Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

• Название: История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1
• Автор: Джованни Казанова
• Жанр: Историческая проза

«Я начинаю, заявляя моему читателю, что во всем, что сделал я в жизни доброго или дурного, я сознаю достойный или недостойный характер поступка, и потому я должен полагать себя свободным. Учение стоиков и любой другой секты о неодолимости Судьбы есть химера воображения, которая ведет к атеизму. Я не только монотеист, но христианин, укрепленный философией, которая никогда еще ничего не портила.

Я верю в существование Бога — нематериального творца и создателя всего сущего; и то, что вселяет в меня уверенность и в чем я никогда не сомневался, это что я всегда могу положиться на Его провидение, прибегая к нему с помощью молитвы во всех моих бедах и получая всегда исцеление. Отчаяние убивает, молитва заставляет отчаяние исчезнуть; и затем человек вверяет себя провидению и действует…»

Джованни Джакомо Казанова — один из плеяды знаменитых писателей, гуманистов, авантюристов и мистиков, которыми так богат XVIII век — Пу-Сунлин и Ломоносов, Фридрих Великий и Наполеон, Вольтер и Руссо, и, наконец, граф Калиостро и Казанова…

---

— Да, я обещаю тебе ответить правду.

— Думаешь ли ты, что ты более ученый, чем я?

— Нет, но я думаю, что я могущественней, во имя Пресвятой Троицы и в силу моего священнического сана.

— Если ты настолько могуществен, помешай мне обличать тебя. Ты напрасно отращиваешь свою бороду: ты её расчесываешь десять раз на день, и ты бы не захотел обрезать её наполовину, чтобы я покинул это тело. Отсеки ее и, клянусь, я уйду.

— Отец лжи, я удвою твои наказания.

— Я бросаю тебе вызов.

Тут Беттина выдала такой взрыв смеха, что я прыснул, но капуцин, который увидел меня, сказал доктору, что у меня нет веры, и надо меня удалить. Я вышел, сказав ему, что он угадал, но я не увидел, как Беттина плюнула ему на руку, когда он её подставил, приказывая ей ее поцеловать.

Непостижимая девушка, полная таланта, которым привела в замешательство капуцина, что никого не удивило, так как все её слова приписывали дьяволу! Я не мог себе представить, что могло быть её целью. Капуцин, пообедав с нами и сказав сотню глупостей, вернулся в комнату, чтобы дать свое благословение одержимой, которая бросила ему в голову стакан, полный черного ликёра, что ей направил аптекарь, и Кандиани, который был рядом с монахом, получил свою долю, что доставило мне самое большое удовольствие. Беттина была права, используя любую возможность, чтобы приписать что-нибудь дьяволу. Отец Просперо, уходя, сказал доктору, что девушка, без сомнения, одержима, но он должен найти другого экзорциста, так как этот случай не для него, и Бог желает соединить освобождение и милосердие.

После его отъезда Беттина провела шесть часов очень тихо, и удивила всех нас, спустившись за стол с нами ужинать. Заверив отца, мать и брата, что она чувствует себя хорошо, она сказала мне, что будет дан бал на следующий день, и она придет утром, чтобы уложить мои волосы, как у девочки. Я поблагодарил её, говоря, что она была очень больна, и она должна поберечься. Она пошла в постель, и мы оставались за столом, говоря только о ней. Ложась спать, я нашел в своем ночном колпаке эту записку, на которую ответил, когда я увидел, что доктор заснул: Или Вы придёте на танцы со мной, одетый как девушка, или я устрою Вам такой спектакль, что Вы будете плакать .

Вот мой ответ: Я не пойду на бал, так как я полон решимости избежать любой возможности, чтобы оставаться наедине с Вами. Что касается печального спектакля, которым вы мне угрожаете, я считаю, у вас достаточно духу, чтобы сдержать слово, но я прошу Вас поберечь мое сердце, потому что я Вас люблю, как если бы вы были моей сестрой. Я простил вас, дорогая Беттина, и я хочу все забыть. Вот записка, которую Вы должны были бы быть рады видеть в ваших руках. Вы видите, что вы рисковали оставить её в сумочке на вашей кровати. Это возвращение должно убедить вас в моей дружбе.

Глава III

Беттина считает себя сумасшедшей. Отец Мансиа. Ветряная оспа. Мой отъезд из Падуи.

Беттина должна была быть в отчаянии, не зная, в чьи руки попала её записка, и я не мог бы дать ей большего заверения своей дружбы, чем избавив её от беспокойства, но моё великодушие, которое облегчило её горе, доставило ей другое, более сильное. Она увидела себя разоблаченной. Записка Кандиани показала, что она встречалась с ним каждую ночь: таким образом, басня, возможно, изобретенная, чтобы обмануть меня, становилась бесполезной. Я хотел её избавить от этого затруднения. Я пошел спать утром; и я дал ей прощение вместе со своим ответом.

Дух этой девушки завоевал мое уважение, я больше не мог презирать ее. Я смотрел на нее как на существо, соблазненное собственным темпераментом. Она любила человека и могла жаловаться только на сложившиеся обстоятельства. Желая увидеть вещи в истинном аспекте, я взглянул на свою роль — мальчика, размышляющего, но не влюбленного. Это ей надо было краснеть, а не мне. Мне оставалось только узнать, спали ли с ней также и оба Пельтрини. Это были два товарища Кандиани.

Беттина пребывала целый день в очень хорошем настроении. Вечером она оделась, чтобы пойти на бал, но внезапно недомогание, реальное или притворное, вынудило её лечь в постель. Весь дом был встревожен. Что касается меня, зная все, я ожидал новых сцен, все более грустных. Я одержал над ней верх, из-за чего её самолюбие не могло не страдать.

Несмотря на такую прекрасную школу, полученную мной еще до наступления юности, я продолжал бывать обманут женщинами, вплоть до шестидесяти лет. Двенадцать лет назад без помощи моего ангела-хранителя я бы женился в Вене на молодой ветренице, которая вскружила мне голову. Я думаю, что теперь я в безопасности от всех глупостей такого рода, но, увы! Это меня огорчает.

На следующий день весь дом был опечален, потому что демон, вселившийся в Беттину, опять завладел ею. Доктор сказал мне, что в её безумствах присутствовало богохульство, и поэтому она явно одержима, потому что не было впечатления, что под видом сумасшествия она просто поносит отца Просперо. Он решил обратиться к отцу Мансиа. То был известный экзорцист, якобит-доминиканец, у которого была репутация человека, никогда не терпевшего поражения при изгнании демонов.

Было воскресенье. Беттина хорошо пообедала и была не в себе весь день. К полуночи ее отец пришел домой, распевая Тассо, настолько пьяный, что не мог держаться на ногах. Он подходит к постели дочери и, нежно ее поцеловав, говорит ей, что она не сумасшедшая. Она отвечает, что он не пьян.

— Ты одержима, моя дорогая дочь.

— Да, мой отец, и вы единственный, кто может исцелить меня.

— Ну! Я готов.

Он говорит, как богослов, он рассуждает о силе веры и силе отцовского благословения, он бросает свое пальто, он берет распятие в руку, он кладет другую на голову своей дочери и начинает говорить о дьяволе такие вещи, что даже его жена, глупая, грустная и сварливая, громко хохочет. Единственные, кто не смеялся, были два действующих лица, и именно это делало сцену прелестной. Я любовался Беттиной, которая, будучи первостатейной хохотуньей, нашла в себе силы для поддержания полной серьезности. Доктор Гоцци тоже смеялся, желая однако, чтобы фарс закончился, потому что несуразности его отца оскверняли святость экзорцизма. Экзорцист, наконец, пошел спать, говоря, что он уверен, что демон оставит его дочь в покое на всю ночь.

На следующий день, только мы вышли из-за стола, как появился отец Мансиа. Доктор, в сопровождении всей семьи, проводил его к постели сестры. Захваченный желанием всё увидеть и понаблюдать за этим монахом, я, помимо воли, пошел за ними. Вот портрет монаха.

Его фигура была крупна и величественна, возраст — около тридцати, волосы светлые, глаза голубые. Черты лица напоминали Аполлона Бельведерского с той разницей, что они не выражали ни триумфа, ни воли. Ослепительно белокожий, он был и бледен, так что выделялся кармин его губ, позволявших видеть его прекрасные зубы. Он был ни худ, ни толст, и грусть, лежащая на его физиономии, добавляла ему мягкости. Его походка была медленной, вид — застенчивым, что заставляло предположить большую скромность его натуры.

Когда мы вошли, Беттина спала, или делала вид, что спит. Отец Мансиа начал с того, что взял кропильницу и стал обрызгивать её святой водой; она открыла глаза, посмотрела на монаха и через мгновение закрыла их, затем вновь их открыла, посмотрев на него немного внимательнее, повернулась на спину, опустила руки и, красиво склонив голову, погрузилась в сон, являя собой самую нежную картину. Экзорцист, стоя, вынул из кармана требник и епитрахиль, которую надел на шею, и ковчежец, который поставил на грудь спящей. Затем, с видом святого, он попросил всех нас встать на колени, чтобы молиться Богу, прося его дать знать, одержима ли пациентка или страдает от натуральной болезни. Он оставил нас в таком положении на полчаса, продолжая читать тихим голосом. Беттина не шевелилась.

Тогда, как мне кажется, чтобы продолжить играть свою роль, он попросил доктора выслушать его в отдалении. Они вошли в комнату, откуда вышли четверть часа спустя, хохоча над притворщицей, которая, увидев их, повернулась к ним спиной. Отец Мансиа улыбнулся, обмакнув кропило в кропильницу, окропил нас всех и ушел.

Доктор сказал нам, что экзорцист вернется на следующий день, и что он обещал освободить ее за три часа, если она одержима, но ничего не обещал, если она сумасшедшая. Мать сказала, что убеждена, что он освободит ее от бесов, и она благодарила Бога за то, что он явил ей благодать, чтобы увидеть святого, прежде чем ей умереть. Не было ничего забавней растерянности Беттины на другой день. Она стала держать самые безумные речи из тех, что мог придумать поэт, и она их не прерывала при появлении прекрасного экзорциста. Тот четверть часа разыгрывал представление, вооруженный всеми своими предметами, затем попросил нас выйти. Мы повиновались. Дверь осталась открытой, но это было неважно. Кто бы осмелился войти? Мы слышали в течение трех часов лишь глубокую тишину. В полдень он позвал и мы вошли. Беттина была там, грустная и очень спокойная, а монах складывал багаж. Он ушел, сказав, что он надеется на лучшее, попросив доктора сообщать ему новости. Беттина пообедала в своей постели, поужинала за столом, была разумна на следующий день, но вот что произошло, и это дало мне уверенность, что она не была ни безумна, ни одержима.