и дело было сделано.

— Вот и ладно, — сказала она. — Ты возьми немного хлеба, пожуешь по дороге. Хлеб в кладовой, на полке над большой бочкой.

Уилл шел к своему дому вдоль живой изгороди. Он отломил кусочек от краюхи, помусолил во рту, проглотил. Почувствовал голод, съел еще кусочек, потом еще, а потом его вывернуло наизнанку — еле успел нагнуться над канавой. «Это к лучшему», — подумал он, ожидая, что в потоке рвоты из него вылетит нечто гадкое, кроваво-зловонное, какой-нибудь полуразложившийся сгусток липкой и темной дряни. Однако его желудок выдал наружу лишь золотистую струю перебродившего яблочного сока да сладкую пену, которую он сплюнул напоследок.

Однако он чувствовал, что внутри еще что-то осталось. Плотное, чужеродное. Это оно самое и есть. Он снова нагнулся над канавой, открыв рот, но оттуда вырвался лишь хриплый, каркающий звук отрыжки: «ГРРАА!»

Грач, сидевший на ветке ближайшего вяза, наклонил голову и взглянул на него с интересом.

Дома он еще около часа подремал и затем отправился на фабрику. Физический труд вместе с обильным потом выгнал из тела остатки алкоголя. Грохот станков и крики рабочих глушили все посторонние мысли. Следующий день он провел в конторе, тринадцать часов просидев за столом в полной неподвижности — кроме пальцев, которые безостановочно щелкали костяшками счетов, — и к концу дня навел порядок в запущенной бухгалтерской отчетности.

Фабрика обладала своей собственной живой энергией, своим особым ритмом, и это давало ему возможность забыться. Подобно челноку станка, тянущему нескончаемую нить, или колесу, приводимому в движение речным потоком, Уилл бездумно, механически выполнял нужную работу. Он никогда не уставал, он очень редко допускал ошибки; закончив одну операцию, он без перерыва приступал к следующей. Проблем со сном не было: он не помнил, как опускал голову на подушку, а восход солнца встречал уже на ногах.

Он старался максимально сократить временной отрезок между концом рабочего дня и отходом ко сну. Иногда по вечерам играл в карты — выигрывал по мелочи, проигрывал такие же гроши. Иногда посещал «Красный лев». Пару раз оставался там после ухода всех посетителей. «Только не рассчитывай, что это войдет в обычай», — предупредила его Полли. По воскресеньям он пел в хоре — все тем же чистым и звонким тенором, — а во второй половине дня несколько раз рыбачил с Полом.

— Эти мисс Янг до сих пор тебя обслуживают?

— Да.

— Хмм.

Он догадывался, что означало дядино «хмм». Эта парочка определенно строила планы насчет Уильяма, что со временем могло привести к осложнениям.

— Я найму женщину, чтобы днем приходила делать уборку и оставляла на плите готовый ужин.

— Хорошая мысль, — одобрил Пол.

В один из первых дней Рождественского поста Уильям разбил мамину чашку. Он ею даже не пользовался, просто слегка задел, и та слетела с полки на выложенный плитняком пол с такой готовностью, будто в ней был заключен некий мстительный дух, только этого и ждавший. Он собрал осколки и захоронил их в саду, а сразу после того ощутил сильнейшее головокружение и жуткую, бездонную пустоту под сердцем.

Это был уже не первый подобный случай. Как раз этот еще можно было объяснить: любимая мамина чашка, недавние похороны, напоминание об утрате и все такое. Но сходное чувство — провал в области солнечного сплетения, тошнота и накрывающая сознание тьма — возникало у него и при других обстоятельствах. Спровоцировать эти приступы могло что угодно: неожиданная помеха или затянувшаяся пауза в работе, слишком раннее пробуждение или просто темнота, если она заставала его в одиночестве.

Это было сложно описать словами: порой он будто заглядывал в беспредельную, вечную вселенскую пустоту. Наблюдая за окружающими — Полом, Недом, Фредом или Джинни, — он пришел к выводу, что никто из них ни с чем подобным не сталкивался. В иных случаях ощущение принимало форму темной и жуткой твари внутри самого Уилла, и это было пострашнее вселенской пустоты. Что-то мерзкое и гнилостное отравляло его кровь и его мысли. Оставалось радоваться лишь тому, что другие в нем этого не замечают.

С тоской и удивлением он вспоминал времена, когда мир вокруг был приветлив и светел. В ту пору он очень редко болел и быстро поправлялся; он никогда не страдал от голода; повсюду его встречали дружелюбные улыбки; труды его справедливо вознаграждались, а за его проступками, как правило, следовали раскаяние и прощение. Хотя он был из тех мальчишек, которые вечно нарываются на неприятности, ему хватало ума и ловкости, чтобы из этих неприятностей выпутываться. То немногое, что могло его напугать или огорчить, осталось в забытых днях детства. Возмужав, он уже не видел причин бояться чего бы то ни было. И вот теперь некая чудовищная рука одним махом содрала благостную обертку с этого сказочно прекрасного мира, открыв бездну у него под ногами.

Впрочем, он был не так уж беспомощен и беззащитен. Он мог сопротивляться, используя три эффективных средства: сон, выпивку и работу, причем последняя была самым мощным оружием в этой триаде.

Уильям и прежде не позволял себе лениться, но сейчас он старался не проводить ни минуты без какого-нибудь дела. Страх перед бездействием побуждал его хвататься за любую работу и заставлял нервничать, если таковая вдруг завершалась чуть раньше, нежели он рассчитывал. Со временем он приучился заранее составлять список всяких второстепенных дел, которыми можно было заполнить опасные паузы в течение дня. Специально для этих записей он обзавелся блокнотом в переплете из телячьей кожи, купленным по случаю на оксфордской Терл-стрит во время одной из деловых поездок. С этим блокнотом он был неразлучен — постоянно держал его под рукой на письменном столе, когда находился в конторе, или носил в кармане при перемещениях по фабрике и за ее пределами. Ночью блокнот лежал на тумбочке у его изголовья и был первой вещью, которую Уилл брал в руки по пробуждении. Иной раз, когда кошмарная тварь уже тянула к нему свои лапы, одного лишь прикосновения к кожаному переплету бывало достаточно, чтобы сдержать ее, пока Уилл срочно искал себе занятие.

Приступы накатывали и проходили; и он боролся с ними, как только мог. А после каждого приступа, жадно хватая ртом воздух и сотрясаясь от бешеного сердцебиения, он надеялся, что на этом все и закончится.

Прошло три месяца после похорон. Внешне он был тем же Уиллом, каким его все привыкли видеть: бодрым, улыбчивым, жизнерадостным. Только Пол, общавшийся с ним чаще и теснее других, заметил, что в последнее время он стал как-то слишком уж рьяно налегать на работу. Пол настоятельно советовал ему отдохнуть — погулять на природе, порыбачить или съездить в гости к родственникам. Но Уильям избегал одиночества с таким же упорством, с каким он избегал праздности. С виду он был полон кипучей энергии. Но внутри его скрывался другой человек, неведомый даже ему самому; и этот человек шел по жизни с пугливой осторожностью, как по зыбкой трясине, которая в любой момент может разверзнуться под его ногами.

&

Молодого грача можно узнать по гладкому черному клюву. С годами клюв приобретает гранитно-серый оттенок, а у его основания образуется бугристый — и, скажем прямо, уродливый — нарост. Поверья приписывают эту метаморфозу неким колдовским проискам: якобы заклятие должно было целиком обратить его в камень, но коснулось лишь клюва до того, как грач-ловкач сумел ускользнуть. Куда прозаичнее это объясняется самим образом жизни грача. На любой инструмент приятно взглянуть, когда он только что выкован кузнецом; но поработайте им несколько лет — вспахивая землю, дробя черепа и кости, убивая и разделывая морских животных, — а потом сравните его вид с тем, что был вначале. Грачиный клюв идеально подходит для добывания пищи, но сам этот процесс его неизбежно уродует.