Юлиан Семенов - Майор Вихрь

• Название: Майор Вихрь
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: История

---

Адвокат Тромпчинский принимал этих людей у себя в поместье, закусывали чем бог послал, пили самогон, который Тромпчинский выменивал на бумагу и перья, а после ужина садились за преферанс.

Сын Тромпчинского Юзеф готовил кофе, а когда отец выходил на кухню заняться закусками, он заменял его за зеленым ломберным столом.

Адвокат держал тридцать кур. Это считалось богатством. Он готовил для гостей прекрасный омлет - его рецепт славился не только в Кракове. Омлеты адвоката Тромпчинского до войны знали в Варшаве и в Париже, куда он частенько ездил по делам фирм, представляя их интересы на всяческих

еловых конференциях и при торговых переговорах.

- Господа, - говорил Тромпчинский, сдавая карты, - я вчера наслаждался Цицероном. Я позволю себе прочесть маленький кусочек. - Он бегло посмотрел на свои карты, пожал плечами и коротко бросил: - Пас. Так вот, прошу... И, полузакрыв глаза, по памяти начал цитировать: - "Если бы духовная доблесть царей и вообще правителей в мирное время была такой же, как и на войне, то человеческие отношения носили бы характер ровный и устойчивый и не пришлось бы наблюдать ни смещений одних правительств другими, ни бурных революционных порывов, изменяющих и ниспровергающих все. Ведь власть легко удерживается при условии сохранения тех принципов, под влиянием которых она вначале создавалась. Но стоит только внедриться в обществе праздности вместо трудолюбия, произволу и надменности вместо выдержки и справедливости, как сейчас же вместе с нравами коренным образом изменяются внешние условия жизни..."

Юзеф поморщился: он не любил, когда отец щеголял своей профессиональной адвокатской памятью.

Писатель Трауб буркнул:

- Чепуха. Цицерон - не история, а современность. Я отношусь к этой его тираде как к передовице в "Дас шварце кор". Юлиус Штрайхер любит подобные отступления в стиле антики, перед тем как перейти к очередным призывам против пархатых американцев и кровавых большевиков.

Тромпчинский тонко улыбнулся: он обожал спорить, сознавая за собой достаточную силу, чтобы побить противника изяществом аргументации.

- Мой друг, - сказал он, поправив пенсне, - Цицерон утверждал: "Удачи оказывают растлевающее влияние даже на мудрецов".

- Какие к черту удачи? - удивился Трауб. - Бьют повсюду, а вы говорите об удачах.

Все сразу замолчали. О неудачах немцев мог говорить только немец. Остальные обязаны были этого не слышать.

- У меня мизер, - сказал Рогальский и потер свои маленькие веснушчатые руки, - чистый мизер, господа, можете не переглядываться.

- А я буду играть девять пик, - сказал Феоктистов-Нимуэр.

- В таком случае я беру мизер без прикупа.

Трауб хмыкнул:

- Славяне начали драчку, будет чем поживиться арийцу. Как думаете, Юзеф?

- Думаю, что ариец останется с пиковым интересом, - сказал Юзеф.

- Все злитесь, все злитесь, - вздохнул Трауб. - И правильно делаете. Глупый немецкий писатель только к старости понял, что единственное губительное снадобье для искусства - это национализм.

- Господа, - сказал Рогальский, - у меня начинает ломить в висках от вашей политики. Я не хочу политики, я чураюсь ее, потому что боюсь того, чем ее подтверждают.

- У гестапо плохо с пленкой для диктофонов, - сказал Трауб, - и потом, здесь нет электричества, А если кто из вас донесет - все равно поверят мне, а не вам. Правильно, Юзеф?

- Вам лучше знать гестапо, господин писатель.

- Что у вас - зубы режутся? - спросил Трауб. - Кусать охота? А? - И бросил свои карты на стол. - Ловить пана издателя будет repp-товарищ актер? - спросил он. - Обожаю, когда дерутся интеллигенты. Драка - это всегда начало истории. Когда социал-демократы вертели задом и дрались с коммунистами - родился фашизм. Когда дерутся интеллигенты - крепнет аппарат тайной полиции.

- Юзеф, - сказал Тромпчинский, - будь любезен, сыграй за меня, я должен посмотреть яйца и молоко. Господа, через полчаса будет омлет.

Феоктистов-Нимуэр ловил Рогальского. Трауб сидел, откинувшись на спинку высокого стула, и задумчиво смотрел мимо Юзефа, куда-то в стену - между двумя старинными картинами предков Тромпчинских.

- Как вы думаете, за чем будущее, Юзеф? - спросил он.

- За правдой.

- Бросьте чепуху пороть. Я задаю вам серьезный вопрос.

- Я серьезно отвечаю вам, писатель.

- Перестаньте называть меня писателем, я просил вас сто раз. Я же не называю вас пианистом без консерватории или, например, офицером...

- Почему? Можете называть.

- Много чести: офицер без армии. В этом все вы, поляки, - нация добровольных безумцев.

- Мы не такие уж безумцы, - отвлекся Рогальский, - как это может показаться.

- Безумцы, безумцы, - повторил Трауб, - но не просто безумцы, а добровольные безумцы. Это я вам комплимент говорю. Мы, например, продуманные кретины. Это я о немцах. О себе и о половинке Феоктистова. Великая нация, великая нация! Нация не может быть великой, если она заставляет всех уверовать в это с помощью концлагерей. Признание величия обязано быть актом добровольным. Как выборы. Как наши самые свободные в мире выборы в нашем самом счастливом государстве самых добрых людей, руководимых гением великого фюрера.

- Господин Трауб, это нечестно по отношению к завоеванным, - сказал Рогальский. - Право слово, нечестно. Вас пожурят, нас повесят.

- А что я сказал? - удивился Трауб. - Я сказал, что мы - самая великая нация, самое великое государство самого доброго и мудрого фюрера.

- Важна интонация, - сказал Рогальский.

- Э, бросьте... За интонацию пока еще не сажают. Если бы я сказал, что мы - нация кретинов, несчастное государство, попавшее в лапы идиота, тогда я первый бы проголосовал за свой арест! Но я-то сказал прямо обратное.

- С вами день ото дня труднее, - сказал Юзеф, - что с вами, милый писатель?

- Я не писатель! Я - добровольный наймит с душой подхалима!

Трауб поднялся со стула и отошел к столику, уставленному бутылками с самогоном. Следом за ним поднялся Юзеф. Он остановился возле Трауба и сказал:

- Господин военный корреспондент, мне нужен чистый аусвайс для одного друга...

- Дурачок, - ответил Трауб, выпив, - если я ругаю мое государство и его лидеров, так это не значит, что я готов продавать мой народ, попавший в их лапы.

- Каждый народ заслуживает своего правительства.

- Глупо. Значит, вы в таком случае заслуживаете то, что имеете сейчас. Я к вам неплохо отношусь, но спасти от виселицы не смогу: Геббельс меня теперь не любит. Не лезьте в кашу. Выживите, это будет ваш долг перед родиной. Чтобы ей служить, надо уметь выживать. Побеждает выживший. Погибший герой обречен на забвение, выживший трус может стать живым героем, когда кончат делать пиф-паф друг в друга.

- Это вы красиво говорите, Трауб, - задумчиво ответил Юзеф, - но только мы боремся против вашего правительства, а ваш народ ваше проклятое правительство поддерживает.

- Я в своей прозе всегда вычеркивал эпитеты. "Проклятое" - это эпитет. Двадцатый век смял человека. Сейчас все будет решать - помимо нас великое неизвестное, название которому - _время_.

- Юзеф! - крикнул с кухни пан Тромпчинский. - Юзеф, дрова кончаются.

- Простите, я сейчас, - сказал Юзеф и вышел из гостиной.

На кухне возле двери стоял Зайоцкий. Для пана Тромпчинского-старшего он был просто Зойоцкий - часовщик и самогонщик. Для Тромпчинского-младшего это был товарищ Седой. На самом деле он был Збигнев Сечковский - начальник группы разведки Краковского подпольного комитета Коммунистической партии Польши.

Юзеф и Седой вышли во двор. Ночь была холодная. Порывами налетал студеный - не июньский, а скорее ноябрьский - ветер. Звезды были по-осеннему яркие.

- Юзеф, - спросил Седой, - когда ты в последний раз видел Андрея?

- Андрея? Позавчера. А что?

- Погоди. Где ты его видел?

- В городе.

- Это ясно. Где именно?

- Возле магазина пана Алойза.

- В какое время?

- В три часа.

- Он был пьян?

- Что ты... Нет...

- Сколько денег ты ему передал?

- Тысячу злотых, как обещал.

- Куда он пошел после?

- Не знаю. Я смотрел, чтобы за мной не было слежки. За ним я не смотрел. А в чем дело?

- Погоди. Как он был одет? Не в немецкой форме без погон?

- Нет. Он был в сером костюме.

- Серая рубашка с красным галстуком?

- По-моему, да... Наверняка - да.

- Вот так штука...

- А что случилось?

- В пять часов его видели входящим в абвер. В девять часов он вышел оттуда.

- Не может быть... Он ведь прислан красными... Он русский разведчик.

- А до часу ночи он пил в казино для немецких офицеров с полковником абвера Бергом.

- Что ж мне - пора уходить в лес?

- Ты два раза передавал ему деньги?

- Да.

- Ты ведь ему не говорил, кто ты такой?

- Нет. Сказал, что пришел от тебя.

- А я для вашей семьи не столько часовщик, сколько самогонщик. Ты с ним не говорил ни о чем?

- Никогда.

- Как бы не пришлось менять квартиру мне... Ты вне игры, он не знает, кто ты и откуда. Передавал деньги за самогон моему человеку - это убедительно. Ай-яй-яй, какая штука получается...