Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

• Название: Бал на похоронах
• Автор: Жан д'Ормессон
• Издательство: Звязда
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014

---

Было уже поздно. Мы расстались на бульваре Сен-Жермен. Расстались со смешанным чувством радости и печали, которое станет потом на долгие годы лейтмотивом нашей любви…

…Марина уже не плакала. Я неподвижно стоял под бледным солнцем, освещавшим кладбище из-за туч, и смотрел на нее: она тоже неподвижно стояла перед могилой Ромена, опираясь на дочь. Она была почти в самом конце длинной процессии, вот уже более часа топтавшейся на подходе к могиле. Марина… Она неотделима от моей жизни. И от жизни Ромена…

Через несколько дней я обедал с Роменом, Казоттом, Далла Порта и Жераром у Ле Кименеков. Ромен должен был на следующий день улетать в США, где его ждала Марго, поэтому хотел лечь спать пораньше. Мы вдвоем ушли первыми.

Выходя, я рассказал ему, как мы встретились с Мариной.

— А-а, — только и сказал он.

— Мне было так приятно снова увидеть ее. Ты, вероятно, видишься с ней чаще, чем я. Мы с ней случайно столкнулись в театре года два назад, а потом я опять потерял ее из виду. И вот она пришла в Сорбонну на эту мою встречу со студентами. Она очень симпатичная. И вообще очень хороший человек.

— Да, — ответил Ромен, — неплохой.

— Неплохой?!

— Лучше, чем неплохой, если уж тебе так хочется. Но слишком настойчивый.

Я внимательно посмотрел на него:

— Ты не очень-то хорошо настроен к ней, — сказал я ему.

Мы спускались по улице Суффло. Он остановился и закурил сигарету.

— Я очень хорошо к ней отношусь, — сказал он.

— Но?.. — подтолкнул его я.

— Я предпочитаю ее мать.

— Я знаю. И что из этого?

— А то, что она бегает за мной.

В интонации Ромена мне послышался не просто цинизм — это случалось с ним довольно часто — сейчас слова его прозвучали настолько вульгарно, что на моем лице, должно быть, отразилось изумление.

— Приди в себя, — сказал он и хлопнул меня по плечу.

Я расхохотался:

— Так на что же ты жалуешься? В детстве она была такой очаровательной девчушкой. Ты помнишь, какой она была на Патмосе, когда прыгала к нам на колени?

— Помню… — сказал он задумчиво. — Да, она была очаровательной…

— И, я уверен, никто не скажет, что теперь она стала хуже.

Мы пошли дальше и подошли к Люксембургскому саду.

— Она тебе нравится? — спросил Ромен, с сигаретой в зубах, держа руки в карманах.

— Да, конечно, — ответил я. — Очень.

— Тогда будь другом, займись немного ею.

…Говорила ли она мне «позвоните»? Говорил ли я ей «я тебе позвоню»? Не могу сказать. Во всяком случае, я тогда попросил у нее номер ее телефона, и она мне его дала. Был ли я влюблен в нее уже тогда, на бульваре Сен-Жермен, у перекрестка улицы Фур, рядом с баром, где подавали настоящий ром с Мартиники и где на протяжении многих лет назначали друг другу встречи многие наши друзья? Был ли я уже влюблен в нее в тот вечер с Роменом, у Люксембургского сада? Не думаю. Скорее мне стало ее жалко. Те несколько слов, которыми мы обменялись тогда с Роменом, вызвали во мне какое-то щемящее чувство. Возможно, по вине самого Ромена что-то проскользнуло между ним и мной: это «что-то» и была она. У нее было все, или почти все, она ни в чем не нуждалась, но при этом она выглядела потерянной и какой-то заброшенной. Вообще-то, двадцатилетним людям часто свойственно впадать в тоску, но она казалась самим воплощением этой юной тоски…

…Она бросила розу. И я отвел глаза, так и не осмелился посмотреть на нее в это мгновение… Затем она направилась ко мне, и я обнял ее. Изабель подошла к бабушке и отцу, оставив нас с ней вдвоем…

… Я позвонил ей. И мы встретились. Мы стали назначать свидания где-нибудь на углу улицы, у входа в метро. Время от времени мне вспоминались слова, брошенные тогда Роменом после ужина у Ле Кименеков, но я тут же гнал их от себя. Мы с ней часто ходили в кино «Золотая каска», «Рашомон»… Мы пересмотрели все старые фильмы, на которые ее мать и Ромен ходили еще в Нью-Йорке… Нам понравился «Notorious» с его лестницей ужасов; «Магазин за углом» с его сверхизысканностью, там вообще ничего не происходит; «Касабланка», «Сыграй еще, Сэм…»; «Филадельфийская история» с ее парусником и Хепберн, той первой, несравненной; мистический «Великий сон», в котором мы ничего не поняли: возможно, это произошло потому, что во время этого сеанса мы с ней первый раз поцеловались…

… — Вот и все, — сказала она.

— Бог с тобой, — пытался я утешить ее. — Пройдет время — и все забудется.

— Забудется? — возразила она. — Никогда.

— Не спорь — забудется. У тебя еще вся жизнь впереди.

— Да у меня дочь уже взрослая, — ответила она.

В нескольких шагах от нас Изабель разговаривала с Жераром и бабушкой.

— Тебе было столько лет, сколько ей сейчас, когда — помнишь? — Мы с тобой смотрели «Великий сон».

Что-то вроде улыбки мелькнуло на ее несчастном лице.

— Ты помнишь это? — спросила она.

— Никогда не забуду, — ответил я.

Но мы говорили не об одном и том же…

…Я уже не был мальчиком. Мне было тридцать три или тридцать четыре года. Когда голова Марины лежала у меня на плече или на коленях, мы часто подсчитывали эту разницу: она была на пятнадцать лет, три месяца и двадцать два дня моложе меня. К этому времени я уже написал несколько книг. Это были далеко не шедевры, но они все же не прошли незамеченными. Через несколько лет у меня появятся некие общественные функции, выполнять которые и при этом вести себя как мальчишка было несовместимо. А я дал вихрю наших с ней чувств увлечь себя как восемнадцатилетнего. Счастье и несчастье, все демоны и ангелы нашей любви в сущности, это самые прекрасные воспоминания моей жизни. И сейчас, когда жизнь уже прожита, мне кажется, что только это и было в ней прекрасным.

Как ни странно, я никак не мог задать Марине два мучивших меня вопроса, во всяком случае, в первое время нашей сумбурной связи. Первый — насчет Ромена. Он говорил мне о ней, но я не осмеливался спросить ее о нем. Второй вопрос касался ее и меня. Очень скоро я признался Марине, как сильно нуждаюсь в ней. Но я никогда не спрашивал, нужен ли я ей. Я боялся услышать ответы…

Это были, во всяком случае для меня, незабываемые дни и бредовые ночи. Мне казалось, что Марина всегда была рядом со мной с той далекой встречи на Патмосе, когда она была еще ребенком. То, что было в ее отсутствие, не существовало. Она была сладостью, забвением, нежностью. Для жизни мне было достаточно ее присутствия, простого и очевидного.

Мы мало разговоривали. Я говорил ей:

— Я так счастлив с тобой.

Она смотрела на меня и говорила в ответ:

— Обними меня.

И бросалась в мои объятия. И я, словно с повязкой на глазах, больше не видел ничего…

…Она бросилась в мои объятия. Траурная процессия заканчивалась. Толпа понемногу рассеивалась. Слышался шум отъезжающих машин. Напряжение спало, повседневная жизнь вступала в свои права. Смерть уже не держала так плотно всех нас в единой охапке. Работники кладбища и похоронной службы возвращались в свою среду обитания, которая на несколько часов была отдана друзьям Ромена. Гроба не было видно. Он был усыпан розами, и сейчас его должны были засыпать землей. И я уводил Марину, уводил от смерти и от прошлого. Я увлекал ее за собой к ее матери и дочери, к Жерару и Беширу…

Я уговаривал ее:

— Уходим…

…И мы с ней уходили. Покидали Париж и отправлялись куда-нибудь. Все равно куда. В Рим, Флоренцию, Венецию, где — чудо совпадения — ни она, ни я еще не бывали; в Лондон, в Зальцбург… Мы много ездили. Мы убегали… От чего? От обыденности. От кого? Ото всех, и в первую очередь, от самых близких: Марго и Ромена… Был период — в семидесятые годы, — когда мы путешествовали непрерывно. Часто через два-три уикенда, иногда — каждый уикенд. Все авторские гонорары за мои первые книги уходили на эти поездки. Марина была абсолютно свободна, даже слишком, и в этом была ее драма: отец отсутствовал, мать тоже зачастую находилась где-то далеко. Ромен ею не интересовался. Ее занятия историей искусств, весьма необременительные, позволяли ей отсутствовать почти всегда, когда ей вздумается. Вследствие таких частых отлучек моя работа, конечно, страдала. К изумлению многих, я отказался от нескольких должностей только для того, чтобы иметь больше свободного времени и посвятить его Марине. И еще: в эти годы две из написанных мною книг явно нуждались в более тщательной проработке, некоторые критики не преминули указать мне на это, и они были правы.

А мне было на это наплевать. Мы уезжали, и это было счастье! Чаще всего на юг, и там так светило солнце! Мы побывали на берегах Средиземного моря во все времена года. Капри, Портофино, Трани, Отранто, Палермо, Корфу, Чанте… Чаще всего летом, но также весной и осенью мы устраивались там на две-три недели, иногда даже на месяц или два. Когда я бросаю взгляд в прошлое, я вижу там Марину в солнечном свете…