Джек Керуак - Пик (это я)

• Название: Пик (это я)
• Автор: Джек Керуак
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2014

В рубрике «Из классики XX века» — повесть американца, представителя литературы «бит-поколения» Джека Керуака (1922–1969) «„Пик“ (это я)». Перевод Елизаветы Чёрной. Рассказчик, одиннадцатилетний чернокожий сирота, колесит на попутках по Америке со старшим братом, безалаберным талантливым музыкантом. Детский, еще не замутненный опытом взгляд на мир.

---

Я даже и думать об этом не стал, пока мы не выехали из тоннеля, а потом и вовсе забыл, и почему-то, дед, мне кажется, многие тут тоже не думают, пока однажды с ними такое не случится. Автобус выехал из этого тоннеля, который называется ТОННЕЛЬ ЛИНКОЛЬНА, и меня ослепил яркий желтый свет. По улице шел только один человек, и я посмотрел на него, а он — на меня. И, наверно, сказал сам себе: «Этот маленький мальчик здесь впервые и делать ему нечего, потому-то он и таращится на таких занятых людей, как я, у которых полно дел».

Сейчас, когда мы уже были в Нью-Йорке, он не выглядел таким огромным, потому что мы мало что видели из-за всех этих стен до самого неба. Я посмотрел вверх, потом еще раз посмотрел, и — ничего, только коричневое небо над высокими стенами, и я подумал, что огни Нью-Йорка так хорошо его освещают ночью, что не нужны никакие звезды, все равно свету от них мало.

— Это небоскребы, — сказал Шнур, заметив, что я смотрю вверх.

Потом автобус свернул на широкую улицу (брат сказал, что это 34-я улица), и вдалеке я увидел большую толпу людей. Ты только послушай, дед, по обеим сторонам на стенах, снизу доверху, сплошные огоньки, красные и синие, дрожат и переливаются, а люди и машины снуют взад-вперед, как муравьи. Ох, дед, представить только: ты видишь всех этих людей, и видишь, что они делают, и видишь улицы и еще разные места, а ведь за углом опять люди и опять улицы, которых ты не видишь, и вверху, в небоскребах люди, и внизу, в подземке… Нет, представить это себе нельзя, надо, чтобы человек сам приехал и увидел все своими глазами.

На автобусной остановке мы со Шнуром вышли и пошли вниз по улице, к подземке (это такой тоннель под Нью-Йорком, по которому все быстро добираются, куда им надо).

— В автобусе хорошо ехать между городами, а для Нью-Йорка он слишком медленный, — сказал Шнур.

Мы заплатили какому-то человеку, прошли через специальную загородку (турникет называется) и, когда двери поезда сами открылись, зашли внутрь, сели, и чудо-поезд повез нас по рельсам. Я посмотрел вперед, в кабину, но там никого не было — эта чертова штуковина ехала сама! Я знал, что мы едем ужасно быстро, это даже в темноте понятно.

Мы вышли на 125-й улице в Гарлеме.

— Наш дом прямо за углом, старик, — сказал мне Шнур. — Как видишь, у нас все получилось!

На улицу мы поднялись по ступенькам, и там было так же весело и светло, как и на 34-й, хотя мы проехали улиц сто до этого места. В общем, ты понимаешь, дед, Нью-Йорк — это тебе не наша деревня.

— Стой-ка, умоем тебе лицо, а то Шейле не понравишься, — сказал брат, останавливаясь около фонтанчика для питья, и хорошенько вытер мне рот своим носовым платком, а мимо шли и шли люди, был теплый вечер, и я был ужасно рад, что мы приехали в Нью-Йорк.

— Знаешь, Шнур, — сказал я, — я ужасно рад, что я здесь, а не у тети Гастонии, и мне больше не надо никого бояться. — И поглядел на улицу, по которой мы пришли, и добавил про себя: «И больше никакой Северной Каролины».

— Верно говоришь, солдат, — сказал Шнур. — А раз у нас с тобой все так замечательно, я хочу и Шейле кое-что купить вот в этом магазинчике, чтобы всем нам было хорошо в наш первый вечер дома.

Мы зашли в магазин грампластинок. Внутри было полно народу, все рылись на полках с пластинками и подпрыгивали на месте, как будто от нетерпения. Представь: музыка, шум и куча людей, которые ведут себя одинаково. Умора! Шнур, как и все, что-то выискивал и подпрыгивал, и, наконец, подскочил ко мне с пластинкой и завопил:

— Ура! Ты только посмотри, что я нашел! — подбежал к продавцу и сунул ему доллар.

Мы завернули за угол. Здесь уже было не так светло, но так же весело, и людей тоже много. Взбежав по ступенькам, мы очутились в обшарпанном коридоре, постучали в дверь и вошли.

Шейла мне сразу понравилась. Стройная, красивая; очки в красной оправе, красивый красный свитер и красивая зеленая юбка; на руках отличные побрякушки. Она стояла у плиты, варя кофе и одновременно читая газету, и, конечно, нас не ждала.

— Крошка! — заорал Шнур и бросился к Шейле, обнял ее, подхватил, закружил и чмокнул прямо в губы. — Посмотри-ка на нашего нового сыночка! Ну разве он не прелесть, дорогая мамуля?

— Это и есть Пик? — сказала Шейла, подошла ко мне и, взяв за руки, заглянула в глаза. — Ну и натерпелся ты, малыш, да?

Я удивился, как она догадалась, и попытался улыбнуться, чтобы она чего плохого не подумала, но не смог — очень уж оробел.

— А улыбаться-то ты, надеюсь, умеешь, — добавила Шейла, а я только выдавил из себя «угу» и застыл с дурацким видом, уставившись в пол. Черт меня подери! — Как этот малыш не умер от холода, пока вы сюда добирались? У него свитер весь в дырках. А посмотри на его носки — тоже дырявые. И штаны сзади совсем прохудились.

— И шапка тоже, — вставил я и показал Шейле шапку.

Теперь уже она не знала как быть: рассмеяться ей или рассердиться, но, покраснев, все-таки рассмеялась. Я думаю, дед, что растерялась она потому, что мальчишка вроде меня не должен перебивать женщину, когда та с ним говорит. Шейла добрая и хорошая, я это сразу понял, когда она покраснела и не стала меня ругать.

— Завтра первым делом куплю ему одежду, — сказал Шнур.

— На что, интересно? У нас нет ни цента! — ответила Шейла.

Но Шнур уже ставил новую пластинку на проигрыватель в углу. Тебе бы, дед, стоило на него посмотреть! Он хлопал в ладоши и пританцовывал на одном месте, и тряс головой, и повторял: «Где же моя дудка? Где же моя дудка?» — а потом посмотрел на нас и засмеялся — до того ему нравилась эта музыка.

— Давай, Слоупджо, покажи класс!

На той пластинке Слоупджо Джонс играл на саксе, то есть на саксофоне, а другие громко подпевали и колотили по клавишам, в ушах прямо звон стоял, такого я у нас в деревне не слышал. Похоже, люди здесь, в городе, хотят веселиться целыми днями и ни о чем не думать, пока совсем худо не станет, и даже когда худо, стараются этого не замечать.

— Как это — ни цента? — удивился Шнур.

— Я не хотела говорить сейчас… Ну, потому что ты, и Слоупджо, и Пик… Но позавчера я потеряла работу, понимаешь, дом на Мэдисон-авеню, в котором был ресторан, сносят — там будут строить новый офисный центр.

— Офисный центр? — завопил Шнур. — Ты сказала «офисный центр»? Зачем он им понадобился? А есть они где будут?

— Ты говоришь глупости, — сказала Шейла и печально посмотрела на Шнура. — Далеко им ходить не придется — за углом есть ресторан.

— А потом и на его месте построят офисный центр. И что тогда? — спросил Шнур и тяжело вздохнул. — Черт подери, что же нам теперь делать?

Он остановил пластинку и, оглядевшись, начал расхаживать взад-вперед по кухне. Я понял, что он ужасно переживает, я уже раньше заметил, что он из-за многого так сильно переживает. Лицо у него вытянулось, глаза уставились в одну точку, он сразу постарел на сто лет.

Бедняга, до сих пор не могу забыть, как он тогда переменился.

— Черт, черт, черт, — без конца повторял Шнур.

Он посмотрел на Шейлу, и (она этого не видела) его лицо передернулось, как будто у него глубоко в душе что-то заболело. И опять чертыхнулся, а потом долго-долго стоял и смотрел прямо перед собой. О Боже, мой брат всегда старался объяснить мне и другим, что у него на уме, вот и сейчас наконец заговорил:

— Черт возьми, неужели нас так и будут здесь все время пинать или когда-нибудь все-таки позволят заработать на жизнь? Когда же наши беды закончатся? Я устал от этой нищеты. Моя жена тоже устала. Думаю, весь мир устал от нищеты, как и я. Господи, у кого сейчас есть деньги? У меня их точно нет, смотрите, — и он вывернул карманы.

— Не стоило покупать эту пластинку, — сказала Шейла.

— Но я же тогда еще не знал! Да и какая разница, разве на такие деньги можно прожить? Будь у меня клочок земли, на котором я бы что-нибудь выращивал, я бы не нуждался в деньгах и не завидовал другим, что они покупают разные вещи, в том числе пластинки. Но у меня нет земли и нужны деньги, чтобы прокормиться. А откуда их взять? Нужно найти работу. Конечно, мне нужно найти работу, просто найти ра-бо-ту. Шейла! — позвал он. — Завтра первым делом я пойду искать ра-бо-ту. Ты же веришь, что я ее найду? Потому что она мне очень нужна. А знаешь почему? Да потому что у меня нет денег! — И продолжил разговаривать сам с собой в таком же духе, отчего только еще больше завелся, а потом опять загрустил. — Надеюсь, что завтра у меня будет работа.

— Да, я тоже постараюсь что-нибудь подыскать, — сказала Шейла.

— Очень сложно найти работу, если не собираешься горбатиться на ней всю жизнь, — сказал Шнур. — Я хочу играть на теноре в клубе, так зарабатывать и так жить и музыкой выражать себя. Хочу, чтобы, слушая меня, все понимали, что я чувствую, видели, как мне хорошо, и им самим становилось лучше. Хочу научить людей радоваться жизни, и делать добро, и понимать мир. И еще много чего хочу. Иногда играть про Господа, чтобы блюз был как молитва, я бы даже на колени вставал, чтоб не сомневались. Чтоб увидели, сколько я трачу сил, и поняли, как я стараюсь. Чтобы я со своей дудкой был как школьный учитель или как проповедник, чтобы показать, что, когда обыкновенный музыкант просто берет инструмент, дует в него и нажимает на клапаны, он не хуже учителя или проповедника. Где бы я ни играл, я всегда играю на разрыв сердца. Где я только ни был, везде одно и то же: людям, которым не нравится, что я цветной, которые не думают о себе, и им наплевать, что я хочу делать добро, я все равно играл от души. Только эта дудка может их заставить ко мне прислушаться. Они не станут разговаривать со мной на улице, но будут хлопать мне и визжать от восторга, когда я играю. Будут мне улыбаться. А я буду улыбаться им в ответ, и не буду злиться, и не буду по любому поводу лезть на стенку. Мне нравится разговаривать с людьми и слушать их. Я чувствую, что от них идет добро, и тем же отвечаю. Господи, как я хочу иметь свое место в жизни, как это у них принято называть! Я готов работать, но только с саксом, потому что мне это нравится, а во всяких там машинах и станках я все равно ничего не понимаю. Да, я пока ничему не научился, зато научился играть и больше всего это люблю. Я — музыкант, мастер своего дела, как Мехуди Левин, как обозреватель в газете, как разные другие. У меня миллион идей, и я могу их выдавать с помощью своей дудки, а если иногда обхожусь без нее, в этом тоже нет ничего плохого. Шейла, — вдруг сказал Шнур, — давай-ка поужинаем, все остальное потом. Я голоден, нужно восстановить силы. Давай сюда бобы, а после ужина приготовишь нам ланч на завтра.