Петер Эстерхази - Производственный роман

• Название: Производственный роман
• Автор: Петер Эстерхази
• Издательство: Symposium
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2001
• ISBN: 5-89091-166-X

«Производственный роман» (1979) — одно из знаменитейших произведений Петера Эстерхази, переведенное на все языки.

Визионер Замятин, пессимист Оруэлл и меланхолик Хаксли каждый по-своему задавались вопросом о взаимоотношении человека и системы.

Насмешник Эстерхази утверждает: есть система, есть человек и связующим элементом между ними может быть одна большая красивая фига. «Производственный роман» (1979), переведенный на все основные европейские языки, — это взгляд на социалистический строй, полный благословенной иронии, это редчайшее в мировой литературе описание социализма изнутри и проект возможного памятника ушедшей эпохе.

---

Пусть наполняются папки, досье, пусть в каждый утолок нашей строящейся, крепнущей родины потоком идут данные, тысячи и тысячи тонн мирных резервов. Товарищи мужчины и женщины, жительницы Ракошпалоты! Сегодня во многих местах горит земля и жизнь лежит в руинах! Будем держаться вместе и не дадим разрушительному огню распространиться, устроим противопожарные рвы из любви и будем полагаться на то, что Господь потушит и этот пожар!

Снова начинается столпотворение, и мы демократично присоединяемся. (Форсируем демократию.) Кто-то поел бы жареного поросенка, кто-то грибы по-шведски и горошек под майонезом; кто-то и то и другое, мы же не голодны. Катятся украшенные лентами повозки, как птицы взлетают букеты цветов; трудно представить себе, что среди стоящей на повозке молодежи в джинсовой одежде есть и тот, из-под ножа которого хлынет кровь животного. Трудно. Хотя это так. Баранье, воловье, свиное мясо жарится на решетках и вертелах, и мясники в белых халатах вращают его.

Рядом с каруселью большая толчея. Мы просим Миклоша Чаки, квалифицированного сегедского рабочего, вытащить первый номер. Неподалеку от рулетки стоит пианино в бронированном чехле. Два экономических советника заняты делом, Джакомо с Беверли играют в четыре руки. Отвратительно. Мелодия искусственных цветов и ритм паучьего живота! Что где было? На пианино два больших серебряных подноса: на одном бутерброды — с салями, лососем, белым мясом, филе, икрой, сардинами, яйцами, ветчиной и маслом, — а на другом — пустые стаканы. Друг Беверли, высунувшись из мелодии, дает отчет о приеме квалифицированных рабочих. Все в порядке, они будут в шляпе. Спасибочки, спасибочки. Рабочий день у нас ненормированный, вот как.

С любопытством принюхиваемся к разным блюдам. Скворчит жир, подпрыгивают куски сала. С удовлетворением отмечаем, что маленькая порция гуляша — маленькая порция гуляша. Потому что зачастую маленькая-то она маленькая, а вот гуляш не совсем гуляш. Из окорочка — хоть и стоит он дороже всего — никогда не получится вкусный, питательный гуляш, если только на помощь срочно не придут жилистые, жирные, хрящеватые, костистые грудинка, голова и ножки, кусок сердца и предсердие 61.

Потому что на наших кухнях часто происходит злоупотребление приправами. В отдельные кастрюли с гуляшем кладется феноменальное62 количество лука. Феноменальное.

Вот оно, это мясо специально откормленной скотины, изобилующее тонкими прожилками жира, светло-красное, упругое на ощупь, которое перед поступлением в продажу не пожалели и подержали 5–6 дней на льду, чтобы, когда мы подцепим его на вилку и поднесем ко ртам оголодавших, оно было рыхлым.

Кто-то с большим энтузиазмом восклицает. Товарищ генеральный директор, что ты ешь? Такого ты точно не ел! Мы любезно проглатываем большой кусок: жаренная в сухарях курица, которую нам показали, венгерская парная, а не штирийская. Поскольку штирийская курица, приготовленная как жареный каплун по-штирийски, чудесна, чего нельзя сказать о жарке в сухарях: это лишь непрожаренная, кровянистая, жесткая и безвкусная пародия на оригинал. С удовольствием смеемся над шуткой: мы — интеллигенция, вышедшая из рабочих, а они — рабочие, вышедшие из рабочих. Мы полагаем, указываем мы на фазана, который, как известно, одна из самых глупых птиц, мы полагаем и будем озвучивать эту мысль на разнообразных общественных форумах, что было бы вкусовым заблуждением ждать разложения фазана: к этому сегодня склоняется даже самый рафинирований французский гурман (Маршо и др.); достаточно того, что фазан приобретет несколько более сильный запах (haut goût), a мясо на груди немного изменит цвет.

Кто-то бежит со стороны зеленых густых беседок. Его преследует громкий хохот. Над головой он держит рога застреленного на днях самца оленя. Эге-гей. Он кричит во всю глотку. И этого привязали к дереву для старого хуя! И этого привязали к дереву для старого хуя! Это, наверное, о нас. В нашем окружении многие напуганы тем, что теперь будет, а между палатками ржут перемазанные машинным маслом братья-рабочие. Мы ржем вместе с ними и все-таки подзываем главного шутника к себе. Дружески поглаживаем румяное рабочее лицо, стараясь не стучать перстнями с печаткой по своевольным скулам, я кровь от крови вашей!

На подвесном столике под яблоней открыта шкатулка красного дерева63, а в ней скрючилось несколько «Вирджиний» в печальном соседстве пары дешевых специальных сигар. Они не соответствуют требованиям. Мы, бывшие большими любителями «Вирджинии», пока нам позволяли доктора, теперь закуриваем слабую «Пуэрто-Рико» и начинаем светскую беседу с собравшимся полукругом обществом. Это трудное искусство. (Ваша матушка, не правда ли, была арабкой? Точно так, господин начальник, я мулат. Вы совершенно правы, уважаемый, продолжайте.) Но мы мудры. Забаррикадировались испытанными шаблонами и не позволяем выманить себя оттуда, как из неприступной крепости, как бы ни пытался нас подловить тот, с кем мы заводим разговор.

Мягкий, романтический свет, ласковое выражение нашего лица, дружеские клубы голубоватого дыма, который примешивается к цветочному аромату этого отрезка пространства, так сказать, заполняют ужасающую пустоту, протянувшуюся между нами и нами, так что беседа достаточно непринужденная, смелая; но это все же не то, что на следующий день будет воспроизведено в газетах. В головах рождаются цветистые комплименты, острые эпиграммы, мудрые политические сентенции — но задним числом! На самом же деле вопросы, но в основном ответы — не представляют интереса. Потому что мы проявляем осторожность.

Ну а если найдется такой, кто, придя в возбуждение от розового тумана, источаемого волшебной минутой, и поддавшись влиянию шутов, появляющихся из чудесных виноградных лоз Ноя, так ловко начинает наводить ответы на политическую или какую другую интересную тему, что дискуссии пора переходить в конкретную область, тогда мы перемещаемся от него к следующей фигуре, а с ним прерываем.

А-а, товарищ Брандхубер, перемещаемся мы за неимением лучшего к следующей фигуре. Видавший виды товарищ с чистой душой и прочной совестью, товарищ Брандхубер. Перегибы пятидесятых — за исключением нескольких случаев с летальным исходом — больше всего сказались на нем самом. Товарищ Брандхубер дрожит от такой чести. Полцарства за коня, бросаем мы небрежно. Персонал деловито суетится. Все, как один, упитанные, мускулистые, суровые старые слуги, подобранные по лицу и фигуре, под стать долговязым парням Фридриха.

Мы придаем голосу звучность. Наша эпоха — эпоха света и ясности. Сегодняшний венгерский руководитель с высот будущего может смотреть на сегодняшний день: повсюду он увидит свое новое величие и непобедимую силу. Тем более пламенная борьба должна начаться со всеми пережитками за это запланированное будущее. Тем более яростно нужно уничтожать заторы, желающие притормозить поток истории. Тем лучше ему следует знать, что настоящий хозяйственный руководитель не хранитель преданий прошлого, нет, он помогает подготовить свой народ к великим делам.

Свой народ, шепчет товарищ Брандхубер. В этой связи — по логике вещей! — нам приходят на ум некоторые делишки вышеупомянутого. Тянем его за ухо64.

Бучкаское вино приводит нас в хорошее расположение духа. Принимаем участие в красочном шествии. Прически, одежда сотрудниц администрации обвешаны серебряными монетами, и простые — народные — инструменты создают большой шум. Потом квартет Штефановича исполняет произведения в стиле полбит (современные песни), очень по-общественному. Штефанович — человек будущего. Вздрагивают шляпы с удивительно65 белыми полями, украшенные чудесными искусственными маргаритками. В природе ищем мы покоя, в вечной, неизменной природе. Куда ни бросишь взгляд, повсюду простираются огороды колхозников. Находятся такие кто жертвует ради них даже субботним выходным.

А это множество долголетних растений! Как неожиданно выглядывают из похожих на заячьи уши мохнатых листьев лиловые звезды анемонов бригады имени Луиса Бунюэля, победителя социалистического соревнования! Гладиолусы лиловыми аккордами сопровождают музыку белых колокольчиков подснежника; сонные воланы листьев папоротника высовываются из улитообразных завязей, и, как некое южное растение, из земли пробивается почка листа Шпаги Клеопатры величиной с кулак, — кто бы мог подумать, что это чудо природы рождено холодной Сибирью. Дороникулы издали кажутся натянутыми желтыми абажурами. Рядом с ними несут стражу золотые шарики купальниц. Кланяются японские колокольчики с изумительными раскрытыми чашечками, им отвечают акониты, полуприкрытые тенью.

Одну деталь пространства мы комбинируем с личностью: вот он, садовник. Он откашливается и неторопливо примеряется.

Мотыга в эту пору в особом почете, осторожно говорит он. Мотыга и молот, весело отвечаем мы. А теперь расскажите-ка, что у вас на душе. Ох, беда-то какая, товарищ генеральный директор, миленький.