Вера Зеленко - Не умереть от истины

• Название: Не умереть от истины
• Автор: Вера Зеленко
• Издательство: Звязда
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014

---

— Баба Соня, в каком веке носили такие формы?

— Сержик, я немного отдохну, потом мы с тобой пообедаем. Я купила курочку — тебе нужен бульончик, ты очень бледный. Любаша расстроилась бы.

— Баба Соня, тут в твое отсутствие был совершен набег на апартаменты.

— Это, верно, Франческа.

— Какая еще Франческа? — снова удивился он.

— Правнучка. Я тебе говорила о ней.

— Баба Соня, не заговаривайся! Откуда у тебя правнучка? Ты ведь и замужем никогда не была.

— Сержик, я устала. Мы с тобой после поговорим. А сейчас отдыхать!

В три начало темнеть. Сумерки наползали, как старая больная летучая мышь. В долгую зимнюю пору Ленинград едва выносим своим мертвым светом и ранними сумерками. И все-таки света он боялся еще сильней. Он не мог ни на чем сосредоточиться, и это пугало его. Словно мозг уже ничего не фиксировал. Словно ползучий, гадкий, перекатывающийся клубок мучительных мыслей, вернее, их обрывков, стал единственным продуктом физиологического процесса, то вспыхивающего, то затухающего в его больной голове. Словно все, что доселе сверлом вбуравливалось в черепную коробку, окончательно разрушило способность логически и ясно мыслить. Он думал об Аленке. Он хотел задержаться на этом теплом лоскутке своей прежней жизни, но тот ускользал все дальше.

Потом почему-то вспомнилась Ленка. Вот о ней вспоминать совсем не хотелось, но она садняще напоминала о себе: своим незабываемым смехом, в котором зазывное, загульное, запредельное переходило в прекрасное, преодолимое, пресыщенное, премерзкое. Потом наступал отлив, когда обнажались все эти голыши прибрежного дна, они мгновенно высыхали, картинка становилась безжизненной и вовсе не такой, чтобы долго держать ее в памяти. Все было мелко и убого.

О Насте думать не получалось вообще. Он просто не дотягивал до ее планки. Никогда. Рядом с нею он чувствовал себя обманщиком… Словом, он давно и безнадежно запутался в своих женщинах.

— Сержик, иди скорее сюда. Тебя снова показывают.

Он не отозвался. На себя смотреть не хотелось.

— Сержик, ну что ты тянешь?!

Через минуту она воскликнула снова:

— Господи, Сержик, ты был гениальным актером! — она запнулась. — То есть, я хотела сказать… ты и есть гениальный актер. Прости меня, старую дуру.

— Да перестань ты извиняться каждую минуту! Я не обиделся. Все равно все сдохнем!

— Кажется, Любаша успела увидеть тебя в этой роли.

— Баба Соня, ты никогда не вспоминаешь мою мать! Все только бабку…

— Ну, отчего же! Я всегда обожала Лизу. Но даже, когда она была маленькой, я не завидовала Любаше. В молодости я мечтала только о сыне. Да и Любаша была помешана на тебе.

— Почему ты не родила? У тебя ведь были романы?

— Ах, Сержик! Не береди душу! Это один такой большой грех на всех актрис… Мы боимся потерять лицо, талию, шарм. Правда, теперь молодежь стала смелее, нахальнее, но это ровным счетом ничего не меняет. Ой, взгляни на экран! Я всегда хотела иметь такого сына, как ты… Ты не играешь, ты — живешь. А как я люблю этот твой отрешенный взгляд! — и она снова вперилась в экран. — Жаль, я почти ничего не вижу. Но все отлично помню. Нынешние думают, что можно служить двум идолам: театру и своему ребенку, — она продолжала развивать какую-то давнюю свою мысль. — Театр этого не прощает. Театр принимает избранных. Театр принимает тех, кто во имя искусства готов продать душу дьяволу. К тому же жизнь актрисы изначально порочна.

Сергей не успевал за ее мыслью. Она скакала с предмета на предмет, с оценки одного явления на другое.

— Актриса должна вызывать вожделение в сердцах многочисленной публики — и мужчин, и женщин. А это уже противно Богу.

— Ты заговорила о Боге?

Баба Соня не слушала его.

— Вот ты говоришь о моих романах. Самый волнующий свой роман я пережила в жизни с женщиной. Со зрительницей. Я никогда не видела ее, но получала от нее письма. Тонкие, умные, восхитительные письма. Такой точной оценки, такого понимания природы моего таланта, — а ты ведь знаешь, я гениальная старуха, — такого восторга передо мной не выказал ни один мой любовник, ни один поклонник.

— Баба Соня, ты уверена, что хочешь дальше мне об этом рассказать?

— Вот вы все нынче испорченные, развращенные. Ведь я тебе сказала, что никогда не встречалась с нею. И иногда жалею об этом.

— Но ведь…

— Молчи! Не оскверняй свои уста! — выдохнула старуха.

— Значит, не будем тратить слов. Что ж, я рад, что мы так быстро научились понимать друг друга. Хотя порою искренность запутывает нас куда сильней. Ведь можно во многом признаться, не так ли, но так и не открыть самой главной своей тайны.

— Мы говорим многое, что в данный момент является правдой, — неожиданно согласилась старуха. — Правильной правдой, — зачем-то добавила она.

— Наша честность, наше желание казаться искренними — это лишь завуалированная игра с неправдой, чтобы как можно глубже спрятать наше подсознательное стремление выглядеть прилично в любой ситуации. Получилось не совсем стройно, но деваться-то все равно некуда.

— У тебя особый дар к переворачиванию смыслов. Я ничего не поняла. Нельзя повторить чужой бред. И не надо носиться со своими обидами и несчастьями как с писаной торбой, — грубовато заявила она и снова уперлась взглядом в экран. — Ой, Сержик, до чего же ты здесь хорош! Ты искришься, как бенгальский огонь. Иногда я завидую твоей Машке.

Сергей не стал продолжать разговор. Прихватив свежую «Литературную газету», он удалился в свою комнату. Сколько раз он давал себе слово никогда не пускаться с женщинами в философские разговоры.

Поздно вечером зазвонил телефон. Баба Соня едва доковыляла до него.

— Маша? Какая Маша?.. Ах да, Машенька, ну конечно, Машенька! Я очень рада… Как живу? Да так и живу. День прожит, и слава богу!.. Да, конечно, заходи! Я буду очень рада.

Выглянувший из комнаты Сергей не сводил с нее глаз.

— Чего смотришь?! Да, твоя звонила! Вот никогда не звонила, а сейчас взяла и позвонила. Как почувствовала… Здоровьем моим, понимаешь, интересуется… А ты приуныл, соколик. Да не переживай ты так. Спрячем тебя, законспирируем. Комар носа не подточит. Авось не догадается… Да не трогай ты эту посуду. Я сама утром ее помою. Ах, Сержик, как же ты хорош в этом фильме. Видела бы Любаша… ну и Лиза, разумеется, тоже. А твоя Машка — баба хитрая, чувственная… Боже мой, Сержик, что же ты натворил со своей жизнью? — и она тяжело вздохнула.

* * *

Сонечка Залевская родилась в конце девятнадцатого века в семье преуспевающего золотопромышленника. Родилась она на улице Офицерской, ныне Декабристов, в доме, где много позже, в 1912 году, в квартире номер двадцать семь поселился со своей женой, Любовью Менделеевой, Александр Блок. Она помнила его своей угасающей памятью худым и бледным, лишенным воли к жизни — таким он был в свои последние годы. Сама Сонечка была натурой пламенной, мечтала страстно о театре, о незаурядной актерской судьбе. И еще ей очень хотелось, чтобы великий поэт обратил на нее внимание. Она не пропускала ни одного его выступления, дарила цветы, писала восторженные записки. Когда он читал стихи о Прекрасной даме, ей чудилось, что он посвящает их ей. Люба Менделеева рядом с утонченным Блоком казалась грубой девкой, впрочем, девкой она уже вряд ли могла считаться. Сонечка смутно помнила ее образ. Мать же Блока, жившая по соседству, в квартире номер двадцать три, напротив, запала в память на редкость отчетливо. Ее болезненная любовь к сыну, кажется, и доконала его.

Сонечка, сколько себя помнила, всегда была в кого-то влюблена. Сначала в гимназиста, жившего этажом ниже. На нем безукоризненно сидела гимназическая форма, он был дружелюбным малым, с ярким румянцем на щеках и веселым блеском в глазах, всегда улыбался очарованной им соседке. Потом, когда в доме на Офицерской поселился Александр Блок, чувства к нему вытеснили все прочие привязанности. Глядя на его точеный профиль и изящный стан, она ни минуты не сомневалась: перед ней подлинный поэт и непревзойденный гений. Он был бледен, высок, красив в каком-то нечеловеческом смысле: красота его была божественного происхождения. Впрочем, у нее на глазах красота его поблекла, а жизнь завершилась, процедив невнятно все стадии: из кумира женщин и тонких ценителей поэзии он превратился в бесприютного человека с безумным взором, больного, одинокого, не всегда трезвого, а потом он и вовсе покинул этот бренный мир, как будто гибель, которую он всю свою сознательную жизнь страстно призывал в своих творениях, наконец настигла и его.

Неужели его удивительная, невероятно насыщенная жизнь протекала рядом? Теперь в это трудно было поверить.

В разные годы в доме жили артисты оперной труппы Мариинки, музыканты, дирижер Крушевский. Блок мало с ними общался. Но зато любил беседовать с прачкой, швейцаром, старшим дворником. Здесь же проживал и врач Пекилис, славный был человек. Он пытался лечить Блока, поставил свою подпись под заключением о кончине. Он же и рассказал Залевским о том, как бредил, умирая, Блок.