Сергей Плачинда - Роксолана. Королева Османской империи (сборник)

• Название: Роксолана. Королева Османской империи (сборник)
• Автор: Сергей Плачинда
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0674-7

Она была пленницей, а стала султаншей. Была бесправной рабыней, а стала вершительницей судеб и владычицей Востока. Ее имя — Роксолана — вошло в мировую историю. Ее удивительная судьба поражает: стоит только представить, какой путь преодолела юная девушка от рабыни в гареме турецкого султана до его любимой жены и соправительницы. Только ли ум и красота были оружием взошедшей на трон Османской империи? Или, может, она действительно была ведьмой, околдовавшей султана Сулеймана, как тогда утверждали многие? На эти и другие вопросы ответит данная книга.

В сборник включены самые яркие очерки известных писателей и историков о судьбе знаменитой славянки. Для всех любителей сериала "Великолепный век"!

---

— Отец! — воскликнула Настя, но толпа затолкала ее внутрь церкви, где горели свечи, а из темных стен успокаивающе смотрели на людей святые.

Настя смотрела на все невидящими глазами, она была потрясена и поражена, пока еще не пришла в себя.

Мать, вся в слезах, потянула дочь за руку:

— Сюда, доченька… Горе… Становись на колени… Помолимся Господу — он защитит и отведет.

В углах церкви женщины прижимали к груди младенцев, неистово молились старушки: церковь наполнилась людским гомоном.

Так прошел какой-то час. Вдруг, будто ветер подул: прибежали мальчики из своих хат:

— Горит церковь отца Петра…

— Отец Петр не выходит из нее…

— Татары на соседней улице…

— Наши их косят, секут, а те лезут… — громче, отчаяннее произносились молитвы. И вдруг истошный крик женщины у входа.

Тяжелый топот ног снаружи. Пах! — Стрела впилась прямо в темно — восковой лоб Николая — угодника… Гортанные чужие крики, как собачий лай…

— Татары!

— А-а-а!

Они ворвались в церковь, как голодные волки. Ворвались хищные, злые. С кривыми саблями, окровавленными ножами. Грязные, пыльные лица. Засаленные косматые островерхие шапки. Дикие взгляды налитых кровью глаз. Ловцы людей. Снуют. Схватили одну женщину, вторую… Швырнули младенца о каменный столб — и всех взбудоражил сумасшедший крик матери. Полилась кровь по холодному полу, брызнула на стены, иконы.

Церковь превратилась в страшный ад. Только святые угодники безразлично наблюдали за дикой резней.

Согласно своим страшным обычаем, татары уничтожали младенцев, маленьких детей, а девушек, молодых женщин, подростков хватали, связывали вместе.

Скрутили руки и Насте. Она совсем близко увидела щелочки красных нечеловеческих глаз. Мать бросилась защищать дочь, укусила вонючую руку татарина, который взвыл от боли. Над матерью блеснул нож.

— Мама! Мамочка!..

Лежит мать, истекает кровью, что-то шепчет. Слышит Настя:

— Доченька… хотя бы руками задуши бусурмана.

А Настю несут. По крови… по детским тельцам… Воздух дрожит от неистового, сумасшедшего крика матерей. На улице, перед входом в церковь, Настя увидела дьяка… Лежит он с прижатой к груди иконой — лежит без головы. Настю бросают на траву. И тотчас раздается чей-то властный окрик. Девушку отпускают. Перед ней на белом коне какой-то татарин в чистой шелковой желтой одежде, белой мохнатой шапке. Клинообразная рыжая бородка, широкие скулы. Прищуренные глаза жадно разглядывают ее. Улыбнулся. Не по-человечески, хищно. Прищелкнул языком. И махнул рукой. Насте скрутили руки, бросили на подводу. На какие-то узлы, на украденные украинские ковры. Повезли.

А вокруг горит село. По садам, сараям шныряют вороватые фигуры с ножами. Крики, стенания. На улице — трупы татар. И хлопцы наши с саблями и цепями лежат. И у целой горы бусурманских трупов — малиновые шаровары, вышиванка — уже не белая, а красная… Руки раскинул, ниц лежит…

— Отец! — затрепыхалась в веревках Настя. — Родненький мой… Встаньте, посмотрите… На кого же покинули меня?.. Добрый мой батюшка…

Молчит отец Иван. Лежит, порубленный, прислонил ухо к земле. Будто прислушивается к стону земли.

* * *

Степи. Безграничные, зеленые, ароматные от трав и цветов. Орлы в чистом голубом небе. Свист сусликов.

Но не радует степная красота Настю Лисовскую, ее односельчан. Их гонят огромной толпой, гонят вместе со скотиной.

Девушки, женщины, связанные канатами парни, мужчины в колодках, и вокруг на лошадях — всадники в косматых шапках, с грязными, обгоревшими на солнце, чужеземными лицами. Тяжело скрипят телеги, наполненные украинскими сундуками, словно в такт гнетущей мелодии:

Там в долине огни горят,
Там татары полон делят…
Один полон с женщинами,
Второй полон с девушками…

Рыжебородый не позволяет Насте идти пешком. Она — на телеге. В тени грязной халабуды. Настя пытается спрыгнуть в толпу, ей стыдно сидеть на телеге, когда все односельчане сбили в кровь ноги, но старый татарин силой удерживает ее, грозит кнутом.

Не трогают ее вечерами, когда хищные ордынцы целыми группами тащат рогатинских девушек в высокую траву. Тогда она закрывает уши, чтобы не слышать отчаянных воплей, жалобных девичьих криков.

— Мама, мама, за что такое наказание? Что со мной будет дальше? — рыдает под навесом Настя.

Иногда ей кажется, что все это страшный сон, что вот-вот он кончится, и она, Настя, снова окажется на своем зеленом дворе, а за столом под грушей сидят отец, мать, Трофим, и дядька Максим рассказывает о ее счастливой жизни, о невесте, и кукушка в саду предскажет всем долгие годы…

Нет, не сон. А отца у нее уже нет. И матери тоже. Остались там, в родном селе, порубленные, посеченные, их похоронят люди, которые придут из соседних сел. Или из Теребовли, куда, видели односельчане, все-таки поскакали Трофим и дядько Свирид. Поэтому, все ждут, то и дело оглядываются: нет ли погони? Не слышен ли топот казацких лошадей? Но чем дальше, тем меньше надежды…

В то воскресенье, ограбив и разорив деревню в праздник Троицы, захватив богатый ясырь и догнав нескольких беглецов возле оврага, погнали татары всех из Рогатина на юг. К ним присоединились еще два отряда, которые грабили соседние села. Остановились на ночь в каком-то лесу, и отдохнуть не пришлось, потому что среди татар поднялся шум — рядом казаки. Бросили ордынцы большую часть скота — трусцой погнали людей и привязанных к телегам коров и лошадей. Гнали, гнали и гнали. Тарахтели подводы, падали на землю сундуки с награбленным добром — его уже не поднимали, — а того, кто громко кричал, тут же пронизывали копьем. Потом весь день скрывались в роще у самого Днестра и снова — петляли, бежали, подгоняемые палками люди, пока не оказались в степях. Уже здесь Настя, которая до сих пор лежала связанная на телеге, увидела в группе свою крестную мать и казака из Канева. На стоянках в степи всех мучила жажда, — Настя приносила своим кувшин, полный холодной воды, которую ей давал сам рыжебородый. Крестная мать из упитанной черноволосой женщины превратилась в засушенную старуху. Дядьку из Канева сильно избили. Настя промыла ему раны, перевязала голову лентами со своей рубашки.

— Вот так погостил! — бушевал дядько Максим. — Вот высватал ясочку для своих сыновей.

— Где же наши? — горько вздохнул дядька, глядя на горизонт. — Где же наш гетман Ружинский, с которым я и твой отец, царство ему небесное, били Мелик-Гирея под Белгородом в позапрошлом году, когда бусурманский хан убежал от нас? Где же казаки? И не знают, пожалуй, в Сечи, что татары вытворяют. Не могут, изверги, Сечь укусить, большую Украину, так по окрестностям шныряют, как разбойники! Видишь: откусят и — бежать! Ворюги! Еще и выбрали день — Троицу, когда весь православный мир пьет — гуляет! Эх, вырваться бы мне на волю, я бы отплатил и за Ивана, и за всех.

— Что с нами будет? — шепчет Настя. — Куда нас ведут?

— В Крым, дочь. Продавать нас, как быдло. А потом прикуют цепями к веслам на галерах. Станем рабами вечно. А тебя, доченька, купит в жены какой-то старый хан…

— Ой, никогда! Я покончу с собой, но этого не будет!

— Не бери грех на душу, Настя. Ничего не поделаешь. Не уберегли мы околицу вашу. Так случилось. Главное: не забывай Украину. А когда станешь женой, или служанкой, или рабыней у хана или еще у какого-нибудь ирода, будь они прокляты, не забывай, дочка, кто ты и откуда. Помни, что в татарских темницах много наших казаков гибнут, от ночи и до ночи умирают на тяжелой работе. И если ты, зоренька, окликнешь их на родном языке, для них это будет большим счастьем. А еще если ты, служанка, или рабыня, или жена, ключи украдешь и выпустишь казаков на свободу, тогда уже тебе почет вовек. Но когда еще и задушишь собственными руками какого-нибудь бусурмана, тогда тебя Бог не забудет. Только сама не обусурманься, доченька. Осиротела ты, но не совсем: не забывай веру свою, язык родной, — дома его не замечаешь, этот язык, а на чужбине он как отец, и мать, и вся Украина.

Василий Верещагин. «Продажа ребенка-невольника»

Серьезно задумалась Настя над этими словами, вспомнила материнское: «Хотя бы руками задуши бусурмана».

…Гортанные возгласы, хлопки кнутов быстро поднимают людей и снова гонят их, гонят, гонят. Сидит Настя в шалаше, а слова дядьки Максима не идут из головы. И еще перед глазами мать, отец и отец Петр, ее учитель. Односельчане рассказывают, что он встал возле церкви с саблей, не одного татарина зарубил, а когда загорелась церковь, в ней и сгорел. Не спасался и не убегал.

— Вечная вам память тебе, отец, — шепчет Настя.

Бредут люди. Красивые девушки — их красоту осквернили. Матери несут истощенных детей — из них потом вырастут янычары. Казаки — они поседеют на галерах и однажды исчезнут в морской пучине… Бредут и оглядываются. Не видно? Не слышно?