Теннесси Уильямс - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Теннесси Уильямс
• Издательство: Б.С.Г.-Пресс, Подкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-93381-071-1

Написанные в 1975 году, мемуары состоят условно из двух частей: первая половина — о личной жизни драматурга и его любовных похождениях; вторая — о творчестве и терзаниях. Как признается сам автор, книга написана в виде «потока свободных ассоциаций» и является «катарсисом пуританского чувства вины».

Книга написана о тех вещах и тем языком, который не может не вызвать восхищения и понимания как глубины личности писателя, так и его мастерства.

---

На премьеру прилетела Одри Вуд. Реакция публики была загадочной — скорее даже апатичной.

На следующий день мне позвонил Эль Слоан и сказал, что у Фрэнки дело, без сомнения, пошло к самому худшему. Он описал мне его состояние, и я сказал: «Он умрет в четверг. Я немедленно вылетаю». И вылетел еще до появления рецензий на постановку в Театре Бартера. Утром сразу же я посетил Фрэнки. Он дышал через кислородную маску, баллон с кислородом стоял у кровати. Я остался с ним на весь день, и этот день был страшным. Фрэнк не мог оставаться в кровати больше одной-двух минут — потом сползал с нее и на пару минут усаживался в кресло. Потом снова вскарабкивался на кровать.

— Фрэнки, постарайся полежать спокойно.

— Я очень возбужден сегодня — устал от посетителей.

— Фрэнки, ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет. Я привык к тебе.

Во время моего дежурства в этот день его перевели из общего отделения в персональную палату — которую он принял за палату для умирающих.

Случилось то, что я никогда не смогу простить Мемориальному госпиталю. Переведя Фрэнка в палату, баллон с кислородом они перенесли только через полчаса; все эти бесконечные полчаса он дышал, как рыба, вытащенная из воды.

Когда принесли баллон, и Фрэнки сказал: «Я привык к тебе», он лег на бок, повернувшись спиной ко мне. Эти слова едва ли можно было толковать как признание в любви, но прямо выражать свою любовь ко мне Фрэнк мог только по междугороднему телефону…

Он молча лежал на боку. Я подумал, что он уснул, подождал немного и тихонечко вышел.

По дороге домой я решил, что дело зашло слишком далеко. Я пошел в приемную своего врача, доктора У. Дж. Ван Стейна, и почти в истерическом состоянии рассказал ему, в какой кошмар превратились последние дни Фрэнка в Мемориальном госпитале. Ван Стейн вколол мне успокоительное и сказал: «Я позвоню врачу Фрэнка».

Вечер я провел не дома, и моя истерия приняла новый оборот. Я с какими-то друзьями напился в гей-баре и явился домой около одиннадцати. Когда я вошел, раздался телефонный звонок. Звонил самый близкий друг Фрэнки. Он звонил, чтобы сообщить мне, что Фрэнки не стало. Сделал он это очень гуманно.

— Теннесси, мы потеряли его. Это случилось несколько минут назад. Сестра сделала ему укол, он вздохнул, сел, тут же упал на подушки и скончался еще до того, как дежурный врач успел добежать до него.

Сейчас я уже не могу анализировать свою первую реакцию. Думаю, что это было облегчение — от того, что его и мои муки кончились.

Его — да. Мои — нет.

Я был на пороге самого страшного периода в моей жизни. Начинался он постепенно.

Пока Фрэнк не заболел, я был счастлив. Он обладал даром творить жизнь, а когда он ушел, я не мог примирить себя со своей жизнью. У меня началась семилетняя депрессия.

Вся семья Фрэнки прибыла из Нью-Джерси в похоронную контору Кэмпбелла. Фрэнки положили в гроб. Его старшая сестра Анна — замечательная женщина — сказала мне: «Подойдите, коснитесь его руки».

Я послушался ее с чувством ужаса. Он выглядел умиротворенным, серьезным и величественным. Но касание его руки, положенной на грудь — такой мертвой и такой холодной — повергло меня в шок.

Были проведены две похоронные службы: одна, организованная семьей — в католической церкви, вторая — у Кэмпбелла. На эту службу я пригласил всех многочисленных друзей Фрэнки по театру, а своего кузена, преподобного Сидни Ланира, попросил отслужить, как он служил на похоронах Дайаны Барримор три года назад.

Первой — по праву — была проведена служба по католическому обряду, очень красивая служба с высокой заупокойной мессой.

Потом тело Фрэнки было возвращено в похоронную контору Кэмпбелла для второй службы. Большая капелла была полна. Перед самой службой я велел переложить Фрэнки в другой гроб, потому что мне не нравилась ни розовая стеганая обивка, ни светлый цвет дерева. Его переложили в более красивый гроб с простой белой атласной обивкой.

Я не смог поехать на кладбище после службы и с Казаном и его женой Молли вернулся в свою квартиру. Я делал вид, что держусь, но заметил взгляды, которыми они обменивались. Они знали, что я потерял опору своей жизни.

Первый вариант пьесы «Молочный фургон не останавливается больше здесь» — интересное, но длинноватое название — вырос из одного из лучших, кажется, моих рассказов: «Мужчина осилит эту дорогу вверх»[72]. Я написал этот рассказ одним золотым летом в отеле «Мирамар» в городе Позитано на итальянском Дивина Костиера — Божественном берегу. Я был там с Марией — мы вместе должны были работать в фильме Лукино Висконти «Senso»[73].

Мне всегда было трудно работать над тем, что я обязан был делать, и особенно это проявилось во время работы над «Senso», потому что я не считал Фэрли Грэнджера интересным актером. А то, что я трудился над рукописью без оплаты, совсем не подогревало мой интерес к работе. Тот маленький вклад, который я смог внести в этот фильм, был сделан исключительно из-за моего обожания Висконти и из благодарности ему за то, что он на этих съемках дал моей подруге Марии работу, так ей необходимую.

Вернувшись после этого в Штаты, я однажды утром взял этот рассказ, мысленно превратил его в одноактную пьесу и в таком виде записал — следующим летом она была поставлена на Фестивале Двух миров в Сполето. Эта первая постановка была отмечена главным образом игрой Хермионы Бэддли в роли Флоры Гофорт. Гала-премьера прошла при переполненном зале. Из Рима приехала Анна Маньяни, мы сидели с ней в одной ложе. Она смотрела на Бэддли с растущим интересом.

«Come magnffica!»[74] — восклицала она шепотом, и я знал, что она имела в виду героиню, а не пьесу.

Анна была прекрасным и очень честным судьей актерских талантов, и она распознала в Хермионе Бэддли актрису такого диапазона, который приближался к ее собственному — но она не завидовала, как могла бы завидовать женщина более мелкого масштаба, а искренне была счастлива. После спектакля ее приветствия и поздравления мисс Бэддли были вполне в духе Маньяни и очень сердечны.

Пьеса сама по себе не произвела особого впечатления, и тем летом в Сполето удостоилась только двух представлений. Я, конечно, всегда несколько скептически относился к ежегодным фестивалям в Сполето; мне они представляются чем-то вроде самовосхваления маэстро — Джан-Карло Менотти и его дружка, Томми Скипперса. Кульминацией фестиваля всегда был грандиозный прием по случаю дня рождения самого Менотти. По всему очаровательному городку устраивались великолепные фейерверки; в кульминационный момент Менотти и Скиппере появлялись в белых мундирах со шнурами, и стоя в больших белых открытых автомобилях — не меньше, чем «Кадиллак» или «Роллс-Ройс» — возглавляли величественную процессию по переполненным улицам…

И Бог с ними. Все это было кичем. А я не стал бы бороться ни с кичем, пусть даже в форме самолюбования, ни с миром фантазии, в котором кто-то живет. Есть вещи и похуже, чем мир фантазии, придуманный желающими жить в нем. Иногда мне кажется, что этот мир — единственное место, где живут художники.

На следующий сезон Роджер Стивенс решил перенести «Молочный фургон» на Бродвей. Сначала он хотел, чтобы роль Гофорт играла Таллула Бэнкхед. Но я видел в этой роли Хермиону Бэддли, выступил против могущественного Стивенса и настоял, чтобы именно она получила главную роль. Кое-какие силы у меня тогда еще были…

Пол Реблинг, игравший роль Кристофера в Сполето, тоже остался в бродвейской постановке, и работа закипела.

Премьера в Нью-Хейвене была ужасной. Хермиона была великолепна, как всегда, но публика далеко не сочувствовала пьесе.

Для занятых в спектакле был подготовлен некий Зеленый зал, но он сразу стал наполняться людьми, никакого отношения к постановке спектакля не имеющими, и у меня началась обычная в таких случаях вагнеровская вспышка гнева.

— Какого черта сюда явилась вся эта похоронная команда? Забирайте свою выпивку и проваливайте отсюда, у нас проблемы с пьесой, и их мы будем обсуждать без свидетелей!

Бостонская премьера «Молочного фургона» прошла много лучше, несмотря на ряд забавных неудач в первой сцене. Сразу после поднятия занавеса у Хермионы упал ее рыжий парик, но она сделала вид, что этого не заметила. Актриса носилась по подиуму, диктуя свои мемуары, и когда приблизилась к парику, надела его — но задом наперед, и публика взвыла. Все это казалось вполне естественным для Сиси Гофорт. Насколько я помню (как могли бы говорить уотергейтские конспираторы) рецензии были смешанные, но — странным образом; главное, что глава бостонских критиков, Эллиот Нортон, понял, что это новаторская и очень важная работа, и на него большое впечатление произвела мисс Бэддли — как и на каждого, кому посчастливилось видеть ее.