Влад Савин - Страна Гонгури. Полная, с добавлениями

• Название: Страна Гонгури. Полная, с добавлениями
• Автор: Влад Савин
• Жанр: Альтернативная история

Страна Гонгури.

Мир — прекрасный и яростный? Где Любимый и Родной — так называют Вождя, сказавшего — пусть лучше умрут десять невиновных, чем уйдет от расправы один враг революции.

Мир, где про историю НАШЕЙ революции один из персонажей говорит: «И еще — тот мир более приземленный, мягкий, сглаженный, что ли… А мы для них — мечта романтиков, мир прекрасный и яростный, без полутонов, не верь что в Зурбагане высохли причалы! — там нет Зурбагана, это у них как вымышленный город мечты»

Верной дорогой идете.

Продолжение Страны Гонгури. Та же страна, тот же Вождь.

Особенности революционной охоты.

Еще двадцать лет после «Верной дорогой идете..» Революция должна уметь защищаться! И нападать? Даже АБСОЛЮТНОЕ прогрессорство, модернизация — еще не гарантия победы. Нужно — что-то еще. Что?

---

Солнце заходило — небо горело желтым, оранжевым, багровым; на востоке же оно стало уже темно-синим, цвета густых чернил. Ветер стих, от нагретой за день земли исходило тепло; пахло лугом, сеном, травой. Горел костер, и в небе как искры загорались звездочки — одна, другая, третья.

— Нет бога! — заявил матрос — все лишь выдумки поповские, чтобы легче народ грабить. А на небе там никакой не рай — такие же солнца, как наше, только далеко. И живут возле них такие же люди, как мы. Верно, товарищ комиссар?

— Верно — сказал Итин — как есть другие континенты за океаном, так есть и другие планеты у далеких звезд. И живут там люди — может, кожа у них зеленая, или рост вполовину нашего — так ведь и в Африке народ на нас непохожий, а уж возле другой звезды… И правильно написал Гонгури — как у себя мы обустроимся, туда полетим, справедливость нашу нести. Может, помочь кому надо, своих эксплуататоров скинуть.

— Поможем — подтвердил матрос — пусть партия только укажет. Как у себя последних паразитов выведем, к звездам полетим, может быть и подсобить кому надо.

— Страсть как взглянуть на будущее то хочется — сказал кто-то из бойцов — так ли будет, как у Гонгури написано. Корабли летающие, города под стеклянными куполами. Выйдешь, глянешь — а небо цвета другого, и солнц на нем не одно, а три!

— Деревня! — насмешливо сказал матрос — куда выйдешь: ведь купол над городом оттого, что воздуха нет! Или — ядовитый он. Не сможешь ты там — под открытым небом.

— Зачем тогда туда лететь? — спросил боец — зачем город строить, ведь это ж сколько труда? Если все равно там — жить нельзя?

— А если там минерал ценный есть? — ответил матрос — как на Каре. Сам я там не был, но кто каторгу ту прошел, говорят: там даже крысы и вороны не живут. А люди — копают, в землю зарывшись, потому что рудники богатейшие; говорят, тот самый Гонгури их открыл, еще прежде чем в революцию пойти..

— Ад ледяной — сказал вдруг тихо Итин — вот, попы ад изображают: пекло, огонь, черти с вилами. Или же — холод. Лед, камни — и серое небо. Всегда серое — солнца не видно. Жизни — никакой нет. Лишь сто верст по реке, к югу — тайга. А мы бежали оттуда, вдевятером. Дошли — трое.

Все помолчали немного. Матрос сплюнул в костер, и продолжил:

— Таков-то был — зверский царизм. Ничего — это раньше нас туда гнали. Теперь мы — всякий контрреволюционный элемент.

— Нет уже там элемента, весь вымер — заметил кто-то — буржуи, к труду непривычные, и интеллигенты слабосильные, что с них взять. Друг мой в охране там был, рассказывал. Слухи ходят, трудармию туда пошлют, одну из новосформированных. Вот радость кому-то будет — войне конец, а вместо дома тебя на заполярные шахты! Или все ж брешут? Понятно, металл республике нужен — так ведь можно еще контры наловить?

— Не в том дело! — твердо заявил Итин — все построим: города, заводы, корабли. Но не это главное — а то, чтобы люди все изменились. Чтобы каждый себя спросил: ты сейчас делом своим, словом и даже мечтой помогаешь приблизить, или наоборот? Чтобы каждый сперва за общее дело — и лишь после за себя. Впервые сейчас мы историей командуем, как машинист паровозом: куда мы захотим, туда она и двинется. — Паровоз без рельс не пойдет — заметил перевязанный боец — ему тоже путь надобен.

Солнце наконец ушло за горизонт — хотя закат еще горел багровым. Ветер совершенно стих, было тепло. Звенела река. А в небесной вышине одна за другой проступали звезды — крест Лебедя, клубок Стожар, ковш Кассиопеи, змея Дракона, линия Орла и лоскут Лиры — похожие на искры костра, взлетающие к небу. Сидя у этого костра на голой земле, среди верных товарищей, Гелий слушал их разговор и думал, как прекрасна жизнь в переломные эпохи истории — когда каждый день проходит не просто так, а приближая к великой цели — и как хорошо при этом быть молодым, знать, что лучшее — впереди, и верить в самую передовую идею, освещающую путь негаснущей красной звездой — быть воедино со всеми при самом передовом и великом свершении в истории человечества.

Неба утреннего флаг
Каждый день — к победе шаг.
Или смерть, или победа.
Сдайся враг, замри и ляг!

— Как взглянуть хочется, своими глазами — решился вставить он и свое слово — я бы всю жизнь отдал за один день там. И зачем Гонгури героя своего в конце назад вернул? Стал бы он там профессором истории, как предлагали. Зачем вернулся — из того мира в наш, обратно в тюрьму?

Все, вслед за товарищем Итиным и матросом, взглянули на него строго и осуждающе. И Гелий со страхом понял, что сказал что-то не то.

— А на тебя бы здесь рассчитывали? — сурово спросил Итин — Партия, Вождь, товарищи твои. А ты бы дезертировал — пусть даже и в коммунизм? Все захотят, куда легко — кто же тогда там встанет, где трудно? Революции — не по найму служат, а по долгу: там быть, куда дело пошлет!

— Правильно! — поддержал матрос — один раз себя пожалеешь, как сам не заметишь, что стал уже не наш, а «почти наш»: в расход пока не за что, а довериться уже нельзя. По мне, такой хуже явного врага — с тем хоть все ясно: пулю сразу! Что говорить — прочь из отряда: завтра с обозом до станции, и домой!

Матрос взглянул на товарища Итина, ожидая его поддержки. Гелий испугался, что комиссар скажет «да» — окончательно и бесповоротно. Но Итин, чуть промедлив, покачал головой — нет.

— Балуете вы парня! — буркнул матрос — я для его же пользы, чтобы гниль малейшую без жалости выжигать! Как к зубодеру идти — если вовремя, так чуть только, а промедлишь — и весь зуб рвать надо! Урок ему будет — как коммунизму правильно учиться!

— На первый раз — простим! — ответил Итин — по первости и молодости.

Матрос хотел что-то сказать — но промолчал. Другие тоже молчали. Раз товарищ Итин сказал — так и будет.

— У нас тоже в полку, в команде музыкантской был такой же малый, даже еще младше — сказал наконец перевязанный — из гимназистов был, и потешались мы над ним, и шпыняли почем зря, и не по вине, как прежде старослужащие молодого. А сейчас бы встретил — место бы свое у костра этого уступил, и паек последний отдал. Потому что спас он нас всех — оказался тем самым барабанщиком, о котором песню сложили:

Заковали барабанщика в цепи
Посадили в каменную башню
Самой страшной мучили пыткой
Но не выдал он военную тайну.

— Не барабанщик был, о ком песня, а трубач — сказал второй боец — у Июль-Корани было, когда полк у «трехсотой» залег, огнем прижатый, и начали по нам уже их минометы пристреливаться. Надо вперед, броском — хоть половина добежит, и в штыковую — иначе все там останемся, и без пользы! А не решиться никак, потому что пулеметы — головы не поднять! И встал тогда первым трубач наш шестнадцатилетний, во весь рост, трубу вскинул — и сигнал к атаке, а вокруг него пули и осколки дождем. Если уж он — нам лежать стыдно стало: поднялись мы все дружно, штыки вперед, и пошли. А что после с ним случилось — так никто и не видел, из живых. И тела нигде не нашли.

— С кем спорить будешь: на моих глазах все было! — отмахнулся перевязанный боец — когда мы, с марша уставшие, все уснули, и тут «лешаки» подкрались, и часовых успели уже без выстрела снять.

— Не было никаких «лешаков» — сразу встрял матрос — были лишь обычные банды, каких много. Никто их толком не видел. Да если и были — с любым врагом просто: как увидел, так убей!

— Да где ж это видано, чтобы банды на воинскую силу первыми нападали? — усмехнулся перевязанный — а кто близко их видел, не расскажет: не оставляли они живых. Сам не раз помню, как караульные наши, к ночи заступая, молились — пронеси! В гарнизонах было опасно — а уж обозные в одиночку даже под расстрелом ездить отказывались, хоть среди дня! Оно и правильно — и не доедешь, и найдут тебя после на дереве висящим, со всеми поотрезанными частями.

— «Лешаки», потому что летом они были во всем пятнистом, мохнатом — сказал второй боец — чтоб в двух шагах не разглядеть, особенно в сумерки. Сам не видел — другие рассказывали. А зимой они бегали в белом, с двумя парами лыж, на одних сам, к другим мешок меховой, с патронами и провиантом, на веревке сзади едет, как сани, вот и все тылы, по лесу напрямик — быстрее, чем мы по дорогам. Или на елку влезет, мешок за собой подымет, снег следы заметет — и сидит в мешке спальном, как в гнезде, наших выцеливая. У них у всех автоматы были, а если винтовки, то с оптикой. Еще мины ставить умели — за ними гнаться по лесу, так медленно и под ноги глядя, а то в клочья порвет.

— Особенно на дороге железной — сказал третий боец — каждый день поезда наши под откос пускали. А мы охраняли — страшнее было, чем на передовой. Идешь так по путям, солнышко светит, а в голове одно: вдруг из леса снайпер уже нацелился, сейчас стукнет — и нет тебя!