Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть

• Название: Преодоление: Роман и повесть
• Автор: Иван Арсентьев
• Издательство: Современник
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1980

В книгу Ивана Арсентьева входят роман «Преодоление» и повесть «Верейские пласты». Повесть посвящена возвращению в строй военного летчика, который был по ошибке уволен из ВВС.

Второе произведение И. Арсентьева рождалось автором на одном из заводов Москвы. Руководство завода получило срочное задание изготовить сложные подшипники для станкостроительной промышленности страны. В сложных, норой драматических ситуациях, партком и профком завода объединили лучшие силы коллектива, и срочный заказ был выполнен

---

Хвалынский встал на возвышение, чтоб его видели заливщики с обеих наклонных, в руке платок. После включения подрывной машинки взмах платка будет сигналом для закачки раствора.

Карцеву сродни волнение и переживания, которые испытывал Хвалынский. Сейчас он опустит платок. Удача или поражение?

Что‑то придавало Карцеву уверенности: то ли обостренная интуиция, толи инженерный расчет, то ли еще что‑то посильнее, чему мы подчиняемся, когда вопрос ставится ясно и бескомпромиссно — «быть или не быть».

Резко опустилась рука Хвалынского, и язы тут же задымили выхлопами. Было заметно издали, как они раскачиваются от напряжения, вдавливая в глубь недр раствор цемента. Переплетения труб ходили ходуном, терлись друг о друга, глухо позванивали. Кругом них — запретная зона, никому подходить не разрешается. Случись, лопнет труба — струей жидкости, как раскаленным прутом, прорежет человека насквозь.

Хвапынский не спускал глаз с фонтана. Машинально пошарил рукой в карданах, вынул портсигар, открыл. Там одна–единственная папироса. Что ж… Зажал в пальнах и вдруг застыл, чуть приоткрыв рот.

Ставший привычным, как собственные руки, чуть изогнутый ветром в вышине светло–фиолетовый клинок газа стал на глазах терять прозрачность, становился мутным. Наверху у него появился пенный султан.

«Наша взяла!» — хотелось закричать Хвалынскому, но он понимал, что мутный султан — только начало, что до победы еще ого–го! У фонтана огромная мощь, и пока он захлебнется, немало сил придется отдать.

Сосредоточенный, чуть побледневший, Хвалынский спустился с пригорка, таща прилипшую к сапогам густую грязь, повернул к толпе. Ему было явно не по себе без людей.

Карцев поглядывал то на фонтан, то на свою бригаду, собравшуюся кучкой в сторонке.

«Летчики перед ответственным полетом, и только! Глаза прищурены, обветренные лица, черт побери!»

Вдруг все зашевелились. Вместе с гигантским столбом газа скважина стала извергать серые сгустки чего‑то. Они шлепались неподалеку от фонтана.

Цемент?

Карцев, машинально перебиравший на связке ключи, как четки, стиснул их с такой яростью, словно ощутил под пальцами тугую газовую струю и хотел руками своими задавить ее.

Двигатели язов выли от натуги. Качали час, другой, третий… Манометры показывали расчетное давление. Однако прошли еще сутки, прежде чем фонтан дрогнул. Воды в хранилище оставалось на дне — все проглотила и отрыгнула скважина, заливая территорию жидкой бурой грязью. Но уже было видно: фонтан агонизирует, изнемогает. Теперь он походил на непрогретый примус; то выбросит чадно керосина, то зашипит пламенем…

Во время длиннейших перекуров буровики настороженно прислушивались к шуму фонтана, и в минуты, когда он становился глуше, Карцев ошущал радостный холодок на сердце. Даже самые заядлые скептики не сомневались больше в удачном завершении долгих и тяжелых трудов.

Длинное лицо Хвалынского стало улыбчивым, словно помолодевшим от гордости, и даже привычная сутуловатость пропала.

А смерч газа слабел, исчезал на глазах. Впервые за полгода вернулся на этот островок мир и покой. Мнимый полк ревущих реактивных самолетов наконец улетел. Даже не верилось, что можно разговаривать, не крича изо всех сил друг другу в уши. Тишина. И вдруг: «Ги–и-и… Тью–тью–ю!..» точно посвист суслика над головой — жаворонок. Трепеща серым комочком на одном месте, возвещал он о приходе весны.

Из маслянистой глади болота, где провалилась вышка. там и сям торчали изуродованные металлические конструкции, гнутые трубы, ржавые бочки.

По дорожкам из ближних деревень тянулся народ, набежала ребятня. Заявились из Венеры узнать доподлинно, правда ли, что Степанидин квартирант с десятком подобных себе чумазых парней сумели укроить невиданное смрадное чудовище?

Да, сумели. От него осталась лишь здоровенная лужа поверх глубокой раны в земной тверди.

Пройдет еще неделя, и начнется демонтаж оборудования, но уже сейчас на разведчиков навалилась масса не терпящих отлагательств будничных дел.

Начальник вышкарей Широков со своим бригадиром делали расчеты: опять им тащить вышки за сотню километров. Леонид Нилыч, окруженный механиками и слесарями, намечал очередность ремонта двигателей и насосов, Искра–Дубняцкий, так и не добившись от директора разграничения «функций», прикидывал на глазок, что после этой катавасии подлежит списанию, а что можно еще раз использовать в работе.

Деловой настрой был неожиданно нарушен возникшим стихийно митингом. Ни трибуны, ни красных полотнищ, ни президиума: на подножку трехтонки, окруженной рабочими, взобрался Хвалынский. Постоял чуть, помолчал, морща лоб, словно вспоминая о чем‑то, затем сдернул с головы шапку, проборонил пятерней седую шевелюру, крикнул хрипловато:

— Товарищи разведчики! Многовато мы протоптались на этом месте, но все же перебороли трудности и разделались наконец с чертовой штукой! Начисто! — показал он пальнем в сторону усмиренного фонтана. — Славя богу, никто не спасовал в опасные минуты, и хотя выложились все до основания и хлебнули горького на этом пятачке, зато возмужали и стали опытней. Л главное — коллектив наш окреп, сдружился и закалился в аварийном крещении.

Он говорил еще о дальнейшей разведке месторождения, о будущих изысканиях, о задачах, стоящих перед конторой. Поблагодарив рабочих за труд и старание, Хвалынский вдруг страшно заволновался, глаза его в скружьях коричневых теней стали глубокими и ясными, и в этот момент Карцев внезапно понял, на кого он похож лицом. Конечно же на того мужчину с корзиной, что стоит позади юродивого на картине Сурикова «Боярыня Морозова»!

Запинаясь, теребя в руках шапку, Хвалынский воскликнул растроганно:

— Разведчики! Вы… вы, черт побери, настоящие мужики! Говорю вам без всяких. Эх! — Он махнул рукой, словно устыдившись излишней чувствительности перед людьми, которых чаще поругивал, и слез смущенно с подножки.

Карцев вспомнил, как держал себя директор вчера на совещании с сотрудниками конторы. Он отнюдь не чувствовал себя именинником, с тревогой говорил об отставании по проходке, о том, в какую копеечку обошлась государству история с фонтаном, отчитывал снабженцев, финансистов, механизаторов, буровых мастеров. Нет, о человеке с таким характером не скажешь «батя» либо «душа–папаша», но, оказывается, и его иногда прорывает…

Спустившись с импровизированной трибуны, Хвалынский раскрыл портсигар и щелкнул в досаде крышкой: внутри было пусто.

— Петр Павлович! Берите, Петр Павлович! — потянулись к нему руки с раскрытыми пачками сигарет.

Он взял, прикурил, подумал чуть и бросил демонстративно горящую спичку в ту сторону, где еще недавно буянил горючий газ. Окружающие проследили взглядом за ее полетом и заулыбались. Подумал каждый: «Показал бы ты такой номер недельку назад! .»

Маркел топтался озабоченно у трехтонки, что‑то высматривал, кося подозрительно на водителя. Затем, смекнув, полез в кузов.

Ведро у него, видите ли, стащили, спроворили, прохиндеи, под шумок в самый торжественный момент!

Возникшая на верху машины долговязая, нескладная фигура вызвала веселое оживление.

— Тихо, братцы! Сейчас вам Алмазов речугу толкнет! — крикнул кто‑то дурачась.

Маркел посмотрел сумрачно вниз, достал из кармана некое подобие носового платка и гулко высморкался.

— Правильно! — поддержали его присутствующие. — Прожги сперва свечи и жми!

— Валяй без стеснения, ты ж умеешь!

— Только побыстрей, не чикайся, а то Шалонов начнет петь под гитару!

Маркел, не обращая внимания на подковырки зубоскалов, сосредоточенно рассматривал ведро с отломанной дужкой, сокрушенно покачивал головой. Почесал затылок, показал водителю многообещающий кулак и с расстроенным видом спустился вниз.

Облака на западной стороне стали густеть, над самым горизонтом вспыхнуло вишневое зарево заката, нижний, раскаленный обрез туч отбросил на землю мягкий багрянец, и земля кругом порозовела. Какую‑то минуту на стояках вышек, на стеклах автомашин, на усеянной рябью речке поиграли сполохи и померкли. На дороге, изрытой глубокими рытвинами, ревели, буксуя, заливочные язы, ветерок, пахнущий лежалым снегом, гнал по болоту маслянисто–грязную пену.

Кают-компания под вишнями

Карцев проснулся рано от звона будильника. Вышел умыться во двор. Было тепло. На солнцепеке зазеленела наконец щетинка. Земля, накупавшись до посинения в снеговых водах, обсохла и теперь, наверстывая упущенное, спешила покрыть свою наготу ярким весенним убором. По кудреватой мураве там и сям замерцали цветки одуванчика. Они словно новые литые бубенцы: встряхни — и, кажется, брызнет апрельским пробуждающим звоном.

Карцев, растершись жестким полотенцем, так, что кожа горела, сделал по–быстрому два–три упражнения зарядки и, размахивая руками, прошел двориком на огород. В соседском саду за изгородью вызывающе посмеивался щегол. Невидимый в зарослях сорокопут нашептывал ему в ответ что‑то осуждающе и завистливо, не иначе, отчитывал за чрезмерную жизнерадостность и беззаботный смех.