Алексей Азаров - Курьер запаздывает

• Название: Курьер запаздывает
• Автор: Алексей Азаров
• Издательство: “Сельская молодежь”, №№ 10–12
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1971

В этой повести мало домысла. Ситуации, описанные нами, в основном совпадают с действительными событиями, а человек, названный слави багряновым, — он среди нас, живет в москве, и многие видели его на гоголевском бульваре. Любители шахмат поговаривают о нем, как об интересном и остром игроке. Впрочем, это все, что они знают о нем; остальное — настоящее имя, биография, вкусы и привычки — известны только тем, кому по должности положено быть осведомленным о некоторых других деталях его биографии.

Работая над повестью, авторы старались по возможности приблизить текст к изустному рассказу своего героя, и это не литературный прием, а, как нам кажется, единственно возможный для данного случая способ сохранить и донести до читателя подробности операции “идите с миром” — одной из многих операций, в которых участвовал человек, носивший двадцать девять лет назад имя слави николова багрянова…

---

Итак, аккуратность и прилежность, сочетаемые с идеальной дисциплинированностью. Приказано пятнадцать — будет пятнадцать, даже если один представляет дружественное государство.

Аккуратность… Оказывается, я все время помню о ней, и не только потому, что Отто выделил это слово интонацией. Просто как качество, само по себе незначительное, оно обязательно должно стоять в ряду других, родственных, среди которых найдется место и исполнительности… Хотел бы знать, есть ли в инструкциях гестапо пункт о том, что заявления заключенных должны регистрироваться и подвергаться проверке? И если есть, то хватит ли у Лейбница исполнительности, чтобы последовать ему?.. До, а не после моей смерти, разумеется!

Сбрасываю одеяло и, подойдя к двери, решительно стучу. “Кормушка” отваливается, и в квадрате возникает форменная бляха на поясе надзирателя. Говорю быстро и отчетливо:

— Чрезвычайное заявление! Я хочу сделать признание господину Лейбницу. Немедленно!

Бляха не трогается с места.

— Заявишь утром!

— Я — заложник. Утром меня казнят… Скажите господину Лейбницу, что мне известно такое… Он будет в восторге!

Ответа нет. “Кормушка” захлопывается, и я, приникнув к двери ухом, тщетно пытаюсь уловить звуки удаляющихся шагов. Похоже, надзиратель и не трогается с места. Стучу еще раз, кричу:

— Слушайте, в пять тридцать склад будет взорван!.. Ровно в пять тридцать!

Лязг. Свет. Оглушительная затрещина. Вопрос:

— Что ты сказал?

Губы у меня разбиты, но я стараюсь, чтобы каждое слово колом засело в ушах надзирателя. Получаю еще одну затрещину и в два шага преодолеваю довольно длинный коридор — надзиратель здоров как бык и справляется с моим весом почти шутя…

Знакомая дверь с медными пуговичками. Костяшки пальцев скребут ее, становясь учтивыми и мягкими… Лейбниц отрывается от книжки и смотрит на нас, заложив страницу пальцем.

— В чем дело, эсэсман?

Грохот каблуков. Рапорт:

— Этот тип заявил, что в пять тридцать взорвут склад! Сейчас — три с минутами, оберштурмфюрер.

Лейбниц механически отворачивает манжету и, бегло глянув на часы, прикусывает губу. Смотрит на меня.

— Признаться… Вы меня удивляете, Багрянов.

— Обещайте мне жизнь…

— Хорошо, хорошо… Вот что — пришлите сюда Отто и протоколиста. И живо!

Выйдя из-за стола, Лейбниц подталкивает меня к стулу.

— Садитесь… О каком складе речь? В Монтрё полным-полно складов… Вы что, язык прикусили?

— Я все скажу, — бормочу я и облегченно вздыхаю: в комнату входят Отто и ефрейтор с заспанным лицом — протоколист. — Вы не опоздаете…

Протоколист бесшумно пристраивается у стола. Зевает, показывая острые куньи зубки.

— Я записываю, оберштурмфюрер?

Лейбниц раздраженно кивает.

— Конечно!

— Тогда спросите его, пожалуйста, об анкетных данных. Для протокола. Я пока отмечу время — три семнадцать, второе августа тысяча девятьсот сорок второго. Допрос ведет криминаль-ассистент Лейбниц при участии гауптшарфюрера Мастерса. Так?

Лейбниц присаживается на край стола.

— Имя, фамилия, место и время рождения, адрес? Отвечайте точно и без задержки. Вы поняли?

— Да… Я — Багрянов Слави Николов, родившийся в Бредово, Болгария, шестого января тысяча девятьсот седьмого года от состоявших в церковном браке Николы Багрянова Петрова и Анны Стойновой Георгиевой. Проживаю в Софии по улице Граф Игнатиев, пятнадцать. Подданный его величества царя Бориса Третьего. Холост. По профессии — торговец, владелец фирмы “Трапезонд” — София, Болгария.

Лейбниц щелкает пальцами.

— Записал?.. Отметь: признание принято криминаль-ассистентом Лейбницем… Ну, рассказывайте.

Дело идет на лад. Но теперь мне не нужны свидетели. Изображаю крайний страх и говорю, запинаясь:

— Умоляю… выслушайте меня наедине… Я скажу все и быстро… Вы же обещали мне жизнь!.. Маки, если дознаются о нашем разговоре, убьют меня… Протокол — улика!..

Лейбниц морщится.

— Чепуха! Поторопи свой язык.

— Не могу, — настаиваю я. И напоминаю: — Через двадцать минут будет поздно. Вы не успеете…

Сообразив, очевидно, что так оно и есть, Лейбниц сдается.

— Отто! Жди в канцелярии и приготовь дежурный взвод. Пусть строится во дворе у машин.

Протоколист зевает.

— А что делать с этим?

— Зарегистрируй и впиши в журнал, что арестованный дал показания лично мне. Понял: лично!

О жажда лавров! Лейбницу предстоит поплатиться разом и за чрезмерное желание отличиться, и за врожденную аккуратность. Надо только потянуть минуты две-три, пока протоколист зарегистрирует документы положенным образом и увековечит факт пребывания болгарского подданного в отделении гестапо Монтрё.

Я достаю сигареты и вопросительно смотрю на Лейбница.

— Ну, что еще?

— Огня, — кротко говорю я. — Я так волнуюсь…

Лейбниц щелкает зажигалкой.

— Начинайте. Что вы там болтали о складе и связях с маки?

Делаю паузу и говорю намеренно безразлично, словно в пространство:

— Пожалуй, пора… Как вы считаете, протоколист уже сделал записи? Наверно, нет… Подождем?

Наслаждаюсь бешенством в глазах Лейбница.

— Что?!

— Поздно, — говорю я как бы самому себе и глубоко затягиваюсь сигаретой. — Протоколист ни за какие блага на свете не порвет документ. За это его отправят так далеко, откуда редко кто возвращается. Итак, нет безвестного бродяги и вновь появился гражданин союзного государства… Вряд ли теперь удастся спихнуть дело на Готье, а это пахнет не штрафной ротой, а кое-чем похуже.

Встаю и подхожу к Лейбницу вплотную.

— За такую неловкость, как расстрел болгарского коммерсанта, едущего в Берлин, чтобы предложить германскому солдату хлеб, за эту маленькую глупость рейхсфюрер СС может вздернуть любого на самом надежном пеньковом галстуке.

Делаю пару глубоких затяжек и продолжаю:

— Впрочем, готов допустить, что болгарский посол не пользуется в Берлине достаточным авторитетом. Не берусь также гарантировать, что оберфюрер фон Кольвиц ринется разыскивать Багрянова — одним славянином больше, одним меньше, какая в принципе разница? Допускаю, наконец, крамольную мысль, что даже МИД Болгарии не пошевельнет пальцем, чтобы защитить меня. Меняет дело? О нет…

Старое мудрое правило: выдай сомнения оппонента за свои собственные и опровергни их. В любом приличном учебнике логики есть куча примеров — от древних времен до наших дней. Мой мог бы стать не самым худшим.

Лейбниц, белый от ненависти, тихо качает головой.

— Ты… Знаешь, что я с тобой сделаю за это?.. Не знаешь?..

Стряхиваю пепел на пол и продолжаю:

— Остается одна мелочь, не взятая в расчет. Итальянский консул в Париже. Позвоните ему и убедитесь, что он ждал меня вчера и, если я не появлюсь завтра, затрезвонит во все колокола. Вы ведь, естественно, не знали, что в Риме я подписал кучу контрактов, очень выгодных для итальянской стороны?..

Надо во что бы то ни стало втянуть Лейбница в разговор. Иначе все осложнится. Ненависть заглушит страх, а мелочное чиновничье упрямство станет преградой на пути к жизни и свободе.

— Знаете что, — говорю я просто. — В последнее время страх в разной форме и пропорциях стал господствующим чувством в Европе… Я не угрожал, а сказал вам правду — и о консуле, и о контрактах. Попробуйте поверить, что это так. Допустите также, что, кроме министра экономики и болгарского МИДа, о моей поездке знают по меньшей мере трое влиятельных лиц. Один из них — доктор Отто Делиус, атташе в Софии, выполняющий специальные обязанности; другой — Альберто Фожолли, мой друг и член Высшего фашистского совета; третий — женщина, чье имя вам ничего не скажет, но чей вес при итальянском дворе огромен. Вот так, господин Лейбниц. Лейбниц дотрагивается до виска.

— Вы сумасшедший.

— Позвоните в Париж. Итальянский консул будет отличным экспертом… Или фон Кольвицу, телефон — Берлин, семь — шестнадцать — сорок три… Сейчас вы слушаете меня и говорите себе: этот человек борется за жизнь и все лжет. Но попробуйте взглянуть на дело иначе и тогда вы скажете: этот болгарский торговец хочет жить, страх смерти обострил его ум и память, сделав вдобавок провидцем; надо прислушаться к его доводам и, если он прав, потушить пожар в самом начале… Пока не поздно!

Щеки Лейбница розовеют. Кажется, он понял.

— Ну и шутку вы сыграли со мной… А мина, а маки?..

— Чистейшая ложь. Поймите, у меня не было иного способа быть выслушанным до конца. Вы позвоните в Париж итальянскому консулу?

Лейбниц колеблется мгновение, не дольше. Тянется к трубке.

— Отто?.. Распустите людей… Да!

Сердце у меня останавливается, а комната тает, расползаясь и становясь безграничным полем… Снег… Белая, туманная пелена… Слави Багрянов всегда жаловался на слабое сердце, на то, что нервы у него как у институтки, это для меня, признаюсь, настоящая новость.