Марина Друбецкая - Продавцы теней

• Название: Продавцы теней
• Автор: Марина Друбецкая
• Издательство: КоЛибри, Азбука-Аттикус
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01757-3

Захватывающий рассказ о России, которой не было… 20-е годы прошлого века, большевистский заговор раскрыт, стране удалось избежать революционных потрясений. Однако мятежные страсти XX столетия разыгрываются на площадке кинематографа — новейшего и грандиозного искусства, оказавшегося в эпицентре событий эпохи.

В романе «Продавцы теней», словно в неверном свете софитов, затейливо переплетаются жизнь и киноистории, вымысел и отражение реальности — строительство «русского Голливуда» на Черноморском побережье, образы известнейших режиссеров и артистов. Увлекательное чтение, призывающее задуматься об истории страны, о сущности власти, о природе таланта, о совместимости гения и злодейства и, конечно, о всепобеждающей силе любви.

---

Она выбежала на улицу. Таксомотора не было. Она махнула извозчику. Да быстрей же!

Ррраз! — и смешная меховая шапочка с торчащими лисьими ушками полетела на один стул. Два! — и мягкое пальто пушистым бесформенным верблюжонком опустилось на другой. Три! — и вязаный шарф улегся в проходе между рядами, свернувшись толстым удавчиком. Четыре! — Ленни встряхнула коротко стриженной головой и плюхнулась на стул, вытянув ноги и закинув руки за голову в позе крайней беспечности и мечтательности.

— Вот и я! — выдохнула она. — А что это вы так смотрите, Эйсбар?

Эйсбар, попавший под очарование ее стремительной летучести, смотрел, любуясь ее румяным — только что с холода — лицом. Она, как экзотическая птица, влетала в любое помещение, порхала, клевала, щебетала, раскидывая вокруг себя разноцветные перья, блестки и мишуру.

В маленьком просмотровом зале студёнкинской кинофабрики они были одни. Возле проекционного аппарата горой были навалены коробки с пленками. Сегодня предстояло сделать архиважное дело: просмотреть пленки и выбрать режиссера, который будет ассистировать Эйсбару во время съемок «Защиты Зимнего». Задача непростая. Требовался человек, который бы не только профессионально владел камерой, но в случае чего мог по раскадровкам и указаниям Эйсбара развести сцены, умел управлять массами, чувствовал масштаб, понимал цели и задачи. Был объявлен конкурс наподобие первого, «большого», и скоро пленки от начинающих киносъемщиков начали приходить со всей России: не считая двух столиц, из Ярославля, Нижнего, Казани, Костромы, Астрахани, даже из Екатеринбурга и Иркутска приехало множество посылок. В эту груду коробок Ленни незаметно для Эйсбара сунула и одну свою съемку.

— Что такого может с вами случиться, Эйсбар, чтобы вы доверили кому-то командовать за вас на площадке? — спрашивала Ленни после того, как тот объявил конкурс на ассистента.

— Вдруг заболею, — угрюмо отвечал Эйсбар.

— Вы? — удивлялась Ленни.

— Мало ли, — бурчал Эйсбар, чувствуя легкое раздражение от ее приставаний, и Ленни умолкала, понимая, что в разговорах о «Защите Зимнего» лучше держаться серьезного тона — чувство юмора по этому поводу Эйсбару явно изменило.

Прошло больше двух месяцев с того дня, как в своем высоком кабинете в Охотном Ряду Эйсбара привечал округлый Долгорукий, а Ленни, вся в слезках, уезжала домой с приема, устроенного в честь ее возлюбленного, который неожиданно стал частью большой государственной игры. Эйсбар по-прежнему был страшно занят — более чем обычно, подготовка к съемкам «Защиты Зимнего» поглощала его, — однако Ленни, пережив свои обиды, заново нащупала к нему дорожку. Умная Лизхен учила ее.

— Дурочка, — говорила Лизхен. — Копить обиды — толкать к разрыву.

— А что же делать? — спрашивала Ленни, с отчаянием заглядывая ей в глаза.

— Помогай, дурочка, помогай.

И Ленни помогала. Эйсбар писал сценарий — Ленни перепечатывала на машинке. Эйсбар перечитывал сценарий, рвал листы, выкидывал их в корзину — Ленни бережно собирала их, разглаживала и складывала в папочку. Эйсбар делал раскадровки — Ленни сидела рядом с карандашом наизготовку. Эйсбар отбирал актеров — Ленни организовывала пробы, рассылала письма претендентам, привозила на студию, ставила свет, подыгрывала, если надо, на площадке. Эйсбар, проходя мимо, как бы невзначай ерошил ей волосы, а вечером в своей мастерской бывал особенно страстен.

Сегодня он не звал ее на просмотр, но был рад, что она пришла. И Ленни сразу почувствовала, что пришла кстати, не помешала — расслабилась, разулыбалась. Он зарядил пленку, и проекционный аппарат застрекотал.

…Скауты в коротких штанишках, отмахивая левой рукой и ударяя кулачками по барабанам, маршируют по Тверской… Ряды балетных пачек на сцене Большого театра сливаются в гигантскую игольчато-стрельчатую белую хризантему… Гвардейцы в блестящих касках гарцуют на орловских рысаках по Соборной площади Кремля… Хаос и неразбериха Сухаревского рынка, учения пехотного подмосковного гарнизона, парад спортсменов, вернувшихся в 20-м с Олимпийских игр, разгон жандармами демонстрации, которую недобитые приспешники большевиков устроили на Невском проспекте, горы человеческих тел в тифозной палате странноприимного дома Свято-Троицкой Сергиевой лавры…

Эйсбара интересовали массовые сцены, тесные скопления людей, движение, колыхание толпы, ее тяжелое дыхание, смрад, топот сапог, звон копыт, человеческое месиво в его пристойном и непристойном виде. Он хмыкал, чесал в затылке, лохматил волосы, постукивал ногой об пол, иногда застывал, задумывался, иногда говорил: «Вот это ничего, а впрочем…» И видно было, что ничего его не зацепило, не увлекло.

— А вам как? — спрашивал он Ленни.

— Да все неплохо, — отвечала та с деланым равнодушием, с нетерпением ожидая, когда он зарядит ее пленку. — Возьмите любого. Они одинаковые.

Вдруг побежали смешные кадры. Рождественские гулянья у Новодевичьего монастыря. Пляшущие бабы и мужики — все немного в расфокусе, как будто и камера, и киносъемщик приняли на грудь, так же как их развеселые поддатые персонажи в тулупах и разноцветных праздничных платках. Вдруг глаз камеры сосредоточился, сфокусировался на одном лице. Выхватил смеющийся рот, крупно — большие, тесно посаженные белые зубы и — снова расфокус, пляшущая толпа, вихрь, странный кособокий ракурс, словно эта пьяная массовка сейчас повалится в снег, не устояв на хмельных ногах. И сразу — широкая мужичья ладонь во весь экран отмахивает ритм неслышной музыки.

— Ого! — сказал Эйсбар, зарядил пленку еще раз, начал смотреть заново и на какое-то время замолчал. — Посмотрите, милая Ленни, там на коробке должно быть имя автора. И вот еще что… Если есть адрес, напишите от моего имени, чтобы срочно приехал.

Ленни молчала, глядя на него немигающим взглядом и не двигаясь с места. Эйсбар удивленно посмотрел на нее.

— Вы не слышали?

— Слышала… — медленно проговорила она как бы из забытья.

— Так в чем же дело?

— Да, конечно, простите, я задумалась. Сейчас же напишу.

Мысль билась в ней как воробышек, загнанный в сеть. Сказать или не сказать? Это была ее съемка. Эйсбар сам послал ее снимать рождественские гулянья. Послал и забыл. «Сказать! — лихорадочно думала Ленни. — Немедленно сказать! Я… БУДУ… ЕГО… АССИСТЕНТОМ! Нет, не стану говорить. Пусть будет сюрприз. Придет на встречу с ассистентом — а там я. Господи, что ж так сердце бьется?»

Между тем Эйсбар еще раз отсмотрел пленку, остановил аппарат, зевнул и повернулся к Ленни:

— Кстати, у вас, кажется, была сегодня выставка? Где? На винзаводе?

— На кинофабрике.

— И футуристы были? — засмеялся он, подходя и обнимая ее.

— Были. Вы знаете, Эйсбар, Родченко, он специально подошел ко мне и сказал такие слова! «Завидую вашему будущему», сказал он. Можете себе представить?

— Ну если сам Родченко! — слегка насмешливо и холодно улыбнулся Эйсбар. Он бросил взгляд на часы. — Ого, как поздно! Ну бегите, я еще поработаю.

Он укутал ее шею шарфом, накинул на плечи пальто, поцеловал медленным долгим поцелуем. Ленни, слегка пошатываясь, двинулась к выходу.

От встречи с Эйсбаром покалывало в голове, руках, всюду. Весь вечер она не позволяла себе отвлечься на него другого, не коллегу. Слушала его разбор кадров, но вдруг проваливалась и замирала, столкнувшись с цепким взглядом его разноцветных холодных глаз — сплошная деловитость. Ей и прежде нравился этот взгляд, безошибочно отрезающий от реальности тот кусок, который был необходим Эйсбару именно сейчас. Впрочем, как ни поглощен был Эйсбар сегодня, Ленни несколько раз чувствовала, что он следит за ее летающими в объяснениях пальчиками. Когда же он присматривался таким образом к рваной траектории ее хаотичных жестов, движений, перемещений, она знала — он готов ее целовать, притягивать, сумрачно улыбаясь, к себе. Дважды ей удалось выскочить из-под его отчасти насмешливого подмигивания. И последний поцелуй…

Но было сегодня что-то… неприятное… съемка… разговор о выставке… Родченко… футуристы… Что же? Неприятное выскальзывало из сознания, как соленый круглый грибок из-под зубчика вилки. Она передернула плечами и строго велела себе не думать о глупостях. И поскакала дальше.

Глава VIII. Безумства Эйсбара

Эйсбар проснулся, но глаз не открывал. В полусне мысли крутились вокруг предстоящей фильмы, выбора актеров. Припомнилось и видение, которое посетило его в кабинете Долгорукого: мраморные тела, светящиеся в сумраке дворца, полыхают факелы, скульптуры взрываются изнутри, летит белая каменистая пыль. Тут же и Ленни привиделась — в китайской мальчиковой пижаме, что была на ней в дирижабле. В фантазиях одеяние смотрелось солдатским бельем. Ленни держала наган, оттягивающий руку. «Красота какая-то…» — сказал за кадром сна жеманный голос, неизвестно кому принадлежащий. Голова Ленни оказалась фрагментом горгульи на фронтоне французского собора, который стоял почему-то на петербургских задворках. И Эйсбар проснулся окончательно. Ленни с ее кудрявой щекотной головкой могла бы сейчас пригодиться — зря вчера так рано отправил ее домой. Как, впрочем, и та статуарная блондинка, которую прочили на роль императрицы Алике, — тоже было бы любопытно. Но с той можно подождать до Петербурга. Он задумался о точеном лице Александры Федоровны со странным свечением сквозь тонкую кожу. Вот бы снять ее крупный план с подсветкой, чтобы оттенить пергаментную хрупкость. Она ведь ничего не боится, не верит в звериную ненависть нищей толпы. Вот уж действительно красавица и чудовище — сюжет для романтического Нестерова или несчастного сумасшедшего Врубеля. Но это, конечно, ерунда. Договорились открыто Семью не показывать — лишь лица за стеклом окна. Может быть… Долгорукий на этом настаивает.