Роберт Сойер - Вычисление Бога

• Название: Вычисление Бога
• Автор: Роберт Сойер
• Жанр: Научная Фантастика

Как быть атеисту, учёному, когда перед ним вдруг появляется настоящий живой инопланетянин, имеющий на руках доказательства существования Господа? Как вести себя, когда смертельная болезнь практически не оставляет времени на то, чтобы докопаться до истины и понять образ действия и цели Создателя?

Именно такие вопросы внезапно встают перед Томасом Джерико, одним из кураторов канадского музея. В поисках ответов учёному предстоит заглянуть в бездонные пропасти не только времени, но и пространства. Сможет ли он поверить? Найдётся ли для него достаточно убедительное, неопровержимое доказательство?

---

Другие цепочки состояли из человеческих хромосом, зажатых между хромосомами форхильнорцев и вридов. Были и те, которые состояли из человеческих хромосом по обоим концам хромосомы врида. Некоторые из цепочек были в две хромосомы длиной; обычно это были хромосомы человека и форхильнорца. И шесть хромосом вридов остались нетронутыми.

Теперь стало очевидным, что после истончения теломеров молекулы ДНК обладают встроенной способностью к большему — гораздо большему, — чем просто смерти или образованию опухолей. И действительно, лишённые теломеров хромосомы теперь были готовы к следующему, столь долгожданному, шагу. Сейчас, когда разумные формы жизни с разных планет наконец-то, после стольких усилий, появились одновременно, хромосомы смогли сделать этот последний шаг.

Сейчас я понял причину, по которой существует рак, — зачем Богу нужны были клетки, которые продолжают делиться даже после того, как теломеров не осталось. Опухоли в отдельных представителях вида были не более чем нежелательным побочным эффектом; как сказал Т-кна: «Конкретная версия реальности, в которой появился рак, хотя и нежелательный, обязана содержать что-то сильно желательное». И этим желательным была способность склеивать хромосомы, соединять виды, сцеплять воедино разные формы жизни. Желательным был биохимический потенциал к созданию чего-то нового, чего-то большего.

Я назвал комбинированные хромосомы суперсомами.

И они делали всё то же, что и обычные хромосомы: они воспроизводились, расходясь по всей длине, разделялись на две части, набирали соответствующие основания из питательного раствора — цитозин дополнял каждый гуанин; тимин приставал к каждому аденину, — чтобы полностью заменить отошедшую половинку.

При первом воспроизведении произошло нечто потрясающее: нить укоротилась. Длинные участки некодирующей ДНК выпали в процессе воспроизведения. В результате суперсомы, содержащие в три раза больше кодирующей ДНК, чем обычные хромосомы, по размерам оказались компактнее. Суперсомы не отодвинули теоретический предел на размер живых клеток; в сущности, они упаковали больше информации в меньший объём.

И, разумеется, при воспроизводстве суперсом содержащие их клетки разделились, дав две дочерние.

Затем разделились эти две.

И так далее, и так далее.

До середины кембрийского периода на живые организмы было наложено серьёзное ограничение в их сложности — оплодотворённые клетки не могли делиться более десяти раз подряд.

Затем случился кембрийский взрыв, и жизнь внезапно стала куда сложнее.

Тем не менее и у новой жизни были пределы. Плод мог расти лишь до определённых размеров: и у форхильнорцев, и у вридов, и у землян малыши появлялись на свет с массой порядка пяти килограмм. Рождение более крупных детей требовало бы невозможно широких родовых каналов. Да, более крупные тела у живородящих могут позволить более крупные мозги, но большая часть этих мозгов будет занята контролем над более крупным телом. Может быть — чисто гипотетически! — киты по разуму находятся наравне с человеком; но они никак не разумнее его. Очевидно, жизнь достигла конечного предела сложности.

Но плод с суперсомами в клетках всё продолжал и продолжал расти в искусственной матке. Мы в любой момент ждали остановки роста: форхильнорец может появиться на свет с хромосомой двойной длины, человеческий детёныш может родиться с тремя двадцать первыми хромосомами. Но эта комбинация, этот невероятный генетический коктейль, эта помесь — наверняка это уже слишком, наверняка он уже преодолел границы возможного. Если что-то в развитии плода идёт неправильно, большинство беременностей, будь то у вридов, форхильнорцев или людей — заканчиваются ранним спонтанным выкидышем, обычно даже до того, как мать узнаёт о своей беременности.

Но наш плод, наш невозможный тройной гибрид, продолжал развиваться.

У трёх наших видов в онтогенезе, развитии плода, наблюдается филогенез — эволюционная история этого организма. У человеческих эмбрионов развиваются жабры, хвосты и прочие очевидные напоминания об эволюционном прошлом.

Что касается этого плода, он тоже проходил через стадии, изменяющие его морфологию. Это было невероятно — нечто вроде наблюдения собственными глазами за кембрийским взрывом в миниатюре. Сотня различных форм тела сменяли друг друга. Радиальная симметрия, четырёхсторонняя симметрия, двусторонняя симметрия. Дыхальца, жабры, лёгкие — и прочие органы, которые не мог распознать никто из нас. Хвосты и безымянные отростки, составные и стебельковые глаза, сегментированные и примыкающие органы.

На самом деле никто так никогда и не понял, ради чего онтогенез является кажущимся повторением филогенеза. Нет, это не воспроизведение настоящей эволюционной истории организма — это было очевидно, поскольку наблюдаемые формы не соответствовали истории, записанной в окаменелостях. Но сейчас назначение онтогенеза прояснилось: в ДНК, должно быть, «зашит» рутинный алгоритм оптимизации, по которому выбор искомого, окончательного варианта морфологии делался после перебора всех возможных вариантов. Сейчас мы видели не просто решения для земных организмов, организмов с Беты Гидры и Дельты Павлина, но также решения для продукта их скрещивания.

В конечном счёте, через четыре месяца, плод, казалось, нащупал для себя нужный путь развития — принципиальное строение тела, отличное и от людей, и от форхильнорцев, и от вридов. Тело эмбриона теперь состояло из изогнутой словно подкова трубки, которую опоясывал обод из субстанции, из которой выходили шесть ног. У существа был внутренний скелет, явно различимый сквозь просвечивающие ткани тела, но скелет этот был не из гладкой кости, а скорее из пучков переплетённого материала.

Мы дали эмбриону имя — Вибадаль, форхильнорское слово, обозначающее мир.

Она была ещё одним ребёнком, взросление которого мне не суждено увидеть.

Но, как и в случае с моим Рики, я уверен — её удочерят, о ней будут заботиться, её будут кормить и всячески лелеять — если не команда «Мерелкаса», так необъятная, непостижимо громадная чернота с отростками, распростёршаяся по всему небу.

* * *

Бог был программистом.

Законы физики и фундаментальные константы были исходным кодом программы.

Вселенная была приложением, самой программой, которая к настоящему времени проработала уже 13,9 миллиарда лет.

Слишком ранняя способность цивилизаций перейти на другой уровень, отринуть биологию — она была багом, программной ошибкой, непреднамеренным усложнением. Но в конечном счёте, как следует постаравшись, программист сумел обойти этот баг.

А Вибадаль?

Вибадаль была продуктом. Она была смыслом всего.

Я желал ей только добра.

* * *

То была старая как мир прогрессия; то был двигатель эволюции. Одна жизнь подходит к концу, вторая начинается.

Я снова залёг в анабиоз, в котором пролежал следующие одиннадцать месяцев — с остановленной жизнедеятельностью и тела, и болезни. Но, когда Вибадаль окончательно развилась, Холлус пробудила меня вновь — как мы оба понимали, в последний раз.

Вриды объявили, что сегодня настал тот долгожданный день; сейчас плод созрел настолько, что пришла пора доставать его из инкубатора.

— Да представит она лучшее во всех нас, — произнёс Т-кна, тот врид, которого я впервые встретил месяцы — и столетия — назад.

Холлус качнула своим телом.

— «А», — донеслось из одной речевой щели.

— «Минь», — закончила вторая.

Меня пошатывало от выхода из анабиоза, но я не мог отвести глаз и зачарованно взирал на то, как Вибадаль достают из инкубатора. Она шагнула во внешний мир плача — как и я, как все те миллиарды живых существ, сделавших этот шаг до меня.

Мы с Холлус часами смотрели на неё — на странное, причудливое создание, размерами в половину меня.

— Интересно, сколько она проживёт, — сказал я другу-форхильнорке.

Возможно, вопрос был неуместен — но сейчас я не мог выбросить из головы сроки жизни.

— «Кто» «знает»? — ответила Холлус. — Похоже, отсутствие теломеров ей не помеха. Её клетки могут воспроизводиться без ограничений, и...

Она замолчала.

— И будут, — сказала Холлус, немного поразмыслив. — Будут. Эта сущность, — при этих словах она указала на космическую тьму, занявшую центр стены-монитора, — пережила последнее Большое схлопывание и Большой взрыв. Вибадаль, подозреваю, переживёт следующие и станет Богом для вселенной, которая родится потом.

Это было ошеломляющее утверждение — хотя, возможно, Холлус была права. Но мне никогда столько не прожить, а стало быть, не узнать наверняка.