Михаил Бакунин - Собрание сочинений и писем (1828-1876)

• Название: Собрание сочинений и писем (1828-1876)
• Автор: Михаил Бакунин
• Жанр: История

---

Теперь добираюсь до тебя, любимый брат Илья. Ты написал мне несколько слов и ничего о себе не сказал; говоришь только, что Александр односторонен; он это и сам знает: всякий человек более или менее односторонен и всякий тянет на свою сторону; какая же твоя сторона? Вот Александр женился и вместе с Николаем занимается хозяйством. Павел ломает камни, Алексей служит, музыкальничает, естествознательничает и тешит отца своими письмами; я сижу за грехи или, лучше сказать, торчу здесь как столп с предостерегательною надписью: "не езди по этой дороге". А ты что делаешь, чем занимаешься или чем хочешь заняться? Ведь без всякого дела жить нельзя. Жду твоего ответа и покамест обнимаю тебя крепко и благодарю и за несколько слов, написанных мне тобою.

Сестру Анну (Явная описка вместо "Александру" (или "Сашу"): именно она рассказывала Бакунину в детстве сказки; она же была замужем за Г. Вульфом, который упоминается тут же рядом.) много раз целую и с нетерпением жду от нее письма; ведь она, милая, уже давно не сказывала мне своих сказок; Габриелю 6 рекомендуюсь как брат и прошу его дружбы, а племянникам и племянницам рекомендуюсь как дядя; ведь у меня теперь столько их, что я должен просить вас пересчитать их подробно, с означением их лет и качеств. Павел и Алексей, надеюсь, напишут мне также несколько слов.

Милая, милая Варинька, вот я и опять переписываюсь с тобою; ведь уже давно мы не говорили друг с другом. Мы разошлись было и расстались холодно; мы были тогда оба im Werden begriffen (Складывались, формировались.), оба тянули на свою сторону и друг друга не понимали; я был во многом виноват против тебя, но ты уже меня простила; накинем же вечное покрывало на время нашего обоюдного сумасшествия 7 и вспомним самое старое время, время нашего детства 8. Помнишь, как Mеs-yeux Rictoir (Фамилия учителя "Mes-yeux Rictoir" - детская переделка "Monsieur Rivoire" (фамилии учителя Ривуара).) рассказывал нам историю и ты умоляла его за меня, когда он награждал меня на несколько tem[p]s: "j'ai fait, une tache sur mon habit ot on m'a donne un tem[p]s a ecrire, -tu as fais une tache etc." ("Упражнений: я сделал пятно на платье и мне задали письменное упражнение; ты сделал пятно и т. д.".), a ты просила его: "Mes-yeux Rictoir, pardonnez!"? ("Простите, господин РякТуар!"). Помнишь, как мы вставали рано по утрам перед заутреней и гуляли по нашему милому прямухинскому саду и любовались паутинами, расстилавшимися по листьям и между деревьями, и ходили на мельницу смотреть, как мельник вынимал рыбу? Помнишь, как по вечерам при лунном сиянии мы прохаживались гуртом подле сирень и пели: "Tout est calme et tout dort" или "Au clair de la lune" ("Все спокойно и все спит или "При лунном сеете:"). Помнишь, как по зимним вечерам с папенькою мы читали "Robinson Suisse" ("Швейцарский Робинзон" - детский роман (см. т. I, стр. 443-44) и ты была влюблена в Фрица? Помнишь, как ты ревела, задавив своего ручного воробья, и как мы его торжественно хоронили, и как тетенька Варвара Михайловна9 качала головкой, смотря на твои горькие слезы, и как ты обиделась, когда Borhert (Бoрхерт, гувернер в доме Бакуниных) осмелился написать покойному воробью эпитафию? Не знаю помнишь ли ты все это, но я ничего не позабыл, и когда я вспоминаю время нашего детства, мне становится свежо на душе. Нет, Варинька, мы не могли и не можем разлюбить друг друга, напротив наша любовь будет теперь крепче, потому что оба мы стали умнее. Мы оба перестали жить своею жизнью; ты живешь в сыне, я- во всех вас. Ты любишь мужа и он тебя любит, обними же его за меня и скажи ему, что и я хочу также любить его, хочу быть ему добрым братом.

Благодарю тебя за подробности и прошу у тебя еще больше: кто такое Вася, по какому побуждению и с какою мыслью ты приняла его и что ты ему готовишь, и каким образом ты приобрела себе еще третьего сына Роберта Карловича, и какой у него вид и сколько ему лет? 10 Ты видишь, мое любопытство не имеет границ. Я не думаю, чтобы Саша11 помнил меня; да оно и лучше: я не умел еще тогда быть для него добрым дядею. Ты пишешь, что он ленив и слаб характером; он еще в таких летах, что его еще можно и от того и от другого с его содействием вылечить. И я собирался было много писать тебе об этом предмете; но дело не к спеху, письмо это уж и без того переполнено рассуждениями и советами, и я боюсь, чтоб оно не сделалось похоже на книгу нашего покойного дяди Александра Марковича Полторацкого 12. A propos (Кстати.), что делает сынок его, наш Сousin Pierre ? (Кузен Пьер (Петр Александрович Полторацкий) Он перестал к Вам ездить; слышал я, что супруга его Marie (Мария.) сбежала; экая какая! Неужели нашла еще хуже Петра! Впрочем для него потеря не большая; она ему недорого стоила: только пять фунтов Жукова табаку да несколько глупо-трогательных фраз насчет будущности и благосостояния только что тогда купленных им крестьян, которых они потом оба лупили. Я помню, как Любаша бранила меня за эту торговую сделку. Что ж делает он теперь? Пьет или играет в карты? Должно быть, пьет: ему нет другого выхода. Я непременно должен знать об этом. Варинька, он твой сосед, ты мне за него отвечаешь; к тому же ведь он отчасти также и твой воспитанник, ты во время oно сильно заботилась об обращении его на путь истины. Мне очень хочется заставить тебя, мою набожную и святую, немножко позлословить; а так как о Петре нельзя верно сказать нескольких слов, не сказав дурного слова, то я налагаю на тебя обязанность писать мне об нем самые подробные рапорты.

Николай, твой муж, а мой брат 14, должен также писать мне, только о предмете более приятном, о человеке, которого мы оба любим, о Вертеле15. Я с радостью узнал, что дружба их вынесла пробу времени; это делает им обоим честь; рад был также узнать, что Verteuil (Француз Вертэй, знакомый Бакуниных.) - майор и что он женится, хотя, говорят, Оресту нашему это и не очень нравится. Поет ли еще Verteuil "Objet cheri" ("Предмет любви".), а Николай "Fliessen die Tage"? ("Дни бегут". Впрочем это заглавие романса в оригинале написано неразборчиво; ясны только последние два слова "Die Tage", первое же слово разбирается с трудом. (У В. Полонского в томе I "Материалов", стр. 267, напечатано здесь нечто совсем невразумительное: "Juliane du Bose").

Теперь обращаюсь к тебе, моя Татьяна. Если б я хотел высказать все, что я к тебе чувствую, все, что я о тебе думаю, как я люблю тебя, то я никогда не кончил бы, а потому лучше я не стану начинать; ты ведь и без слов поверишь и почувствуешь. Ты больше, чем все другие, - моя, моя крепостная девочка или, лучше сказать, старушка; мученица за всех и лучшая из всех; ты так же, как и я, живешь не своею жизнью, с тою только разницею, что жизнь твоя не ограничивается чувствами, а есть беспрерывное, живое, благодетельное дело самой святой и горячей любви. Поцалуй за меня дочерей Николая.

К последним обращаюсь к вам, мои добрые, добрые родители; я не знаю, где найти выражения для того, чтобы выразить всю мою горячую благодарность за вашу любовь; она-мое утешенье, моя опора, моя сила, мое счастье, да, в самом деле счастье: я был счастлив, вполне счастлив, когда читал ваши письма. Вы хотите, батюшка, чтобы я занялся переводами; я не думаю, чтобы это было возможно; да сказать ли вам правду, оно стыдно, но прежде всего должно быть откровенным: во мне умер всякий нерв деятельности, всякая охота к предприятиям, я сказал бы всякая охота к жизни, если бы не нашел новую жизнь в вас; я не унываю, но также и ничего не надеюсь, у меня нет ни цели, ни будущности, я не жил бы, если бы не жил вашею жизнью. Когда я не думаю о вас, я стараюсь совсем не думать, мысли слишком мучают и гнетут меня поздним и бесплодным сожалением прошедшего, поздним раскаянием - я курю цигаретки, читаю романы и рассказываю себе сказки (Дальше по-французски в оригинале.). Это до известной степени жизнь курильщика опиума, вечный сон, иногда дурной сон потерпевшего крушение Дон-Кихота, иногда фантастический сон в духе Гофмана, за которым к великому для меня счастью довольно часто следует живая и благодетельная беседа с вами, всегда оживляющая меня и возвращающая меня к сознанию действительности (Дальше в оригинале снова по-русски.). Вот вся моя история в коротких словах; но не упрекайте меня ни к унынии ни в ропоте, мои любезные родители; я право не унываю и креплюсь посильно; что ж касается до ропота, то я должен бы быть дураком или сумасшедшим, если бы считал себя вправе роптать. Я должен бы был быть совсем деревянным, иметь каменное сердце, чтобы не чувствовать глубокой, искренней благодарности к тому, который, вместо того чтобы казнить меня по закону, - а я знаю, что я заслужил по законам, - передал меня в руки одного из добрейших людей в России (Отсюда снова по-французски в оригинале.). Сознаюсь, что когда я сидел в крепости за границею, я больше всего, гораздо больше, чем смерти, боялся быть переведенным в Россию; так вот то, что я считал величайшим несчастьем, становится для меня счастьем, истинным счастьем; не говоря уже о данном мне разрешении переписываться с вами, нигде я не встречал такого Гуманного обращения, такой деликатной доброты. Я решительно ни в чем не нуждаюсь; я живу здесь как бы в семейной обстановке. Вы знаете генерала, поэтому я говорить о нем не стану16. Но все прекрасно ко мне относятся, начиная с капитана, ежедневно наведывающегося ко мне по несколько раз, и вплоть до последнего солдата. Капитан это - превосходнейшая и оригинальнейшая натура, какую только можно встретить; вечно с веселым словцом в запасе, и хотя без большого образования, но с тою сердечною добротою, которая и составляет истинную тонкость. Не печальтесь же слишком о моей участи, дорогие родители, я имею гораздо меньше того, что я заслужил; позвольте мне по-прежнему предаваться своим фантастическим мечтам и сосредоточит" то, что во мне осталось от жизни, способностей и действительности, на вас и на вашем семейном благополучии.