Альберт Сахаров - Одолень-трава

• Название: Одолень-трава
• Автор: Альберт Сахаров
• Издательство: Веселка
• Жанр: Детская проза
• Год: 1977

Юный художник Гаврюша Бархин живёт в далёком северном краю, возле Белого моря. Свою неутолимую страсть к рисованию Гаврюша проносит через всю тяжкую нору войны, трудные послевоенные годы. Его духовный мир формируют душевно щедрые люди, самобытная северная культура, любимая школа, суровая и пленительная природа Севера.

---

Как-то раз, когда Гаврюша рисовал заголовок для классной стенгазеты, к Саньке пришёл дружок Виталий и между делом упомянул, что в поселковой чайной повесили такую картину — закачаешься. Гаврюша не стал вдаваться в расспросы. На ходу накинул пальтишко, и ноги сами, со всей скоростью, на какую они были способны, понесли его в чайную. Задыхаясь от волнения и бега, вкатился он в пропахший щами, блинами и табаком людный зал. Картина висела в углу, над головой буфетчицы. Ныряя под руки, расталкивая пахнущих смолистыми опилками лесопильщиков, пропитанных мазутом и бензином шофёров, он протиснулся к прилавку и впился жадным взглядом в волшебный четырёхугольник в грубо покрашенной бронзовой раме.

Картина была написана не виданными им доселе масляными красками. На ней были изображены овощи и фрукты, из книг он знал — такие полотна называются натюрмортами. Он был сражён — какие там были краски! Они горели, жгли, блестели, переливаясь из одного тона в другой! Вот яблоко — красное, но сколько тут красных оттенков, от очень светлого, алого, до тёмного, густого, как бычья кровь. На бочку яблока блик — да ведь он же лиловый! А зелёные цвета, все новые, и один к одному, как ковёр многоцветный. Вот жёлтый лимон, но разве он только жёлтый? Вон зелень на бочку, и синяя тень, и даже розовые блики от лежащего рядом яблока. А вишни-то, вишни в тарелке, как кораллы в мамином ожерелье! Рядом разрезанный, полыхающий арбуз, которого он никогда не пробовал. Батюшки мои, сколько тут цвета! И всё такое разное, а как всё вместе хорошо да ладно.

Может, час, а может, два простоял он так у прилавка, не обращая внимания на толчки и попихиванья, не замечая чертыханий в свой адрес.

После этого он стал чаще пробовать делать рисунки с натуры, ловя внимательным взглядом все блики, оттенки, переходы цветов, как мог старался перенести их на бумагу.

Чем больше Гаврюша рисовал, тем острее чувствовал, как ему порой не хватает доброго, мудрого совета, направляющей руки учителя. Он знал, что в больших городах есть художественные школы и училища, где ребята постигают искусство рисунка и живописи. «Вот счастливцы! — думал он о таких. — Вот бы и мне… Только куда мне до них», — грустно вздыхал он и доставал свой альбом.

Как-то в класс пришла классная руководительница Тамара Фёдоровна и сообщила, что скоро у них будут уроки черчения и рисования. Вести их поручено новому учителю Ивану Аристарховичу, их земляку. Он недавно вернулся из Ленинграда, где учился последние два года.

Рисование назначили в среду последним уроком. В класс вошли Тамара Фёдоровна и новый учитель. Был он долговязый, худой, пиджак на нём болтался, как на вешалке. Чуть растерянная улыбка освещала продолговатое бледное лицо со впалыми щеками. Тамара Фёдоровна представила учителя классу, а сама присела на заднюю парту.

Иван Аристархович, слегка сутулясь, прошёлся перед партами, кашлянул в кулак, посмотрел на класс и улыбнулся.

— Зимой сорок второго мы держали оборону под Ленинградом, — не торопясь начал он. — Как сейчас помню, появились в наших блиндажах плакаты и среди них один, на котором был изображён ленинградский мальчонка примерно ваших лет. Стоит возле фрезерного станка, в кепчонке, в пиджаке с отцовских плеч, сам-то ростом с вершок — так подставил под ноги пустые ящики. Выраженье — самое серьёзное, весь в работе. На груди медаль — «За доблестный труд». А внизу надпись: «Всё для фронта! Василий Васильевич». Глядим мы с бойцами на этого Василия Васильевича, а в глазах слёзы пополам с улыбкой. Можете себе представить, какие чувства кипели в нас. Да неужели, думаем, позволим фашистской нечисти глумиться над такими людьми. Да никогда в жизни! — рубанул кулаком по воздуху учитель. Спохватившись, он улыбнулся классу, как бы прося у ребят прощения за свою горячность.

— Да, ребята, вот так воевали наши художники с заклятым фашизмом. Пламенным плакатом, огневой листовкой, гневной картиной. В нашей великой победе есть и их вдохновенный труд.

Иван Аристархович замолчал и снова прошёлся перед партами.

— Иван Аристархович, а были у нас на Севере художники? — прервала затянувшееся молчание Люда Чуркина, сидевшая за одной партой с Гаврюшей.

— Как не быть? Были, ребята, — оживился учитель. — Они и сейчас живут среди нас. Почти у каждого из вас дома наверняка есть бабушкины прялки, короба, туески, сундучки — всякая резная и расписная утварь. Яркая роспись, тонкая затейливая резьба! А наши кружева, вышивки! Присмотритесь-ка к ним. Сколько там весёлой выдумки, щедрой фантазии, безупречного вкуса. У каждой мастерицы свои узоры, свой рисунок, свой почерк — ни с кем не спутаешь. Вы, может быть, скажете: для чего всё это надо? Для чего, спрашивается, нужно расписывать хотя бы ту же печку? Ведь она и так греет. Греть-то она греет. Да только куда краше, если печка-то разрисована, да ещё мастерски, любовно. Точно красное лето в избе — такая печь. От неё не только телу тепло, но и душе. А разве у художника не та же цель? Вот и выходит, что наши-то с вами бабушки и дедушки, отцы и матери тоже в своём роде художники.

— А у нас дедушка такой чудак, всё коней из осины режет, — сказал Венька Ляпин с задней парты.

— Вот дедушку и пригласим на уроки.

— А людей мы будем рисовать?

— Обязательно. Будем изучать анатомию человека. И зверей, и животных разных тоже будем рисовать.

— Но ведь мы проходим анатомию по естествознанию.

— О, здесь совсем другое. Не зная анатомии, строения тела, нельзя правильно нарисовать человека. Уметь — это значит понимать, знать.

— У меня ничего не получится. Я совсем не умею рисовать, — с сожалением вздохнула Люда Чуркина.

— Научишься. Если очень захочешь — научишься.

— Но у нас нет ни красок, ни кисточек.

— Достанем. Всё достанем, ребята. Кое-что у нас уже есть, а кроме того, нам обещают помогать.

— Может быть, сейчас начнём? — предложил кто-то из ребят.

— Да, да! — зашумел класс. — Давайте рисовать!

— Ребята, ребята, — встала Тамара Фёдоровна. — Вы совсем замучите Ивана Аристарховича. Урок-то уже прошёл, пора и по домам. Не всё сразу. Ещё успеете порисовать, всё-всё успеете!

Наконец-то пришёл тот урок, которого так ждал Гаврюша. Иван Аристархович объяснил, что вначале у них будут уроки карандашного рисунка. Он показал ребятам, как зачинить карандаш, как его держать в руке, как вести линию. Затем он разместил на столике куб, срезанную пирамиду и шар. Показал на доске, как надо строить рисунок.

Честно говоря, Гаврюша думал, что они будут рисовать что-то посложнее. А тут кубики, шарики, пирамидки, как в первом классе. И, словно угадав его мысли, учитель сказал:

— Если мы пристальнее всмотримся в окружающие нас вещи, то заметим, что по сути дела все они состоят из простейших фигур. Вот хотя бы что такое этот стол? Да это же большой параллелепипед. А что такое эта книга? Это тоже плоский параллелепипед. А что такое эта лампочка?

— Шар! — хором закричал класс.

— А ещё что?

— Цилиндр!

— А что такое моя голова? — выкрикнул Венька Ляпин.

— Пустой круглый шар! — ответил ему Гена Чуркин под общий хохот класса.

— Довольно, довольно! — оборвал их жестом учитель. — Вот теперь я винчу, вы всё прекрасно усвоили. За работу!

Зашелестела бумага, начали ломаться грифели, послышалось деловитое сопенье, прерываемое изредка вопросительным шепотком. Гаврюша быстро набросал контуры фигур, строить их по законам геометрии ему показалось скучным, да и хотелось поскорее приняться за штриховку.

Когда рисунок, по мнению Гаврюши, был закончен, он почувствовал, что Иван Аристархович стоит за его спиной. Гаврюша поднял голову.

— Неплохо, — обронил учитель, — но мелковато. И потом рисунок надо строить так, как я показал на доске. А то вот здесь, — ткнул он карандашом в пирамиду, — не совсем верно. Рисунок нужно строить, повторяю, строить. И смелее, во весь лист.

Гаврюша закусил губу. Значит, плохо! А он-то думал, что удивит учителя. Вот тебе и удивил. Он сорвал лист и, ломая кнопки, прикрепил другой. Люда, которая сидела с ним за одной партой, только хмыкнула и покачала головой.

«Ну что ж, — говорил Гаврюша про себя. — Вам надо во весь лист! Нате вам — во весь! Вам надо смелее! Вам надо строить! Пожалуйста, мы вам по строим!»

Он размашистыми, сильными штрихами, так что едва не ломался грифель, построил весь рисунок. Работал зло, быстро. И вдруг улыбнулся про себя: «На кого ты злишься, балда? Похвалы он, видите ли, захотел! Отличиться он, видите ли, вздумал!»

Он так увлёкся, что вздрогнул, услышав рядом покашливание Ивана Аристарховича. Гаврюша метнул на учителя быстрый взгляд, успел заметить, как у того удивлённо поднялась бровь и по лицу скользнула улыбка.