Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

• Название: История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5
• Автор: Джованни Казанова
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности. Я увидел дворец семьи Гримани, старейшина которой, бывший тогда Государственным Инквизитором, должен был там сейчас находиться, и мне не следовало ему показываться. Я спросил у пастуха, кому принадлежит красный дом, который виден в некотором отдалении, и мое удивление было велико, когда я узнал, что это дом человека, называемого Капитаном провинции, который был начальником сбиров. Я попрощался с крестьянином и машинально спустился с холма. Непостижимо, но я направился к этому ужасному дому, от которого, натурально и по всей логике, должен был бы бежать…»

---

У себя я нашел записку от г-на дю Верней, который просил меня быть завтра в одиннадцать часов в Эколь Милитэр. В девять часов ко мне пришел Кальзабижи, передав от брата большую рукопись, содержащую арифметические таблицы лотереи, которые я могу представить Совету. Это были расчеты вероятностей для разных случаев, которые подтверждали то, что я высказывал. Суть состояла в том, что игра в лотерею была в точности равной при оплате выигравших билетов, если вместо пяти номеров вытягивались шесть. Нами предлагалось тянуть лишь пять, и это давало физическую уверенность в выигрыше одного для выборки более пяти, это давало восемнадцать при выборке свыше девяноста, что составляло всю сумму лотереи. Эта демонстрация приводила к выводу, что лотерея не могла поддерживаться при выдаче шести номеров, потому что управленческие расходы достигали ста тысяч экю.

С этими инструкциями, вполне убежденный, что я должен следовать этому плану, я направился в Эколь Милитэр, где было устроено совещание. Г-н д'Аламбер был приглашен присутствовать в качестве эксперта в области общей арифметики. Это не было бы сочтено необходимым, если бы г-н дю Верней был один; но там были умные головы, которые, не будучи убеждены в правильности политического расчета, оспаривали его очевидность. Совещание длилось три часа.

После моего доклада, который длился полчаса, г-н де Куртей резюмировал то, что я сказал, и затем провели час в обсуждении мелочей, которых я лишь слегка коснулся. Я сказал им, что если искусство вычисления, в основном, это, собственно, искусство находить единственное выражение для комбинации многих соотношений, такое же определение подходит как для моральных вычислений, так и для математических. Я убедил их, что без этой уверенности мир не знал бы страховых контор, которые все богаты и процветают, смеясь над фортуной и слабыми головами, которые ее боятся. Я окончил, сказав, что в мире нет такого ученого и честного человека, который был бы в состоянии предложить себя в качестве главы этой лотереи, пообещав, что она будет прибыльна в каждом тираже, и что, если появится такой отважный человек, давая им подобное заверение, они должны его выгнать вон, потому что либо он не сдержит своего слова, либо он мошенник.

Г-н дю Верней поднялся, говоря, что, во всяком случае, всегда можно все отменить. Все эти господа, подписав бумагу, которую представил им г-н дю Верней, удалились. Кальзабижи явился на другой день сказать мне, что дело сделано и что ожидают только выпуска декрета. Я предложил ему заходить каждый день к г-ну де Булонь и напоминать ему об авансе, пока не узнаю от г-на дю Верней, что мне его назначили.

То, что мне предложили и на что я согласился, были шесть приходных бюро и четыре тысячи франков пенсиона за организацию лотереи. Это был доход с капитала в сто тысяч франков, который я буду волен снова вкладывать через бюро, поскольку этот капитал являлся залогом.

Декрет Совета вышел восемью днями спустя. Управление передавалось Кальзабижи, с жалованьем в три тысячи франков за тираж и пенсионом в четыре тысячи франков в год, как и мне, с большим бюро предприятия в отеле лотереи на улице Монмартр. Что касается моих шести бюро, я сразу продал пять, по цене две тысячи франков за каждое, и открыл с блеском шестое на улице Сен-Дени, поместив там, в качестве служащего, моего лакея. Это был молодой итальянец, очень толковый, который до того служил лакеем у князя де ла Католика, посла Неаполя. Назначили день первого тиража и опубликовали, что все выигравшие билеты будут оплачены через восемь дней после тиража в главном бюро лотереи. Я не позднее чем через двадцать четыре часа вывесил афишу, что все выигравшие билеты, подписанные мной, будут оплачены в моем бюро на улице Сен-Дени через двадцать четыре часа после тиража. Результатом явилось то, что весь народ приходил играть в мое бюро. Мой выигрыш составлял шесть процентов от выручки. Пятьдесят или шестьдесят служащих других бюро были достаточно глупы, чтобы пойти пожаловаться Кальзабижи на мои действия. Он не мог ответить им ничего иного, кроме как сказать, что они вольны последовать за мной, поступив так же, но для этого им нужно было иметь деньги.

Моя выручка за первый тираж составила 40 тысяч ливров. Час спустя после тиража мой служащий принес мне книгу записей и показал, что мы должны выплатить от семнадцати до восемнадцати тысяч ливров по ставкам «амб», и я дал ему деньги. Моему служащему привалило счастья, так как, хотя он и ничего не просил, он получал все время чаевые, которые ему выплачивали, и к которым я не имел никакого отношения. Лотерея выпускала 600 тысяч номеров в главном тираже, который состоял из двух миллионов. Один Париж давал 400 тысяч номеров. На другой день я обедал у г-на дю Верней вместе с Кальзабижи. Мы имели удовольствие слушать от него жалобы на то, что слишком много заработали. В Париже выиграли только восемнадцать-двадцать терн, которые, хотя и будучи в сумме маленькими, создали лотерее блестящую репутацию. Разгорелся ажиотаж, мы предвидели в следующем тираже двойной доход. Прелестная баталия, которую я провел за столом по поводу моих действий, доставила мне удовольствие. Кальзабижи показал, что благодаря моему трюку я обеспечил себе ренту со 120 тысяч номеров в год, что разорило всех других держателей. Г-н дю Верней ему ответил, что он сам часто делал подобные ходы, и что, впрочем, все держатели могут поступить таким же образом, это может только повысить репутацию лотереи. В следующий раз терна на 40 тысячах номеров вынудила меня одолжить денег. Моя выручка составила 60 тысяч, но я был вынужден заложить свою кассу накануне тиража. Во всех больших домах, где я появлялся, и в фойе театров, как только меня видели, мне давали деньги с просьбой играть на них в их пользу, как я хочу, и передавать им билеты, потому что они в этом ничего не понимают. Я носил в своих карманах крупные и мелкие билеты, предоставляя им выбирать, и возвращался домой с карманами, полными золота. Остальные участники не имели такой привилегии. Это были люди, не созданные для подобных дел. Я единственный катался в карете; это давало мне имя и открытый кредит. Париж был и до сих пор остается городом, где обо всем судят по видимости; в мире нет другой страны, где так легко можно обманывать. Но теперь, поскольку читатель достаточно познакомился с этой аферой, я больше не буду говорить об этой лотерее, разве что, между прочим.

Месяц спустя после моего прибытия в Париж, сюда приехал из Дрездена вместе с м-м Сильвестри мой брат Франко, художник, тот самый, с которым я приезжал в этот город в 1752 году. Он провел четыре года, копируя все самые прекрасные батальные картины в знаменитой галерее. Мы встретились с радостью, но когда я предложил ему кредит из всех моих самых значительных знакомств, чтобы помочь ему пройти в Академию, он ответил, что не нуждается в протекции. Он создал полотно, представляющее батальную сцену, выставил его в Лувре и заслужил одобрение. Академия предоставила 12 тысяч на приобретение его картины. Мой брат за время своей выставки стал знаменит и заработал, в свои двадцать шесть лет, почти миллион; но, несмотря на это, роскошь и две неудачные женитьбы его разорили.

Глава III

Граф Тирета из Тревизо. Аббат Коста. Ламбертини, фальшивая племянница папы. Прозвище, которое она дала Тирета. Тетя и племянница. Совещание у камелька. Казнь Дамиена. Ошибка Тирета. Гнев м-м XXХ, примирение. Я счастлив с м-ль де ла М-р. Дочь Сильвии. М-ль де ла М-р выходит замуж, моя ревность и отчаянное решение. Счастливые изменения.

В начале марта ко мне явился прекрасный молодой человек в рединготе, вида веселого, честного и благородного, с письмом в руке. Он передал мне его в такой манере, что я сразу узнал в нем венецианца. Я вскрыл письмо и обрадовался. Оно было от моей дорогой и уважаемой м-м Манзони. Она рекомендовала мне подателя сего, графа де Тирета из Тревизо, который сам мне расскажет свою грустную историю. Она присылала мне также небольшой сундучок, в котором, как она мне написала, я найду все свои манускрипты, поскольку, она уверена, больше меня не увидит. Я поднялся, чтобы сказать ему, что если он чего-нибудь от меня хочет, ему не найти более сильной рекомендации.

— Скажите же, месье граф, как я могу быть вам полезен.

— Я нуждаюсь в вашей дружбе. Совет моей родины избрал меня в прошлом году занять опасный пост. Меня сделали держателем «Мон-де Пьете»[10] в компании еще с двумя ноблями моего возраста. Развлечения карнавала вызвали у нас необходимость изыскать денег, мы воспользовались частью того, что было у нас в кассе, надеясь вернуть это до того, как должны будем представить отчет. Надеялись мы напрасно. Отцы моих двух коллег, более богатые, чем мой, спасли их, заплатив, а я, в невозможности это сделать, решился на бегство. М-м Манзони посоветовала мне обратиться за помощью к вам, поручив мне также доставить вам маленький сундук, который вы получите сегодня же. Я приехал вчера дилижансом из Лиона; у меня осталось только два луи; у меня есть рубашки, но из одежды только то, что на мне. Мне двадцать пять лет, у меня железное здоровье и твердое намерение делать все, чтобы жить как порядочный человек, но я ничего не умею делать и не имею никакого таланта; я только играю на поперечной флейте для собственного удовольствия; я говорю и пишу только на своем языке и у меня нет литературных способностей. Как вы думаете, сможете ли вы что-нибудь для меня сделать? Должен вам также сказать, что я не могу рассчитывать получить чью-либо поддержку, и менее всего моего отца, который, чтобы спасти честь семьи, отказал мне в наследстве, которого я теперь лишен до конца жизни. Этот короткий рассказ меня удивил, но его искренность мне понравилась. Я сказал ему принести свои вещи в комнату, соседнюю с моей, которая также сдавалась, и заказать себе в комнату еду.