Павел Саксонов - Можайский — 6: Гесс и другие

• Название: Можайский — 6: Гесс и другие
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?

Рассказывает старший помощник участкового пристава Вадим Арнольдович Гесс.

---

Нет, что-то подобное в истории, конечно, встречалось. Чтобы вы лучше могли представить, о чем я говорю, вспомните порталы некоторых церквей: украшенные… гм… или, скорее, изуродованные жуткими сценами на сюжеты Страшного суда. Бесноватые всех видов и родов, фантастические животные, иные из которых пригодны только на то, чтобы ими детей до икоты пугать, невозможные горгульи, химеры и отвратительные чудовища непонятного происхождения!

Вот что в первые мгновения припомнилось и мне, но почти сразу я понял: никакого отношения к религии — ни к одной из религий — рисунки в альбоме Молжанинова отношения не имели.

«Что это?!» — невольно отстраняя от себя альбом, вскричал я.

Молжанинов расплылся в улыбке — на этот раз без двойного дна, без притаившейся за нею тревоги или неприязни:

«Неужели не узнаете?» — спросил я.

«Как это можно узнать?»

«Помилуйте! — совершенно искренне удивился Молжанинов. — Неужели вы ничего не знаете о динозаврах?»

«О дино… ком?» — изумленно переспросил я.

«О динозаврах!»

Я покачал головой.

«Ну и ну! — поразился моему невежеству Молжанинов. — Стало быть, вам ничего не говорят и такие имена, как Бакленд[31], Мантелл[32], Оуэн[33]?»

«Нет».

«Но хоть о допотопных животных вы слышали?»

Об этом я, разумеется, слышал. Да и все вы, господа, конечно же, тоже: гигантские кости, с глубокой древности то и дело находимые повсеместно, и прочее подобное… Римляне и греки считали их останками героев и великанов — титанов, гекатонхейров[34]… Но мыслимое ли дело, чтобы эти останки увязывать с невероятными по своему облику животными?

— Отчего же нет? — Инихов. — Или по-вашему, Вадим Арнольдович, сторукий и с пятью десятками голов Бриарей[35] — существо более реальное?

Гесс, не ожидавший такого возражения, растерялся:

— Ну… — протянул он, — на мой взгляд, всё это — просто подделки.

— Что, — спросил Инихов, — по всему известному миру?

Гесс не нашелся с ответом и поэтому просто вернулся к рассказу:

— Как бы там ни было, я Молжанинову ответил утвердительно: да, мол, о допотопных животных слышал, но считаю их вздорной выдумкой. Тогда Молжанинов обернулся к Талобелову и попросил его достать какой-то справочник, при ближайшем рассмотрении оказавшийся сведенной под один переплет подшивкой статей из самых разных и на самых разных языках изданий. Впрочем, преобладали статьи на английском и французском языках, что сильно облегчило знакомство с ними.

Представьте себе, все они были об одном и том же. Их темой был единственный предмет — классификация давно исчезнувших представителей фауны в непосредственной связи с фауной существующей. Говоря проще, авторы статей спорили друг с другом, к каким родам, отрядам и прочему следует относить всяких ящериц, птиц, рыб и прочую подобную живность, обитавшую миллионы лет тому назад и, как правило, внешне очень сильно отличавшуюся от современного нам животного мира.

Имена спорщиков ничего не говорили мне, но звучали они солидно: профессора университетов, доктора, академики, члены различных научных обществ… вот только иллюстрации к их спорам — картинки в статьях — вводили в изумление: неужели эти явно почтенные люди всерьез ломают копья над немыслимыми чудовищами?

Одно из таких чудовищ я сразу же узнал: оно почти как две капли походило на рисунок самого Молжанинова.

«Простите, — воскликнул я, — вы своего ящера отсюда срисовали?»

Я показал на рисунки в альбоме и в статье.

Улыбка Молжанинова стала… самодовольной!

«Нет, — ответил он, — я сам реконструировал облик аллозавра! А то, что этот облик оказался настолько близок к описанному Маршем[36], свидетельствует лишь о том, что наши мысли имели параллельное направление».

Я поразился:

«Вы сами… что?»

«Реконструировал облик!» — повторил Молжанинов.

Я не верил своим ушам:

«Вы это серьезно говорите?»

«Конечно!»

Молжанинов сделал знак Талобелову, и тот принес откуда-то внушительного вида кость.

Кость, несмотря на мои попытки отбиться, была немедленно вручена мне, и я начал растерянно ее осматривать…

«Ну, что скажете?»

«Что это?»

«Но вы же видите: кость!»

«Что кость, — возразил я, — я действительно вижу. Но чья она? Из какого рагу вы ее извлекли?»

Молжанинов расхохотался:

«Из рагу! — слезы гомерического смеха так и хлестали из его глаз. — Рагу! Это вы очень удачно пошутили!»

Я же, напротив, не видел в ситуации ничего смешного, о чем и не преминул заявить:

«Не понимаю, что именно вас так рассмешило!»

Молжанинов — тыльной стороной ладони — вытер слезы:

«Прямо сейчас, — торжественно заявил он, — вы держите в руках останки одного из самых свирепых хищников, какие когда-либо населяли нашу планету! Того самого аллозавра, познакомиться с которым вы только что имели случай!»

Я перевел взгляд на рисунки — в статье и в альбоме:

«Вот этого?»

«Точно!»

Очевидно, мое лицо скривилось в гримасе презрения, потому что Молжанинов вдруг сделался очень серьезным. Больше того: к нему вернулась та самая надменность превосходства, с какою он встретил меня при моем появлении в кабинете:

«Не верите?» — сухо спросил он.

«Нет!» — прямо ответил я.

«Ну и черт с вами!»

Талобелов, словно по данному ему знаку, тут же подскочил ко мне и отобрал у меня чудную кость.

Молжанинов налил себе и выпил.

Я, признаюсь, последовал его примеру.

«Теперь я понимаю, что имел в виду ваш родитель», — сказал я после непродолжительного молчания.

В Лице Молжанинова к надменности добавилась строгость:

«Не сомневаюсь», — только и ответил он.

«Значит, — продолжил я, — наследство досталось вам не без оговорок?»

Молжанинов смотрел на меня холодно и так же холодно подтвердил:

«Не без оговорок — это еще мягко сказано».

«И в чем же они заключались?»

«Я не мог ничем распоряжаться. Все операции с имуществом должны были проходить через управляющего. И он же, каналья этот, должен был определять, сколько и когда выдавать мне средств. Но самое паршивое заключалось даже не в этом. В конце концов, дела семейной фабрики меня и впрямь не очень волновали. Хуже было то, что управляющий оказался вправе вообще ничего не давать мне, буде он сочтет, что мое исправление невозможно!»

«Как так? — совершенно искренне поразился я. — Совсем ничего?»

«Вот именно: совсем ничего!»

«Но… разве это законно?»

Выражение лица Молжанинова немного смягчилось, а его взгляд чуточку потеплел. Вероятно, мое искреннее сочувствие нашло отклик в его сердце:

«Представьте себе, Вадим Арнольдович, я тоже было решил, что такое завещание законным быть не может. Я даже пытался его опротестовать! Но…» — Молжанинов обреченно, как будто вновь переживал прошедшее, махнул рукой. — «…без всякого результата. Суд принял сторону моего покойного отца, а не мою. И я в одночасье остался без средств к существованию! Можете себе представить, каково это? — быть в шаге от миллионного состояния и вдруг оказаться ни с чем! И это — при моем характере, при моих привычках… при моей мечте!»

Я покачал головой:

«Да, могу представить… а что за мечта такая?»

Молжанинов вздохнул:

«Думал я в Америку поехать. В Южную. Экспедицию хотел организовать… да куда там!»

И тут меня осенило:

«Постойте! — прищурился я. — Так вот почему вы связались с Кальбергом!»

Молжанинов тоже прищурился:

«Отчасти — да».

«Отчасти?»

«Именно: отчасти. На Кальберга я вышел еще до того, как… нет, — сам себя оборвал Молжанинов, — этого я вам сказать не могу: извините. Но все же правда в вашем предположении есть: я действительно связался с Кальбергом отнюдь не из лучших побуждений и, в принципе, в полной уже готовности творить не самые хорошие дела. Я — вы понимаете? — верил, что иного выхода у меня нет. Меня, как я полагал, само безумное устроение нашего общества толкнуло на преступный путь. С чего бы вдруг я стал жалеть это общество? Но уже вскоре всё круто изменилось».

Я внимательно смотрел на Молжанинова и видел, что он не лгал. Но что он имел в виду, говоря о каких-то изменениях?

«Что вы имеете в виду?» — спросил я.

Но Молжанинов только головой опять покачал:

«Этого я не могу сказать».

«Но, — воскликнул я, — получается, вы вообще ничего не говорите! А ведь обещали!»

«Я, — возразил Молжанинов, — обещал обрисовать свое положение, и — так мне кажется — свое обещание выполнил. Пусть и несколько по-другому: не так, как мы с вами, Вадим Арнольдович, предполагали… не рассказом то бишь о моих бедствиях и приключениях, а…»

Молжанинов замолчал, но я его понял: он имел в виду нашу странную беседу о допотопной живности.

«Но этого мало!» — мой тон стал требовательным, однако это на Молжанинова не произвело ровно никакого впечатления.