Станислав Мелешин - Любовь и хлеб

• Название: Любовь и хлеб
• Автор: Станислав Мелешин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

---

Остались последние дни. Артель торопится в соседний совхоз — ставить свиноводческую ферму. А здесь почти готово зернохранилище — ровны желтые стены, обшитые тесом, крепко вбиты столбы, просмоленные снизу, утрамбованные бурой землей. Только вместо крыши пока стропила чертят на квадраты небо, да зияют пустотой широкие двери и окна для ссыпки зерна.

Степь придвинулась вплотную к оврагу. Дымы ползут оттуда, качаясь над ковылем облаками, розовыми изнутри — там гудит пламя, выбрасываясь к небу.

Будылин услышал из дыма женский бойкий смех и чиханье.

— Плотники, где вы тут?

Бригадир вздрогнул — к нему бежала, махая руками, Любава. Вот, запыхавшись, пошла шагом. Остановилась у козел, заглядывая под бревна, в тени, будто считая спящих.

Веселая, встала перед Будылиным.

— Михеич! А где… мой Алеша?

Он поднялся, хмуро взглянул на сияющую, теребящую платок в руках, почтальоншу Любаву. «Принесла нелегкая ее». Лицо счастливое, губы раскрыла. Глаза с поволокой — чуть прищурены. Алые щеки, казалось, дышат. На загорелой шее от уха морщинка. Полные руки спокойны. В тяжелых черных косах, уложенных в узел, цветы. «Ишь… Глазастая!» Взмахнул рукой — отрезал:

— Нету твоего героя!.. Отослал я… за гвоздями!

Обманув, отвернулся и, для оправдания, подумал: «Смутит парня, а потом… выравнивай. Бабе все одно — прохожий ты или жених. Лишь бы мужиком был».

Любава помрачнела. Усмешка сделала ее лицо старше.

«Иль смутила уже?! Ишь мастера завлекает». Тронул за руку, отводя в сторону. Заметив, что плотники смотрят на нее, Любава смело взяла Будылина под руку, щекотнула в бок. Он выдернул руку. Глухо начал прокуренным басом:

— Ты вот что, девка-красавица… Что я тебе скажу! Не отбивай у нас парня… От дела не отбивай. Не морочь ему голову и камня на душу не клади. Побереги чары-то для другого какого… здешнего.

Любава рассмеялась громко.

— О-о! Что это ты, Будылин?! Ведь любовь у нас. Алексей… как муж мне уже!

— Ну это еще законом не установлено — любого мужем называть! — усы под крупным носом Будылина поднялись кверху, в них застряли зернышки махорки. — А еще вот что… Не любит он тебя, фактически!

Любава блеснула глазами, прищурилась, тихо смеясь.

— Уж я-то знаю, как он меня любит! Эх ты… старый! Завидно?

Бригадир, нахмурившись, поднял брови, усы угрожающе сдвинулись. Оттягивая лямки фартука на груди, Будылин загремел басом:

— Эх, как тебе не стыдно!

Любава сжалась, будто бас ударил ее по сердцу. Удивилась: как этот неприветливый человек смеет кричать на нее. Сдерживая смех, моргнула всем, притворно растягивая:

— Ох, мне и стыдно-о! Аж губы покраснели!

Плотники захохотали. Будылин крякнул:

— Иди — не мешай работать, красивая…

Любава повернулась вокруг себя, будто она в новом платье перед зеркалом.

— А что, правда ведь красивая, мужики?! А?

Хасан, рассматривая Любаву, почесал глубокомысленно подбородок и оценил:

— Нищава! Сириднэ!

Зимин, зажав бороденку в кулак, засмеялся надтреснутым старческим смехом:

— Красивая-то ты, молодица, красивая — это всему свету известно, а вот за старика не пойдешь, чать? А?

— Поцелуй, Любавушка, — дом поставлю! — отчаянно крикнул, подняв курчавую голову, небритый Лаптев.

Любава прохаживалась по щепкам, осторожно ступая.

— То-то! А вот Будылин гонит меня. Ой, боюсь — поцелует, усами защекочет!

Будылин побледнел, сплюнул.

— Теорема ты, фактически!

Любава обидчиво поджала губы.

— Плотники несчастные… Вам только топорами стучать да гвозди забивать, а не красоту понимать… До свиданьичка!

Пошла в дым, в степь. Повернулась, попросила:

— Лешеньке сообщите. Пусть придет.

Будылин крикнул вдогонку:

— Подумай, что говорил, Любава Ивановна!

Любава, не оборачиваясь, ответила:

— Мой Лешка, мой! — и скрылась в степи. Оттуда слышался ее смех, манил, будоражил всех.

Плотники одобрительно и восхищенно перебрасывались словами. Потом сразу стало скучно.

— Нейдет сон.

— Мать честная, жарища! Хоть в колодец головой!

— Опять в степи дымит…

— Айда смотреть?

— Разбуди Алексея!

Зыбин вышел из зернохранилища, выпрямился во весь рост, взмахнул длинными руками. Темные заспанные глаза его устало оглядели товарищей. Заметив, что они шепчутся о чем-то, посматривая на него, потер ладонями теплые щеки, взялся рукой за выбритый круглый подбородок, раздумывая.

— Проснулся, верста! — подмигнул всем Зимин и подошел к Алексею, маленький, тщедушный, сообщил, дергая бороденкой:

— Была почтальонша твоя, Любка-то. И ушла.

— Эх, ты! Куда?

— В степь ушла. Там, наверно, конь ее с почтой. Не ищи теперь.

— Что говорила?

Зимин указал на Будылина:

— Спроси у бригадира.

Алексей кинулся к Будылину. Тот, нагнувшись, невозмутимо тесал топором бревно. Исподлобья глядя на Алексея, предупредил:

— Приходила.

Алексей, равнодушно глядя на стесанные бока бревна, спросил:

— Ну и почему не разбудили?

— Сладко спал, — усмехнулся Будылин и положил руку на плечи парня. — Проспал свою жар-птицу.

— Ладно. Проспал так проспал, — обиделся Алексей и почувствовал неприязнь к бригадиру, сожалея, что случайно нанялся в эту артель.

Хотел уехать на целинные земли. Будылин отговорил: «Все одно, что там на целине, что мы в степь идем артелью. Совхозам плотники ой как нужны! «Специальный» приезжал из райисполкома! Почет! Дело верное. Да и заработок по совести — договор! Вынь да положь! И маршрут есть — не бродяги какие! Городские плотники, мастера! Артель почти готова — вот хорошего столяра не хватает…» Долго думал: где выгоднее и легче — с артелью или на целине? Решил, что с артелью: нет начальников, заработок солидный, да и дело-то всего — рамы да двери. Работка чистая…

Заработает — поможет сестренке. Остро захотелось сейчас увидеть девочку, заботливую, строгую и умную, с косичками. Оба воспитывались в детдоме. Вырос — стал работать столяром. Забрал Леночку. Она научила бы его, посоветовала, как, бывало, мать, что делать ему сейчас. Взяла его за душу Любава — красивая степная женщина. Будто радость нашел! Снилась во сне. Снилось, как он целует Любаву ночами в прохладном сене, а она шепчет: «Целуешь ты хорошо, а скушно. Ты меня на руки подыми, по всей степи пронеси — звезды посмотреть!»

Приходило решение: остаться здесь, в совхозе, с ней, забыть всех: жар-птицу поймал! Нигде больше такой не найдет! А на сердце и больно и радостно. Кто-то проговорил:

— Пожар айда смотреть?! — Кивнул, пошел.

За оврагом дымилась степь. Хасан и Лаптев, обнявшись, смотрели, как тают в огне травинки, как обугливаются толстые шишки татарника, и желтая трава становится красной, а дым смешивается с ковылем.

Алексей встал в стороне, где не так сильно пахло паленым и глазам не больно смотреть. Было грустно видеть эти горящие пустоши: на душу ложилась печаль, становилось жалко чего-то…

Глядел: темно-алое с синим отливом пламя раскидывало далеко свои красные руки и жадной ладонью сгребало высохшую траву, оставляя черный пепельный полосатый след, будто пашня. Пламя хлопало, трещало. Степь, казалось, убегала с огнем все дальше и дальше. Потом, после выхлопа, стихало все, клубился дым, рассеивался, пригибаясь к земле, и в воздухе дрожало горячее марево. И снова огонь выскакивал будто из-под земли, кружил — пламя плясало, как дикая красная вьюга, убегая к горизонту.

— Больно земле, мать честная! — слышал Алексей сдавленный голос добряги Лаптева, которому откликался Хасан, поглаживая лысину, напевая неизменное: «Прабылна, прабылна, нищава ни прабылна». Жарко подставлять щеки — они гладко лоснятся; так хочется холодной воды! Катятся дымные круги, обволакивают ковыльную грудь земли. Над выжженной степью, над голой черной растрескавшейся землей глухое небо тоже пышет зноем. Пустынная до боли, до грусти и тоски земля, пыльные столбовые дороги, озера, высохшие до дна, и ни одного степного пустоцвета, ни одной голубоглазой незабудки. Черно. Голо. Ни звука, ни зелени, ни жизни.

Он никогда не согласился бы остаться в степи как все, кто работает здесь и проводит целую жизнь. У него есть свои планы и цели: жить так, чтобы быть хозяином самому себе; свою жизнь устроить получше.

…Жарко. Тяжелеет голова, и хочется полежать в тени. Представилась шуршащая, остроусая, наливная пшеница, золотые слитки колосьев, зарубцованные, собранные в колос зерна. Желтое море! Как хорошо войти в ниву, осторожно раздвигая стебли на две шумящих стены, упасть, вдыхая хлебный острый запах, уснуть или смотреть на небо, лежа на спине, и вспоминать чистые зеленые глаза Любавы.

Захотелось пойти в тальник, спрятаться в воду — родниковую, ледяную! Хасан и Лаптев ушли к зернохранилищу. Алексей направился к речке.