Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие

• Название: Можайский — 4: Чулицкий и другие
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?

Рассказывает начальник Сыскной полиции Петербурга Михаил Фролович Чулицкий.

---

Гесс отстранился:

— Пусть так. Но чтобы вот так… пулю в лоб на моих глазах!

Чулицкий пожал плечами:

— А по мне, так даже лучше: быстро и без мучений. Всяко лучше, чем быть повешенным!

Гесс вздрогнул и отошел от Михаила Фроловича еще на шаг.

Чулицкий кашлянул.

Можайский подхватил с буфета стаканы и бутылку и вроде как переменил тему:

— А не выпить ли нам?

Все мы с облегчением загудели и окружили его сиятельство пестрой толпой. «Наш князь» — с видом немного комичным, что было особенно заметно на фоне его неизменно мрачного из-за увечий лица — начал оделять нас выпивкой. Действовал он быстро и ловко, так что уже минуту спустя каждый из нас держал стакан и ожидал тоста.

— Ну, за весну! — провозгласил его сиятельство.

Мы выпили и прислушались: за окнами по-прежнему завывал штормовой ветер, в стекла билась ледяная крупа.

— Да, запаздывает, голубушка! — подтвердил Можайский, словно отвечая на наши явные мысли. — Ну да ничего: капель уже прозвенела, оттепели пошли… так, глядишь, и всё зазеленеет — оглянуться не успеем!

— Дай Бог, дай Бог, — поддержал Можайского Кирилов. — Весною и нам работать сподручней!

— Всем сподручней, Митрофан Андреевич, всем!

Пожарный и полицейский обменялись улыбками.

— А теперь, — заявил Можайский, когда хмарь, навеянная столкновением Гесса и Чулицкого, вполне, казалось, рассеялась, — можно и к нашим баранам вернуться. Я так понимаю, — это уже Михаилу Фроловичу, — с почты ты прямиком к Висковатову в гимназию отправился?

— Да, — подтвердил Чулицкий.

— И что же там?

— Мрак, ужас, смерть!

— Неужели дядюшку прямо там зарезали? — в голосе Можайского послышалось недоверие. — У Висковатова?

— Ну… — Чулицкий покрутил растопыренными пальцами правой ладони: мол, как посмотреть, — и да, и нет. Не совсем, короче!

— Ну, так рассказывай!

Михаил Фролович рассказал:

— Когда на почте я выжал все, что мог, и, выжав это, пришел в едва ли не леденящее волнение от вскрывшихся обстоятельств, я наспех попрощался с Иваном Васильевичем и Михаилом Семеновичем и — пешком, не желая тратить время на дорожную сутолоку — полетел на девятую линию. Вы себе представляете сорок шестой дом? — четырехэтажный[57], на невысоком цоколе, некрасивый, но вполне респектабельный с фасада, и с мрачным, застроенным корпусами двором?

Можайский, Инихов и Гесс кивнули утвердительно. Остальные, считая и меня, помялись в сомнении. Не знаю, кто как, а я не обращал на этот дом никакого особенного внимания, хотя и жил неподалеку, и, разумеется, не раз его видел воочию.

— Дом этот — вполне себе достопримечательность: благодаря гимназии и реальному училищу Видемана — известному, как вы знаете, заведению. Преподавательский состав в заведении этом — на удивление: один Павел Александрович — заслуженный, как-никак, профессор Императорского Университета — тому очевидное подтверждение. Но вот всё остальное…

Чулицкий слегка поежился.

— … от всего остального — мурашки по коже! Я даже не говорю о том, что если один этаж отдать под нужды мальчишек, весь дом неизбежно приходит в расстройство: нет. Больше всего меня поразила и обеспокоила царившая там атмосфера: какая-то помесь фальшивого благополучия и кричащей нужды. В такой атмосфере уже неважным казалось всё прочее. Поднявшись на третий этаж с парадного входа, я позвонил в квартиру Павла Александровича, но тут же припомнил, что день — будничный, а директор училища — человек, несомненно, занятой. Поэтому я ничуть не удивился, когда открывшая дверь не то экономка, не то какая-то дальняя родственница на мой вопрос о Висковатове ответила, что он на занятиях. Пришлось перейти от квартиры в учебные помещения и порасспрашивать там.

Нашелся Павел Александрович быстро, и также быстро он согласился ответить на мои вопросы. Однако взгляд его был тяжел, ноздри крупного носа подрагивали от сдерживаемого волнения, рукою Павел Александрович то и дело проводил по окладистой бороде, а иногда забирал в пригоршню спущенные на воротник волосы. Я насторожился: люди, не чувствующие за собою никакой вины, обычно при встрече с полицией так себя не ведут.

— Знаком ли вам некий Илья Борисович? — первым делом осведомился я, пристально глядя на Висковатова.

«Фамилия?» — коротко уточнил он.

— Некрасов.

Павел Александрович хмыкнул:

«Один Некрасов мне точно известен. Но вряд ли вас интересует именно он!»

— Милостивый государь!

«Некрасов, говорите?» — Павел Александрович сбавил обороты. — «Нет: что-то не припоминаю».

— Как же так?

«А что же в этом удивительного?»

— Да ведь вы только минувшим вечером получили от него письмо!»

Павел Александрович порозовел:

«Письмо? Какое письмо?»

— Вам мальчик его принес. Отпираться бесполезно!

Краска на лице Павла Александровича стала заметней:

«Ах, вы об этом письме!»

— Было еще какое-то? — поддел профессора я, чтобы и дальше понаблюдать за его реакцией.

Павел Александрович, однако, отреагировал спокойно:

«Нет, других писем не было».

— Тогда расскажите об этом!

«Но что именно вас интересует?»

— Прежде всего: как давно вы знаете Илью Борисовича?

«Вообще не знаю».

— Павел Александрович!

«Я правду говорю». — Взгляд Висковатова стал еще тяжелее. — «В том смысле, что лично с ним не знаком».

— Но письма, тем не менее, он вам почему-то пишет?

«Илья Борисович — мой корреспондент».

— Корреспондент?

«Э… гм… да».

— Какого же рода корреспонденцию вы с ним поддерживаете?

Павел Александрович покраснел еще больше:

«Он… документы для меня подыскивает!»

— Какие документы?

«Обычные. То есть — необычные, конечно: грамоты, стихи…»

— Павел Александрович! — я решил положить конец этому неясной причины и очевидному вранью. — Илья Борисович обвиняется в совершении нескольких тяжких преступлений, считая даже убийство.

«Убийство!» — теперь на лице Висковатова промелькнул ужас. — «Убийство?»

— Да. Что вы на это скажете?

Краска с лица профессора сошла: он побледнел.

«Уверяю вас, я ничего об этом не знаю! Вы же не думаете, что я…»

— Нет, разумеется, — я решил не перегибать палку, — ничего такого у меня и в мыслях нет. Но вы должны без утайки рассказать мне обо всем. Понимаете? Обо всем решительно! А чтобы вы понимали, что я перед вами честен, знайте: о проекторе мне тоже известно.

«Господи!» — искренне изумился Павел Александрович. — «Проектор-то тут причем?»

— Вот и я хотел бы это понять!

«Поясните: потому что я-то уже вообще ничего не понимаю!»

— Хорошо, — я жестом пригласил профессора занять стул напротив меня, хотя — по чести и месту — профессору следовало предложить мне сесть. — Давайте обо всем по порядку.

«Сделайте милость!» — Павел Александрович сел.

Я — вкратце, разумеется, и не касаясь определенных деталей — рассказал профессору о произошедших в городе событиях и о том, какая роль в них выпала на долю Ильи Борисовича. Роль при этом добровольная, а потому особенно предосудительная.

Павел Александрович слушал, не перебивал, а когда я покончил с этим, уже без ерничанья и куда более приветливо, чем поначалу, стал отвечать на мои вопросы.

«Понимаете, — прежде всего, пояснил он мне, — я давно подумывал о том, чтобы сделать некоторые из моих исследований… как бы это сказать? — более рациональными что ли, менее затратными по времени. Я имею дело с огромным, колоссальным количеством самой разной документации, причем многие из рукописных текстов представляют собой самые настоящие головоломки. Лучшие из графологов далеко не всегда способны разобрать написанное в спешке или… ну…»

— Или как?

«В подпитии, например, — признал Висковатов, — а то и в горячечном бреду. Такое встречается и, к сожалению, совсем нередко».

— Но чем же вам помочь проектор?

«Детализацией».

— Не понимаю.

«Странно. Ведь вы должны быть наслышаны о работах господина Буринского!»

— Ах, вот вы о чем[58]!

«Конечно. Принцип схож. Да и саму идею я подобрал именно у этого вашего коллеги. Только слегка изменил ее для собственных нужд, к фотографированию добавив проекцию специальным аппаратом».

— Но как вы узнали о существовании такого аппарата?

«Я и не узнавал. Мне о нем рассказали».

— Кто?

«Молжанинов».

— Фабрикант!

«Он».

— Значит, вы с ним встречались?

«Разумеется. И не раз. Семен Яковлевич — известный меценат».

— Вы говорили с ним о ваших исследованиях?

«Вполне возможно: я, если честно, не помню».

— Не помните?

«Я много с кем говорю. Невозможно упомнить всё».

— И?