Павел Саксонов - Можайский — 5: Кирилов и другие

• Название: Можайский — 5: Кирилов и другие
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?

Рассказывает брандмайор Петербурга Митрофан Андреевич Кирилов.

---

Это обстоятельство настолько бросалось в глаза, что в первую голову я заговорил о нем:

— До меня дошли слухи, — заявил я, с любопытством оглядываясь, — что вы оказались в затруднительном положении. Рад, что слухи оказались ложными. И все же: развейте окончательно мои сомнения — вы ведь не нуждаетесь?

Анастасия вспыхнула, но от чего — смущения, каких-то опасений или гнева — я поначалу не понял:

«Нет, ваше высокоблагородие, не нуждаюсь!»

— Ах, сударыня! Давайте обойдемся без формальностей. Называйте меня просто Митрофаном Андреевичем. Ваш брат…

«Хорошо, Митрофан Андреевич, — сразу же перебила меня Анастасия, — пусть будет так. Так чему же на самом деле я обязана вашим визитом?»

— Помилуйте…

Начал я, но снова был перебит:

«Митрофан Андреевич! Вы же не думаете, что я — дурочка какая-нибудь?»

Пришлось признать очевидное:

— Напротив, Анастасия Маркеловна. Вижу, ума вам не занимать!»

«Так что же вас привело ко мне?»

— Вы позволите? — кивнул я стул и придвинул его к себе.

И снова Анастасия вспыхнула! Похоже, мое присутствие все-таки не смущало, а злило ее:

«Раз уж вы здесь, пожалуйста!»

Я сел. Анастасия села напротив.

— Значит, начистоту?

«Говорите!»

— Только что вскрылись очень странные обстоятельства. Во-первых, — я начал, не снимая перчатку, загибать пальцы, — собственно гибель вашего брата. Точнее, не гибель даже, а то, что ей предшествовало. Скажите: вы знали, чем занимался ваш брат?

Анастасия прищурилась:

«Разве не пожары тушил?»

— Анастасия Маркеловна, — я укоризненно покачал головой, — мы же договорились: начистоту!

Она — с какой-то откровенной даже — злобой усмехнулась:

«Ничего подобного! Мы, Митрофан Андреевич, договорились о том, что начистоту станете говорить вы. Обо мне и речи не было!»

На мгновение я опешил от такого заявления, но тут же взял себя в руки:

— Давайте без софистики. Вы — женщина умная, что мне уже пришлось признать, и поэтому должны понимать: наша беседа — одолжение с моей стороны в память о прошлом. Если вам мое одолжение не по вкусу, разговор мы можем продолжить в тюрьме.

Анастасия опять усмехнулась:

«Вы говорите о моем уме, но, видит Бог, в глубине души все-таки считаете меня дурой. Как и всякую, полагаю, женщину. Или… вы сами верите в то, что делаете мне одолжение?»

— Анастасия Маркеловна!

«Что? Что «Анастасия Маркеловна»? Будь у вас хоть что-нибудь против меня, никаких одолжений вы делать не стали бы! Разве не так?»

Я не нашел, что ответить.

«Вот видите! — продолжила наступление Анастасия. — Вам нечего на это сказать. Вы не возражаете. А это значит только одно: против меня у вас ничего нет. Лишь подозрения. Вы не со знанием пришли, а за знанием!»

По всему выходило, что я, понадеявшись быстро прижать подозрительную сестричку к стенке, сам оказался к ней прижат. И тогда я не нашел ничего лучшего, как извиниться:

— Да, Анастасия Маркеловна, вы правы: к вам привело меня подозрение, а не уверенность. Не знание, а желание его получить. Но вы должны меня извинить: столько несчастий за какой-то час обрушилось на мою голову… Тут любой потерялся бы, что уж обо мне говорить. Ведь я для своих людей по-отечески во всем старался!

И вот тогда сестра Бочарова сменила гнев на милость:

«Вы тоже меня простите, Митрофан Андреевич: не со зла я на вас накинулась. От усталости!»

— Вы устали?

«Да. Хранить все это в себе. Встречаться с прежними сослуживцами брата и отводить глаза… вот вы давеча спросили, почему я вас совсем позабыла. А ведь всё просто: не могла я больше ни с кем из вас видеться!»

— Значит, — хмуро спросил я, — вы и впрямь обо всем знали?

«Не совсем, — Анастасия покачала головой. — Не сразу».

— Что вы имеете в виду?

«При жизни брата, — пояснила она, — у меня порою возникали подозрения, но дальше подозрений не шло. Брат был человеком отзывчивым, добрым, и все эти его качества быстро подозрения развеивали. Посудите сами: можно ли всерьез считать, что вечерами совершает преступления тот, кто утром раздает малышам конфеты?»

— Ваш брат, — удивился я, — раздавал конфеты детям?

«Я образно», — сухо ответила Анастасия.

— Ах, да, конечно! Извините.

«А тут еще и наша сестра, Клавочка…»

— Что?

Анастасия вздохнула:

«Светлым была человеком и очень любила Васю. Я несколько раз обращала ее внимание на кое-какие странности, но она только отмахивалась: быть, мол, такого не может. А уж не ей ли — при ее-то всепроникающей светлости — было не отличить хорошее от злого и порядочное от преступного?»

Я с сомнением посмотрел на Анастасию Маркеловну:

— Чаще бывает наоборот: добрые люди как раз и не видят зла!

Анастасия кивнула:

«Вот именно. Теперь-то я понимаю, но тогда мне казалось…» — она запнулась и побледнела. — «Ах! — воскликнула она. — Какой же я была слепой! А ведь всего-то и нужно было, что слушать самое себя. И не было бы тогда всех этих несчастий. Не умерла бы Клава. Не пришлось бы мне бежать от общества подруг и забывать знакомства… Всё, всё было бы иначе!»

— Вот что, — я наклонился вперед и коснулся руки Анастасии, — расскажите-ка все по порядку.

Анастасия Маркеловна ненадолго задумалась, а потом рассказала:

«Вася, брат наш, был из отставных: вы знаете, Митрофан Андреевич…»

Я кивнул: разумеется, Бочаров был из отставных[18]. И хотя при наборе чинов лично я, в отличие от моих предшественников в должности, прежде всего, смотрю не на прошлые заслуги, а на пригодность к пожарному делу — даже экзамены ввел с высочайшего позволения[19], — однако, при наличии равных во всем прочем кандидатов, предпочтение отдаю отставным. С ними не то чтобы меньше мороки — здесь еще бабушка надвое сказала, — но в целом, их обучение новым обязанностям получается более… более… как бы это сказать?

— Оптимизированным?

— О! Верно подмечено, Михаил Фролович: оптимизированным. Отставные уже приучены к дисциплине, а в нашем деле, как и в военном, без дисциплины никуда. Они приучены к тяготам, а в нашем деле тягот — с избытком. Наконец, жизнь в коллективе — большая ее часть — для них не в диковину, а мы — вы сами это подметили…

— Можайский это подметил.

— Какая разница?

— Вы правы: никакой.

— Ладно: как Юрий Михайлович подметил, большую часть жизни мы проводим в казармах и вообще — в обществе друг друга. Даже если дни выдаются спокойными[20], времени мы не теряем: учения, учеба[21]… много всего. А лучше всего к такому распорядку приучены — опять же — отставные. Поэтому и отставных в моей команде — большее, нежели статских, количество. Василий Бочаров был одним из них.

— Понятно.

— Вот потому-то я и кивнул в ответ Анастасии Маркеловне: да, мол, конечно, знаю. Она тоже кивнула и продолжила:

«Когда Вася вышел из полка и решил испытать себя на пожарной службе, мы с Клавой — буду откровенной — испугались. Много нехорошего поговаривали об этой службе: и трудна-де, и оплачивается никудышно, и опасна не в меру, и продвижения в ней никакого. А уж что говорили о заведенных в ней порядках… волосы дыбом вставали. Как будто не о государственной службе речь заходила, а о каторге, причем не политической, где, как говорят, еще какое-то уважение друг к другу имеется, а с отбросами — ворами, грабителями, убийцами!»

Я, услышав такие характеристики, ничуть не обиделся: Анастасия явно имела в виду минувшие дни, еще до моего назначения, а тогда многое и впрямь было иначе и очень сильно оставляло желать лучшего. Анастасия тут же это и подтвердила:

«Вы, Митрофан Андреевич, на свой счет ничего из этого не принимайте: при вас всё изменилось кардинально! Но тогда… тогда — совсем другое дело. И мы не на шутку испугались. Зачем было идти в такую службу? Неужели крепкому, здоровому человеку не нашлось бы никакой другой работы?»

Я в сомнении покачал головой: отставные были извечной проблемой столицы, уж слишком много их скапливалось.

Анастасия меня поняла:

«Вася так же считал и о том же нам заявил: не найду, мол, другую работу. А если не найду в кратчайшие сроки, то вышлют нас по указу в глухую тьму-таракань, и будем мы там куковать всю оставшуюся жизнь!»

— Он правду говорил, — подтвердил я. — Выбор у отставных невелик: мы, полиция, иногда — вахтеры и дворники… Но в дворники устроиться сложнее всего.

«Да-да, Митрофан Андреевич: так и Вася сказал! Уж мы и по фабрикам ему предлагали походить, но он, пару дней по проходным помыкавшись, еще тверже решил в пожарные… Ну, не странно ли это?»

— Что именно? — спросил я.

«Почему деревенщину всякую на фабрики берут, а солдатами брезгуют?»

— Не брезгуют, Анастасия Маркеловна, — пояснил я, — опасаются. Да и невыгодно их нанимать.