Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3

• Название: Ленинград действует. Книга 3
• Автор: Павел Лукницкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: История
• Год: 1968

Подвиг, совершенный населением и защитниками Ленинграда в годы Великой Отечественной войны, не забудется ни современниками ее, ни грядущими поколениями. Все девятьсот дней блокады и обороны города-героя, а потом месяцы наступательных операций Павел Лукницкий неутомимо вел свой подробный дневник. Никакая обстановка не могла помешать автору делать свои ежедневные записи. В них — мысли, беседы, боевые дела фронтовиков и горожан множества специальностей. Дневник дает широкую картину того времени во всей ее, порой жестокой, суровой, но предельно чистой атмосфере несравненного мужества.

Способность автора записывать происходящее вкруг него в самый момент события помогла ему создать художественный документ большой впечатляющей силы. Эта книга охватывает период времени от прорыва до полного снятия блокады и, затем, до изгнания разгромленных вражеских войск с территории Ленинградской области. Дневник заканчивается описанием судебного процесса над гитлеровскими карателями — в Ленинграде, после войны. Этой книгой автор завершает свою большую трехтомную эпопею, первые две части которой, под тем же названием «Ленинград действует…», изданы «Советским писателем» в 1961 и в 1964 гг.

---

Вскоре в лесах района организовался первый партизанский отряд. Вся оставшаяся в деревне Залазы и в других деревнях молодежь пошла в партизаны.

Ни один немецкий карательный отряд не мог с тех пор пробиться к восставшим против насильников деревням. Партизаны вели жестокие бои и сохранили свои деревни до прихода частей Красной Армии. Волостной старшина Федор Быстряков был пойман партизанами, судим и повешен в деревне Лежно.

Со дня ухода того печального поезда прошло двадцать месяцев. Несколько дней назад в деревню Залазы вступили первые, усталые от преследования врага красноармейцы. И сейчас я беседую в избе со старой колхозницей Ольгой Ефимовной Тюриной. На столе лежит десяток открыток с марками, изображающими ненавистного Гитлера. На каждой открытке стоит штемпель: «Густров.

Мекленбург» — и штамп германской цензуры. Открытки написаны карандашом, беглым, неровным почерком. И в каждой открытке неизменно повторяется все одна фраза: «Живу хорошо, кормят хорошо, хозяева хорошие». Эта фраза стандартна, как печатный штамп. Больше ни слова не говорится в открытках о жизни несчастной девушки Нины Тюриной. И только раз сумела девушка намекнуть, какова ее жизнь: «Я жива…» — написала она и зачеркнула написанное и написала дальше: «Я пока еще жива… Я живу хорошо, но опухли ноги…» Ольга Ефимовна, в слезах, рассказывает: когда девушек отправляли, те договорились с родными, что если хорошо будет, то и писать из неволи будут: «хорошо». А если плохо, то писать слово «хорошо» несколько раз или «хорошо, да не дома».

Получили позже открытки со штемпелем «RostockNeustadt, Bahnpost». Читаю другие открытки:

«…Сообщаю вам о том, что я пока еще жива и здорова, жить пока хорошо, кормят тоже хорошо, жить хорошо… Матушка, платья у меня уже потрепались…»

Неизбывная тоска пленницы так и льется из других присланных ею строчек: «Дорогая мамушка, я очень рада, что вы еще все там живы и здоровы.

Получишь письмо, что с того свету, и рад и не знаешь, что сделать. И с радости или с горя поплачешь, — вы-то хотя на своей стороне, а я-то где-то далеко залетевши от вас, и не вижу, и не слышу вашего голоса уже пятнадцать месяцев. Поглядела бы на вас хоть с высокой бы крыши…»

Ольга Ефимовна плачет. И, все рассказав о дочери, сквозь слезы заводит рассказ о своем сыне Коле, который вместе с партизанами бил немцев, не допустил их к деревне Залазы и сейчас раненый лежит в госпитале.

Последняя весточка от дочки была от 30 июня 1943 года…

Собрались в избе женщины. Ольга Ефимовна — в русских сапогах, в рваном зипуне, обрамленное платком крестьянское морщинистое лицо, голубые глаза, поет, утирая большой грубый нос, сочиненную Марусей песню, а другие женщины подхватывают:

Сошью платьице себе я в талию,
Был весной набор, набор в Германию.
Был весной набор, уж снеги таяли,
Тогда девочек наших отправили…

…Когда матери с ими прощалися,
Слезом горьким обливалися,
На небе были звезды ясные,
Приезжали они в Струги Красные…

Шли по Стругам они, торопилися,
В вагон телячий они садилися…

Длинная, жалостливая песня!.. А в Стругах Красных была немецкая комендатура!

Если бы не партизаны, ни одна из этих, поющих песню женщин, вероятно, не уцелела бы!

6 марта. Деревня Конышево

После четырех часов езды, только что, в полдень, приехал сюда на одном из шедших колонной тяжелых грузовиков.

Был ясный мартовский рассвет, чудесные тона, белизна снега, наледь наезженной дороги. Пять деревень партизанского края — Павы, Воробино, Смена, выселок Клин и Поддубье — сохранились в неприкосновенности. Дальше, начиная от сожженного Заречья, выехав на простор из глуби лесов, не видел ни одной сохранившейся деревни, ни одного дома — только белый саван снежной пустыни.

Между Поддубьем и Заречьем, по буграм и холмам равнины двигалась нам навстречу, растянувшись километра на три, партизанская бригада. Молодые парни, девушки, здоровые, краснощекие, шли пешком. Большинство в разномастных полушубках, другие в зипунах, ватниках, пальто, куртках.

Разнообразные винтовки, у всех — стволом вниз. У иных — автоматы. Немного всадников, хорошо снаряженных, несколько девушек-всадниц. Обоз — сани, розвальни, на соломе сидят и полулежат. Красивое зрелище на фоне только что взошедшего позади нас солнца!

На шоссе выехали у Дубровно, от которого осталась только аллея пышных, заснеженных берез. Началась безлесная, холмистая равнина. Движения машин почти нет… Небо заволокло молочно-белым туманом, все тонет в нем. Из белой глади торчат куски изгородей. Обозначенных на карте деревень Путилово, Ямкино — нет. Даже деревьев и печных труб нет. В саване пустыни вдруг — женщина с ведрами, одинокая, возникшая на фоне молочной дали. Она исчезает в снегу, будто провалившись под землю, — в подвал несуществующего своего дома. Это — деревня Кляпово.

Всю дорогу попадаются заледенелые трупы гитлеровцев, вдавленные машинами в снег, и заметенные у обочин конские трупы, — красные пятна на чистом снегу. Кое-где — разбитый немецкий трактор, танк, перевернутые остовы машин… От деревни Загоска — только деревья да реденькие плетни. Какая-то воинская часть ютится у костров…

Перед былой деревней Стожинка дорогу и равнину пересекает высокий сосновый лес — мачтовые деревья массивом в два километра. И эти два километра — сплошной завал из спиленных огромных деревьев. Теперь деревья отодвинуты от дороги, шоссе проходит между двумя зелеными валами ветвей. В завале потерялись несколько разбитых немецких автомобилей…

И дальше холмистая равнина чередуется с сосновым лесом, уже не крупным, обыкновенным, а местами — с курчавым сосновым молодняком, густым, зеленым, как исполинский мох.

И всюду, где лес, — завалы, завалы, завалы, расчищенные посередине шоссе. Они тянутся почти сплошь, до поворота на Углы. Навстречу нам на санях едет по этой пустыне крестьянка с девочкой на руках. А на повороте — немецкий танк, который был поставлен, чтоб простреливать дорогу на Углы. Возле танка хлопочут наши танкисты.

Погорелье — деревушка Баклаба — тридцать восемь километров до Пскова.

Сожженные Углы, несколько жителей в подвалах.

Сворачиваем на Вески, Карамышево: десять дворов, полтора десятка веселых ребятишек. Деревушка цела потому, что рядом в лесу стояла 3-я партизанская бригада — спасла.

Туман рассеялся, яркое солнце, голубое небо, ослепительный снег, сверкающие снегом деревья…

…А сейчас я — в Конышеве (девять дворов), Карамышевского района, — деревушка не видела немцев всю войну, потому что рядом в лесах и в самой деревне накрепко встали партизаны, а до прихода партизан население при первой тревоге укрывалось в лесах, куда немцы соваться не решались… Перед отступлением здесь был бой: враги пытались бежать через лес и деревню, партизаны дрались с ними целый день, не пропустили. Уцелевшие гитлеровцы бежали в другую сторону…

Партизанская «автономия» была на десять — двенадцать километров в окружности. Когда немцы бросили сюда крупные силы, партизаны 3-й и 7-й бригад уходили в район Струг Красных. Оказывается, часть завалов, которые я видел в пути, сделаны еще до отступления немцев местным населением, охраняемым партизанами, враг наскакивал на них танками, но и задерживался, а партизаны, пряча население в лесу, отбивали танковые атаки. При отступлении немцы пытались расчистить завалы, чтобы пропустить свои обозы, наших обстреливали со стороны Дубровны, но партизаны с боем захватывали обозы…

Глава восемнадцатая В зоне комендатур Ремлингера

Что было здесь раньше? — Крепость карателей — Как ее строили… — Новый порядок — Барин — Участь деревни Золково — Отступая от Красной Армии — Под сильным впечатлением

(У реки Черехи и восточнее реки Великой. 7–13 марта 1944 г.)

Нет, в ту пору имени генерал-майора Ремлингера я еще не знал, как не знал его никто в нашей армии, кроме, конечно, разведчиков, действовавших в немецком тылу. Но страшные дела подведомственных гитлеровскому коменданту города Пскова местных комендатур стали мне в феврале и в марте 1944 года хорошо известны. Одна из таких комендатур дислоцировалась в районе поселка Карамышево, возле леспромхоза на реке Черехе, в прежней больнице Быстроникольской. Совместно с немецкими фашистами здесь располагался и эстонский фашистский карательный отряд.

Но имя коменданта Пскова генерал-майора Генриха Ремлингера стало мне хорошо известным впоследствии — он оказался центральной фигурой тех моих записей, которые я публикую в одной из заключительных глав этой книги, под названием «Одиннадцать из миллиона».

Что было здесь раньше?

8 марта. Быстроникольская