Юлий Крелин - Заявление

• Название: Заявление
• Автор: Юлий Крелин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

В новую книгу известного советского писателя Юлия Крелина «Игра в диагноз» входят три повести — «Игра в диагноз», «Очередь» и «Заявление». Герои всех произведений Ю. Крелина — врачи. О их самоотверженной работе, о трудовых буднях пишет Ю. Крелин в своих повестях. Для книг Ю. Крелина характерна сложная сеть сюжетных психологических отношений между героями. На страницах повестей Ю. Крелина ставятся и разрешаются важные проблемы: профессия — личность, профессия — этика, профессия — семья.

---

Вадим Сергеевич взглянул направо и вдруг увидел кладбище, ворота, площадь за ними, церковь. Он повернул, слез с велосипеда и уже пешком прошел внутрь.

Велосипед подогнал к забору, вытащил из сумки под седлом замок и цепочку, перекинул ее через решетку ограды и раму, запер на ключ, вышел на середину маленькой площади перед церковью и стал ходить взад и вперед вдоль первого ряда могил. Где-то в глубине кладбища были могилы его родителей и других близких, но он туда не пошел. Он метался по площади вдоль могил, постепенно увеличивая скорость, приведя ее в соответствие с ритмом своим сумбурных мыслей. Пока он, словно тигр, носился вдоль решеток, окончательно созрело решение, что закладывать он никого не станет…

Хотя почему закладывать?! Как он может заложить?! В чем виноваты остальные врачи?.. И нужны ли были бури, кладбище, тигриные проходы, чтоб прийти к такой очевидности? Но таков был Вадим Сергеевич.

Или просто ему понравилось это странное слово «закладывать», и он варьировал его в своей оборонявшейся неизвестно от чего и от кого голове, не отдавая себе отчета о смысле бушующего внутри монолога.

Вадим Сергеевич, немного споткнувшись на «закладывании», наконец стронулся с этой проблемы и пошел дальше: стал прикидывать и раздумывать, как ему отвечать на вопрос — почему гинеколог не пришел сразу, — и решил, что не будет отвечать на этот вопрос, не хочет, пусть отвечают Галина, Зоя, гинекологи, главный, а он тут ни при чём, он маленький человек, ему как скажут, он может только заложить или не заложить.

Уж если встал вопрос так странно, то никогда не стронется с места мысль, а так и будет решать неразрешимую для него проблему, которая давно, еще в незапамятные времена была разрешена.

Это как раз ситуация, когда не надо думать — надо знать. А если знаешь — делай.

Вадим Сергеевич продолжал думать и решать.

А потом, отрешившись от этих возвышенных проблем, он внезапно понял, что неохота ему сегодня обед делать. Обойдутся они и так. «Обойдемся и так», — решил он. Оля и сама может сделать обед — решил он. И зайти сама в магазин может — решил он. Ничего не случится — зайдет, разберется, купит, сварит. Пусть сама решает хозяйственные проблемы. Вполне женское дело — решил он. И работа у нее спокойная, и взаимоотношения с судом у нее совершенно иные, и сил полно — молодая.

Так он разрешил свою домашнюю проблему.

Вадим Сергеевич пересек площадь и направился к могилам родителей, но лишь чуть прошел в глубину, как вновь остановился, а затем резко двинулся назад, к церкви, вытащил из сумки на плече фотоаппарат, раскрыл его и стал снимать храм с разных сторон.

Лицо его постепенно успокаивалось, разглаживалось, очевидно, от радостей, которые всегда получает человек от своего хобби. Но пока хобби дает еще радость, надо полагать, что человеческие чувства полностью не исчезли. Еще есть, надежда.

Но видно будет.

Вадим Сергеевич стал наводить аппарат на ближайшие могилы, фотографируя сначала лишь причудливые, вычурные памятники и такие же вычурные надписи на них, которые не столько памятники, не столько говорят о горе, не столько плач по ушедшим родным, сколько памятники и признаки прихотей и страстей оставшихся пока в живых, сколько выставка человеческого тщеславия. Впрочем, такое впечатление создается, когда глядишь холодным глазом. Кто его знает, как воспринимается это, если смотреть сквозь слезу.

И закончил он пленку, снимая скромные кресты, плиты, камни.

А может, дома анализировал их, сравнивая? Поди-ка ты залезь в потемки чужой души.

Нет, нет! Нет у него ни сил, ни охоты заниматься сейчас покупками, обедами…

Нет. Хобби не помогло.

Здравствуй, папа!

Как ты там командируешься? Мы живем хорошо. Пора тебе приехать. Ты и так скоро приедешь, а мама меня ругает и говорит, что грамотные люди при расставании с близкими людьми должны уметь писать письма. Я и пишу, хотя сказать ничего нового не могу. Мы с тобой и так по телефону разговариваем. Мама велит, я и пишу.

У нас никаких новостей. Все по-прежнему. Я учусь, а мама работает и варит обеды. Я хожу в кружок, а мама все по телефону говорит про какие-то разборы, расспросы, про следователя, про больных, и все у нас спокойно. Она, наверное, тоже напишет тебе, раз грамотные люди должны писать письма. Жду тебя. Целую.

Твой сын Андрей.

Привет, Геныч!

Такое впечатление у меня, что весь мир сейчас в командировке. Работать дома надо, а не ездить, оставляя хозяйство, дом, жен, скот на провидение. Ты веселишься в тмутараканьей глуши где-то, а корова твоя пока не доена. Редко пишу письма, потому так нелепы получаются шутки. Надо сказать, что на даче у тебя я несколько дней прекрасно работал. Звал с собой и Галю, но у нее дом, скот и судебное разбирательство превыше всего. Наверное, она права. А я вот живу как сосна в пустыне — никому не нужен, никакой пользы от меня, только песок натыкается в полете на странное одинокое препятствие. Вот и сейчас пишу просто так, потому что Галя сидит рядом и тоже пишет. Пагубное женское влияние, которое всегда сильно, сколько бы мы ни сопротивлялись, а пропадает оно — пропадает и все остальное.

Роман наш продолжается, все вроде бы хорошо и прекрасно, и женщина она тонкая и нежная, все понимает, и говорим мы с ней на одном уровне, ну хоть возьми и женись. (Будто это от меня зависит.) Но, как говорится, «судьба завистливая, злая, ах, отчего…» Надо же так судьбе распорядиться, чтоб этот один из лучших и прекраснейших романов моей жизни совпал с какими-то идиотскими неприятностями у нее на работе. Конечно, ужасно, что умерла после операции девочка, но ужасна и судьба, перекрестившая наши пути в те же дни. Я полон сочувствия, я полон к ней нежности и уважения, но я уже весь заполнен до краев разговорами о следствии, об экспертизе, не могу я уже слышать пересказы расспросов и допросов, повторять дикие термины департаментов медицины и юстиции, проводить какие-то переговоры, заполнять вакуум наших встреч судебно-следственным эфиром. Суд, семья, работа — сколько их, отнимающих ее от меня. А я единственно что готов терпеть, с кем готов делиться, так только с сыном. Силы мои кончаются, их не хватает еще и на прокурора и следователя, на плач по всем умершим, пусть даже одной, но мне чужой и незнакомой. Да, у нее все больше душевной энергии уходит не на меня. А может, мне это кажется. Может, вообще все, все от начала до конца мною придумано.

Я решил, как бы это ни кончилось (ведь не посадят же ее в тюрьму буквально) — кровь из носу, уговорю ее на несколько дней уехать. Пусть придумывает, что хочет. Она сообразительная, придумает.

Вчера мы обедали с Сергеем. Помнишь его, нашего хирурга? Он теперь большой человек, большой хозяин, вальяжно и уверенно шагающий по земле. Впечатление, что он много может. Он говорит, что все будет в порядке, но само или он подсуетится, напрямки не видно. Мы сидели, разговаривали, обычное застолье. Я не пью из-за машины, Галя не пьет, потому что не пьет, а он пьет, по-моему, не по потребности, а лишь доказывая свое всемогущество и суперменство. Все, говорит, всегда обходится, если не вмешаются темные или великие силы.

И даже годы прошлые не помогают — не о чем нам разговаривать, кроме как о следствии. Он при этом снисходительно улыбается и всем своим видом показывает, что и он положил на Галю глаз. Может, она его больше понимает — он для нее мэтр, корифей, и ему понятны больше ее терзания, а мне понятны лишь ее страх и его возможности. В тюрьму не верю… и даже не думаю.

Все. Она заклеивает конверт. Быстрей бы завершилось, и что-то будет. Приезжай, и мы выпьем с тобой вдвоем. И у меня дома, а не в ресторане. Привет.

Тит.

Здравствуй, сынок!

Спасибо за письмо. Мама права. Каждый взрослый грамотный человек должен уметь писать письма. Ты написал хорошо. Я уже возвращаюсь на этих днях и, наверное, окажусь дома раньше письма. Тогда все и расскажу. Помогай маме. Целую.

Папа.

— Мам, а папа, по-моему, не умеет писать письма. Если ты говоришь, что этому надо учиться, то надо показывать, как писать. Два слова написал.

— Ты учти, что папа написал на ходу, в гостинице, в номере, вокруг, может, чужие люди. Ты же пишешь дома в спокойной обстановке, когда никто тебе не мешает.

— Ты мне говорила, что в письме надо сообщать информацию, а он никакой не пишет.

— Как же, сообщает, что скоро будет. А потом, нам сейчас телефоны мешают — всю информацию мы сообщаем голосом. Раньше, например, у классиков, в собраниях сочинений, несколько томов переписки, а мы больше разговариваем. Телефон.

— И кино и телевизор — значит, меньше и читаем?

— Поэтому я тебя и учу писать, чтоб не отстал от достижений цивилизации, от тех, кто придумал телефон, кино, телевизор. Понял?

— Понял, понял, только скажи, зачем вы меня письмами мучаете?