Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение

• Название: Можайский — 7: Завершение
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

Не очень-то многого добившись в столице, Можайский на свой страх и риск отправляется в Венецию, где должно состояться странное собрание исчезнувших из Петербурга людей. Сопровождает Юрия Михайловича Гесс, благородно решивший сопутствовать своему начальнику и в этом его «предприятии». Но вот вопрос: смогут ли Юрий Михайлович и Вадим Арнольдович добиться хоть чего-то на чужбине, если уж и на отеческой земле им не слишком повезло? Сушкин и поручик Любимов в это искренне верят, но и сами они, едва проводив Можайского и Гесса до вокзала, оказываются в ситуации, которую можно охарактеризовать только так — на волосок от смерти!

---

— Ну-с, говорите: что вам понадобилось в Венеции?

И Можайский всё рассказал.

Иван Николаевич выслушал. Его ордынское лицо, всегда как будто опухшее, вспухло, казалось, еще больше. Раскосые глаза совсем превратились в щелочки.

— Вот оно, значит, как… — протянул он настолько зловеще, что находись в кабинете клетка с канарейкой, несчастная птица тотчас упала бы замертво!

— Увы, но — да: именно так… ваше высокопревосходительство!

Дурново нахмурился еще больше:

— Говорите вы убедительно, но точно ли это?

— Полагаю, да.

— Полагаете! — Председатель Комитета министров перешел на пугающий шепот. — Полагаете! Но этого мало!

Можайский еще раз прошелся по доказательствам, каковые, впрочем, всё равно оставались не более чем его личными соображениями, логическими построениями, интуитивным допущением, на что Иван Николаевич и не преминул указать:

— Это всё, — также шепотом и зловеще растягивая слова заявил он, — очень интересно. Но этого мало!

— Боюсь, — приуныл Можайский, — ничего другого я вам, ваше высокопревосходительство, предложить не могу.

Дурново задумался.

Думал он долго: даже не минуты, а четверть часа, двадцать минут… и только потом вынес окончательный вердикт:

— Ваши предположения лишены доказательной базы, а потому, милостивый государь, действовать официально мы не можем. Задуманное вами — авантюра чистой воды. А это означает, что касательства к ней мы также иметь не можем. То, что вы собираетесь сделать, — компрометация… да! — шепот на мгновение превратился в оклик. — Да! Компрометация: даже не спорьте. Компрометацию же мы тем более допустить не имеем права. И что же тогда остается?

— Что? — спросил Можайский, предчувствуя худое.

Однако предчувствия «нашего князя» обманули:

— А то, — ответил Дурново, — что вам придется действовать на собственные страх и риск… осознавая при этом всю полноту ответственности и перед нами!

— Но ведь я и собирался…

— Нет! — хмурые складки на лбу Дурново внезапно разгладились. — Нет. Вы собирались просто действовать. Просто на собственные страх и риск. Теперь же вам — в случае неудачи — придется держать ответ не только перед… итальянцами, буде они вас сцапают, но и перед Отечеством. И уж поверьте мне: этот спрос окажется куда строже! Ну как: вы готовы?

— Да, ваше высокопревосходительство!

— Тогда зайдите в канцелярию Министерства иностранных дел… где-нибудь к закрытию. Вам выправят документы.

— Какие еще документы? — не понял Можайский.

Дурново усмехнулся, да так, что от этой усмешки кровь у любого могла бы свернуться в венах:

— Вы что же: думали по собственному паспорту ехать?

— Ну… да.

Можайский растерялся окончательно, а Дурново совсем развеселился — на адский какой-то манер:

— Не дождетесь! — заявил он. — Нет больше князя Можайского.

— А… а кто же есть?

— Гм… — лукавый блеск. — Как вам… Мызин — нижегородский мещанин?

— Мызин!

— Не нравится?

— Нет, но…

— Ладно-ладно… пусть будет просто Можайский. Скажем, отставной чиновник таможенного ведомства, возомнивший себя поэтом и решивший набраться вдохновения в Венеции.

— Но я не умею писать стихи!

— Придется научиться!

Можайский вышел на улицу немного оглушенным. С одной стороны, он получил ровно то, что хотел — понимание и возможность действовать. Но с другой, он оказался в престранном положении человека, для которого внезапно закрылись все двери — все привычные двери: те самые, за которыми он настолько привык искать ответы на заданные самому себе вопросы. Не было больше яхт-клубов, блестящих гостиных с их снятыми с болтливых языков сплетнями, чайных с милыми дамами, видевшими в нем образец своеобразной галантности, даже контор, владельцы которых чем-нибудь да были ему обязаны.

Не было больше и банка: Можайский — просто, не князь — не мог при нужде пополнить бумажник отложенным жалованием или накопившейся рентой.

«Придется прямо сейчас опустошить счет и ехать с наличными!» — решил он тогда и, усевшись в коляску, велел Ивану Пантелеймоновичу отправляться на Невский.

— Минуточку! — откуда-то сбоку вынырнул человек в форме. — Господин Можайский?

— Да.

— Прошу вас покинуть коляску: это — собственность Департамента полиции!

Можайский ошеломленно вылез обратно на мостовую и отправился через мост[9] к остановке омнибуса.

4.

Еще до вечера, когда ему нужно было явиться в канцелярию Министерства иностранных дел, Можайский управился с самыми неотложными делами: снял деньги со счета, превратив их частью в бумаги на предъявителя иностранных обществ, а частью — в золото; собрал дорожный саквояж — скромный, как и подобало мелкому отставному чиновнику, вдруг вообразившему себя поэтом и на сбережения всей жизни отправившемуся в дорогостоящее путешествие по Италии; купил билет — не первого класса, как он привык, а какой-то сомнительный, но зато недорогой… А потом — отправился к Сушкину.

Не сказать, что Никита Аристархович встретил Можайского с распростертыми объятиями: у репортера не ладилась работа, а сверх того — послышались первые тревожные звоночки; отправленные им в редакцию первые страницы записок вернулись с многочисленными цензорскими помарками и настоятельным требованием изменить вот то, вот то и вот это!

— Да ты, я вижу, в путешествие собрался? — хмуро поинтересовался Никита Аристархович, пропуская Можайского в гостиную.

— А ты, я вижу, — в тон ответил Можайский, — никак не устроишься по-человечески?

Сушкин быстро огляделся и мрачно кивнул:

— С этим переездом столько хлопот…

Гостиная Никиты Аристарховича и в самом деле являла собою жалкое зрелище: мебели почти никакой, паркет устлан обрывками газет, стены не оклеены обоями… Пожар дорого обошелся знаменитому репортеру: не в смысле финансовых потрясений, а в разлаженности быта, поскольку — это известно всем — не так-то просто устроиться на новом месте!

— Ну, рассказывай…

Можайский уселся на нехорошего вида стул и — Сушкину он привык доверять — поведал о своих не то приключениях, не то злоключениях.

Доселе мрачный, Никита Аристархович повеселел:

— Твоей беде я поспособствую! — заявил, ничтоже сумняшеся, он.

Прозвучало это двусмысленно, и он поспешил исправиться:

— Помогу я тебе в твоих затруднениях! И не благодари: твои проблемы — сущий пустяк!

Можайский насторожился, но все же не настолько, насколько следовало бы:

— Что ты имеешь в виду?

— А… — Сушкин махнул рукой, показывая, что и говорить тут не о чем. — Не бери в голову…

И Можайский не взял, пожалев об этом только уже в Венеции.

5.

Телефон разрывался на части: Сушкин не торопился к нему, а Можайский — подавно. Приятели — пожалуй, «нашего князя» и репортера можно назвать именно так — болтали о том – о сем: перебирали детали произошедших событий, сверялись с записями Никиты Аристарховича… в общем, работали, хотя по правде сказать — назвать их болтовню работой было невозможно. Правда, Никита Аристархович еще и делал пометки — новые, основанные на том, что ему рассказывал Можайский, — но и это больше походило на расслабленные посиделки, чем на труд человека, всерьез взявшегося за дело. Вот и разрывался телефон: приятели махнули на него рукой.

Вызов прекратился.

— Значит, ты полагаешь…

— Да: на мой взгляд, это очевидно. Но ты мне вот что поясни… помнишь, еще в самом начале, ты обратил мое внимание на случай с купцом… как бишь его…

— Да-да, был такой: здоровяк, у него сердце не выдержало, и…

— Он самый! Ну так вот…

И снова загремел телефон.

— Вот ведь неугомонные!

— Может, возьмешь?

Сушкин, поднимаясь со стула, скорчил гримасу:

— Придется, пожалуй… какой, однако, настырный попался субъект!

— Давай-давай…

Можайский, ожидая, чтобы Сушкин управился с вызовом, закурил, а сам Никита Аристархович подошел к аппарату и снял трубку с рычага:

— Алло! — не скрывая раздражения, рявкнул он. — Сушкин у аппарата!

И тут гримаса исчезла с лица Никиты Аристарховича:

— Ах, это вы, Вадим Арнольдович! Что? Можайский? Да, у меня…

Сушкин помахал Можайскому рукой, но тот уже и сам поспешил к нему:

— Гесс?

— Он, — ответил Никита Аристархович, передавая Можайскому трубку.

— Да, Вадим Арнольдович, слушаю…

Теперь уже на лице Можайского появилась гримаса:

— Вадим Арнольдович! Помилуйте! Что вы такое говорите?

Из трубки понеслась сбивчивая, эмоциональная речь, но стоявший тут же Сушкин разобрать ее не смог. Однако он смог понять, что Гесс на чем-то явно настаивал, и это что-то вызывало живейшее неудовольствие «нашего князя».